Интересные темы:

Наши друзья:

Официальный аккаунт в Twitter: twitter.com/4allforum, подпишитесь или сохраните адрес, чтобы быть в курсе если возникнут проблемы с форумом.

Здравствуйте, гость ( Вход | Регистрация )

Секс форум > Форум о сексе > Эротические рассказы > Архив форума эротические рассказы и эротические истории

Четыре дня страданий , жестокий, но очень интересный рассказик

Опции

DeMonica

2.7.2009, 11:19

Сообщение #1

Ответить автору

Секс-диктатор
Иконка группы

Группа: Активные форумчане
Сообщений: 3046
Регистрация: 25.5.2008
Из: Москва
Пользователь №: 83440
Спасибо сказали: 1751 раз

Пол: Женщина

Репутация:

312

Рассказ не мой, скопирован с сайта torturesru.org

Очень жестокий, но интересный и эротичный, я, честно сказать возбуждаюсь, когда читаю.

Четыре дня страданий

Written by Uthur

Click here for english version of this story

Предупреждение:

Этот рассказ содержит описание секса, жестокостей, насилия и пыток. Он не подходит для чтения или просмотра лицам, не достигшим 18 лет. Если перечисленные темы тяжелы для Вас - не читайте этот рассказ.

Все в этом рассказе вымысел. Любое сходство с реальными людьми живущими либо когда-либо жившими чистая случайность. Все права на это произведение принадлежат Uthur, написавшему этот рассказ в 1996 г. Рассказ предназначен для некоммерческого свободного распространения. Ни одна часть данной работы не может быть издана, изменена или распространена за деньги. Настоящий перевод выполнен с согласия автора.

Пролог:

Эта работа написана с целью рассказать о методах пыток, применявшихся в Средневековье. Выдуманный сюжет служит именно этой цели. Она основана на исторических исследованиях ряда авторов. Для тех, кто хочет провести подобное исследование, привожу основные работы:

· The Book of Execution (Книга казней), написанную Geoffrey Abbott

· Rack, Rope and Red Hot Pincers: A History of Torture and Its Instruments (Дыба, веревка и раскаленные щипцы: история пыток и их орудий), написанную Geoffrey Abbott

· The Inquisition-Hammer of Heresy (Инквизиция - молот ересей), написанную Edward Burman

· Inquisition-Torture Instruments from the Middle Ages (Инквизиция - орудия пыток Средних ввеков), написанную Robert Held

· Middle Ages Justice (Средневековое правосудие), написанную William Benniger

Четыре дня страданий

Восстание, которое попытались поднять герцог Генри Лонгворс и его жена леди Диана, потерпело поражение. Части заговорщиков удалось скрыться, но многие из них попали в руки королевских солдат, среди них были и вожаки мятежа. Чету зачинщиков привели в Большой зал королевского замка, где они предстали перед королем Вильгельмом, чтобы выслушать его приговор. В наказание за государственную измену знатным людям отрубали голову. Это была быстрая и наиболее милосердная смерть, особенно если подумать о других видах казней и пыток, бывших в обиходе в те жестокие времена.

Все знали о взаимной неприязни, царившей между королем Вильгельмом и могущественным герцогом Лонгворсом, но мало кто догадывался насколько сильно они ненавидели друг друга. Эта ненависть была загадкой для большинства вельмож, собравшихся в Большом зале. Герцог Генри и леди Диана вошли в зал гордо с поднятыми головами, с видом людей отлично знавших, что их ждет, знавших... во всяком случае так им это казалось...

Злобно усмехнувшись, король произнес: "Итак, Лонгворс, твои мерзостные деяния наконец-то пришли к концу. Много раз я прощал тебя, но сейчас ты зашел слишком далеко".

"Дыши глубже, подонок и заткнись. Твой визг действует мне на нервы", ответил герцог.

Чуть не задохнувшись от гнева, король взревел, "Молчать!" "Если бы ты знал, что тебя ждет, ты бы валялся у меня в ногах, лижа пятки и моля о пощаде". Король встал и громко произнес, обращаясь к притихшей толпе придворных: "Герцог Лонгворс и леди Диана, Вы подняли мятеж против законной власти, я лишаю Вас Ваших земель и званий. Все Ваше имущество переходит в казну. Вы больше не являетесь людьми благородного происхождения. Я отсылаю Вас к судьям, которые решат Вашу участь. Вы будете осуждены за государственную измену. Уведите их, я не желаю больше слушать их вой и мольбы". Собравшиеся и обреченные в полном молчании слушали это страшное решение. Теперь, когда они перестали быть знатными людьми, судьи могли вынести любой приговор, чтобы доставить удовольствие королю.

Покраснев от гнева, лорд Лонгворс бросился к трону, раскидывая стражников. Не несмотря на его силу, охрана быстро одолела его, ему заломили руки и один из охранников изо всех сил ударил его коленом прямо в пах. Леди Диана стояла, ошеломленная происшедшим. Она уже смирилась с тем, что ей отрубят голову, но представив себя горящей заживо на костре или еще хуже... брошенной в могилу, когда палачи пляшут по ее телу, чтобы растоптать груди... Сжавшись от ужаса, она вышла из Большого зала вслед за Генри, которого тащили под руки двое солдат. Единственное, что она услышала был злорадный хохот короля, прозвучавший за ее спиной.

"Джаспер", крикнул король, поудобнее устроившись на троне. Когда Джаспер почтительно склонился перед королем, толпа придворных уставилась на него со смешанным чувством ужаса и какого=то странного уважения. Упав на колени перед троном, он внимательно слушал своего повелителя.

"Джаспер, мне хорошо известны твои способности. Пусть твои люди и судья приготовят хорошее место с помостом. Заставь подлых предателей полностью искупить свои злодеяния. И, главное, не вздумай хоть как-то смягчить их участь".

На эти слова Джаспер ответил только: "Будет сделано, Ваше величество".

Спустившись на один этаж в зловещее тюремное подземелье, Генри и Диана предстали перед тремя, пышно разодетыми судьями, сидевшими за большим столом, ярко освещенным множеством свечей. Ни для кого не было секретом, что судьи были пешками в руках короля и были готовы на любую подлость, чтобы заслужить его благоволение. Они чутко улавливали малейшее желание правителя. Главный судья, сидевший посередине встал и начал: "Генри и Диана Лонгворс, Вы признаны виновными в ужасной измене".

"Что, разве нас уже судили?", возмутился Генри.

"Заткните им рты!", завопил судья.

Трое стражников подскочили к Генри, ударом по затылку поставили его на колени и втолкнули ему в рот кусок деревяшки, примерно пять сантиметров в диаметре. К концам этой затычки крепились две прочные веревки, которые завязали на затылке пленника, чтобы помешать ему выплюнуть этот очень эффективный и довольно болезненный кляп. Диана побледнела, когда двое солдат подошли к ней с кляпом и взмолилась о пощаде. Судья кивнул и приказал стражникам отойти от женщины.

"Генри и Диана Лонгворс", продолжил он, "Вы признаны виновными в государственной измене. Высокий суд постановил, что в следующую субботу Вас обоих приведут на помост, сооруженный для Вашей казни во Дворе Слез, и Вы будете приданы смерти без всякой надежды на помилование или заступничество Церкви. Генри Лонгворс, твои мужские ядра будут сдавливать раздавливателем до тех, пока они не будут размозжены, твой срамной член будет вырван клещами". Генри содрогнулся, но попытался подавить страх, слушая продолжение: "Затем ты будешь привязан к колесу и все твои кости будут перебиты. Твое тело останется на нем, пока кости не начнут падать на землю. Тогда они будут брошены псам".

Диана вскрикнула от ужаса, выслушав участь, уготованную мужу. Дрожа, она ожидала собственного приговора. "Диана Лонгворс", заговорил судья, "за сообщничество в заговоре твоего мужа, за помощь его дьявольской измене, ты будешь предана следующей казни: твое интимное место будет подвергнуто пытке грушей, которую полностью раскроют. Твои груди будут растерзаны разрывателем. После чего ты также будешь колесована и останешься на колесе, пока твои кости и посыплются на землю. Тогда их бросят собакам. Вы оба умрете в отчаянии и без покаяния". Услышав это, красавица побледнела, как полотно и упав на каменный пол, забилась в истерике, она истошно зарыдала, хорошо представляя, какая жуткая кончина ее ждет.

Судья еще не закончил, "Перед казнью, Вас подвергнут допросу, где Вас будут пытать столько, сколько Вы можете выдержать и даже больше, чтобы Вы назвали имена сбежавших сообщников, дабы и они не избежали кары правосудия. Джаспер! Уведи осужденных и выполняй приговор!"

Услышав это, стражники втолкнули Генри и Диану в темную, грязную камеру на втором подземном этаже темницы. Охапка прелой соломы и переполненная дерьмом вонючая параша составляли всю обстановку этой тесной коморки, примерно 3 на 2,5 метра. Единственная свеча, воткнутая на торчавшей из каменной стены крюк, с трудом освещала ее. Когда за узниками захлопнулась тяжелая дубовая, обитая железом дверь, Генри выдернул изо рта, душивший его кляп. Диана, словно в забытье, смотрела на своего мужа, стоявшего на грязном, тускло освещенном полу из грубо отесанных каменных плит и снова громко зарыдала.

Тем временем в подземелье Джаспер читал нотации своим подручным, определяя, что кому делать во время субботней казни. Он знал, как ждет этого события король и понимал, что придется приложить все усилия, чтобы выполнить этот приговор, даже его поразивший такой чудовищной жестокостью. Однако теперь он думал о том, что ждет его самого и его семью, если он хоть чуть-чуть не оправдает ожиданий короля. Окруженный помощниками, она развал указания на последующие дни.

Маленькая свечка быстро сгорела, оставив Диану и Генри в кромешной тьме. Генри пытался утешить жену, говоря ей, что их сторонники ворвутся в тюрьму и освободят их. Это, говорил он, случится скоро, очень скоро... Но бедный лорд Генри не знал, что дикие вопли и стоны, доносившиеся до них сквозь толстые каменные стены, были криками его друзей, с которых сдирали кожу либо живьем поджаривали на огне. В этой мгле, время, казалось, остановилось для двух обреченных. Диана начинала дрожать всем телом, как только слышала чьи-то шаги, приближавшиеся к камере, думая что это идут за ними.

Поздно вечером, дверь в каземат чуть приоткрылась и на пол брякнулась половина буханки грубо выпеченного, черствого, как камень хлеба. Рядом с ним поставили кувшин с водой. Воду набрали сточной канавы в подземелье, так что она была мутная и мерзко воняла. Пытаясь хоть как-то устроиться в этой тесной каморке, Генри нечаянно опрокинул парашу и все ее содержимое хлынуло на пол, пропитывая ту жалкую подстилку, которую им швырнули. Несчастные Герцог и Леди лежали в гнусной месиве испражнений.

Наконец Джаспер закончил все приготовления. Точно в полночь, охранники спустились к камере к Генри и Диане, держа в руках пылавшие факелы. Отомкнув тяжелую дверь, они нашли узников крепко обнявшими друг друга, лежавшими на перепачканном вонючей жижей полу. Трое дюжих солдат схватили Генри и выволокли его из камеры. Ослепленный ярким светом, он шел куда-то, подчинясь пинкам и толчкам. Следом за ним вытащили Диану и поволокли ее в противоположном направлении. Она попыталась закричать, но сильная рука хлопком мгновенно зажала ей рот, разбив губы.

Генри очутился в освещенном факелами помещении на первом подземном этаже, окруженный восьмью самыми крепкими солдатами. Там также стояли Джаспер и тюремный брадобрей. Генри был мужчина могучего сложения, ему было 30 лет, природа наградила его недюжинным здоровьем, закаленным множеством испытаний и сражений. Отважный до безумия, он стоял в бою пять, а то и семь человек. Но теперь он превратился в жалкое подобие на прежнего богатыря и стоял, согнувшись, перед своими мучителями. Джаспер посмотрел на своего пленника и тихо сказал, "Раздевайся!"

Так как Генри просто остолбенел, услышав подобное, один из охранников схватил "веревку со змеиными глазами" и быстро обмотал их вокруг головы осужденного. Это была толстая веревка, на которой были завязаны два крепких узла, в нескольких сантиметрах друг от друга, ее обматывали вокруг головы узника и, вставив палку, начинали закручивать, пока глаза не вылезали на лоб. Крутя палку, палач мог сдавливать голову настолько сильно, насколько хотел, причиняя жертве нестерпимую боль. Пара оборотов и Генри, взвыв от дикой боли, полностью подчинился воле Джаспера.

Они быстро раздели его и окатили несколькими ведрами воды. Совершенно голый, он стоял, с заломленными за спину руками, пока брадобрей вырывал ему волосы на голове и бороде щипцами. Когда те уже ничего не могли захватить, он начал сбривать оставшиеся бритвой, всего лишь окатив голову пленника водой, вместо того, чтобы намылить ее. Когда цирюльник принялся скоблить его лицо тупой бритвой, Генри попытался вырваться, но два новых оборота палки и он едва не потерял сознания, почти что ослепнув от боли. Разъяренный его упорством Джаспер схватил щипцы и вырвал клок бороды вместе с кожей с его щеки. Брызнула кровь, тогда палач приложил к ране раскаленный железный прут. Узник истошно заорал. Понимая, что все его попытки освободиться тщетны, Генри позволил своим мучителям делать, все что они захотят.

Теперь пленника заставили лечь на стол и широко развести в стороны ноги, чтобы сбрить волосы на лобке. Его яички были все еще отекшие и багрово-синюшные, после зверского пинка день назад. Его член выглядел очень большим, даже для его роста. Генри только морщился, когда брадобрей грубо сбривал волосы на его интимной области, обдирая кожу и дважды заметно резанув по мошонке. Теперь Генри превратился в абсолютно безволосого скрюченного гнома, стоявшего перед палачами. Его лицо было все в ранах, он стоял босиком на грязном полу, доведенный до полного внутреннего опустошения. Команды палачей стали для него беспрекословными.

Джаспер оглядел работу цирюльника и, когда тот спросил о вознаграждении, слегка усмехнулся и кивнул страже. Те хорошо знали о какой плате идет речь и мгновенно перевернули Генри, так что теперь он лежал живот на столе, со связанными перед собой руками и широко разведенными ногами. Когда Джаспер выходил из камеры, он услышал крики и проклятия пленника, которого брадобрей начал насиловать в задний проход, не озаботясь даже чуть смазать его перед развлечением.

Диану провели по узкому коридору и она очутилась в небольшой комнате, где ее встретила пожилая женщина. "Сюда, дитя мое", мягко сказала она и стражники втолкнули пленницу в комнату. "Оставьте нас", махнула она солдатам и те быстро вышли. Как только дверь за ними закрылась, Диана вздрогнула и обратилась к старушке, "Кто Вы?". Та ответила, "Я Госпожа Ипграйв, мать Джаспера". Диана, ежась от страха, выслушала ее и тихо спросила, "Что со мной будет?"

Госпожа Ипграйв заговорил: "Я приготовлю тебя к тому, что тебя ждет. Сейчас разденься, чтобы я могла начать". Диана замотала головой, вскрикнув: "Нет!", но пожилая дама прервала ее. "Что делать, что делать. Девочка, ничего из того, что ты можешь сказать или сделать тебе уже не поможет. Или я подготовлю тебя или мне придется позвать солдат, которые будут рады помочь. Ну, что ты выбираешь?" Диана повиновалась, она расстегнула свое платье, испачканное мочой и калом и обнаженная выпрямилась перед Госпожой Ипграйв.

Диана была восхитительной женщиной, совсем недавно ей исполнилось 22 года. У нее была великолепная нежная кожа, большие, чудесно вылепленные, упругие груди, на которые с восторгом уставился прильнувший к замочной скважине охранник. Мать Джаспера велела ей сесть на круглый стул. Она села и старуха начала стричь ее прекрасные вьющиеся белокурые волосы, отливавшие золотом в свете факелов. Узница зарыдала, громко всхлипывая, когда волна ее волос упала на каменный пол и ее бедра. Смазав ее голову маслом, Госпожа начала осторожно скрести ее острой бритвой. Дама работала очень аккуратно, ее умение было отточено бесчисленным множеством жертв, прошедших это до Дианы. Она тщательно выбрила ее кожу и теперь юная красавица стала похожей на лысую старуху.

Отложив на мгновение бритву, она наклонилась над пленницей, "Теперь ложись на стол и разведи в стороны ноги. Мне надо выбрить твое лоно". Диана покраснела до корней волос и зашептала, "Пощадите меня, не срамите..." Но старушка в очередной раз прервала ее: "Я должна это сделать. Либо масло и бритва, либо щипцы и пинцет. Что ты выбираешь?" Зная, что старая дама права, Диана легла на стол и раздвинула ноги.

Намазывая ее лобковые волосы маслом, Госпожа Ипграйв отметила, насколько тесно сжаты ее половые губы и поняла, что у Дианы до сих пор не было детей. Она также заметила, как женщина начала возбуждаться, когда ее пальцы втирали масло рядом с клитором. Взяв бритву, она сбрила волосы. Теперь ее лоно было совершенно обнаженным, старуха снова обмакнула пальцы в масло и принялась смазывать свежевыбритую кожу. Потом она ласково произнесла, "Девочка моя, я не в силах спасти тебя от назначенной участи, но я могу дать тебе последнее наслаждение". С этими словами она засунула палец во влагалище несчастной жертвы и начала ласкать ее и массировать клитор. Вскоре Диана выгнулась дугой, вскрикивая от сильнейшего оргазма. Стражники за дверью, затаив дыхание, слушали ее стоны.

Почти под утро палачи были готовы к новому истязанию, выбранному для Генри. Но Джаспер устал и хотел подождать до завтра, чтобы начать допрос. Однако он не хотел, чтобы Диана и Генри встретились до того, как начнутся пытки. Дьявольски осклабившись, он приказал посадить несчастного на "Деревянную лошадку", где ему предстояло провести ночь.

Солдаты втащили Генри в маленькую, душную комнатушку, спрятанную на два этажа под землей. В центре ее стоял " Деревянная лошадка". Это устройство было очень простым, но при его изготовлении не позабыли об украшениях. К одному концу вымазанной застывшей кровью балки была приделана деревянная конская голова. Балка находилась в полутора метрах от земли, так что ноги осужденного не доставали до пола и к ним можно было подвешивать дополнительные грузы. Верхняя грань этой треугольной балки была всего 2 сантиметра шириной, так что сидящий на этом остром ребре вскоре начинал испытывать жуткую боль и эта пытка была очень долгой.

Воины связали Генри руки за спиной и подняли его над заостренной балкой. Секунду помедлив они отпустили его, так что он упал, сев верхом на эту "лошадку". Рухнув на деревянное острие, Генри взвыл, так как его мошонка оказалась придавленной весом всего тела. Он выгнулся от боли, пронзившей его пах. Чтобы заставить его сидеть прямо и не позволить свалиться с этой адской лошади, к его ногам подвесили мешочки с песком. К каждой лодыжке прикрепили мешочек с 12 килограммами песка. Давление на промежность пленника стало невыносимым и из глаз его потекли слезы. Эта бесконечная боль заставила его скулить, корчась на спине "лошадки". Перед тем, как охранники покинули комнатушку, один из них пнул носком сапога по балке, на которой сидел истязуемый. Генри вновь завопил, когда вибрация бруса отозвалась взрывом боли в его яичках и позвоночнике.

Джаспер нашел стражников, сгрудившихся у двери камеры, где находилась Диана, отталкивая друг друга, они старались заглянуть в замочную скважину. Побагровев от злости, он заорал, сыпя проклятьями. Нескольким, самым быстрым удалось смыться, но двоим, стоявшим у самой двери, было попросту некуда деться. Палач схватил их за шиворот и приказал дать им по тридцать ударов ременной "кошкой". Упав на колени, провинившиеся умоляли о прощении, но рассерженный Джаспер приказал их увести и на утро выдрать. Довольные, что не попали под кнут, остальные солдаты схватили виновных и утащили их в казарму, оставив двоих у дверей камеры на страже.

Джаспер распахнул дверь и вошел к ожидавшей его молодой женщине. Она вскрикнула от стыда и попыталась прикрыть свою наготу руками, когда палач вошел в камеру и поздоровался с матерью. Даже с выбритой наголо головой, Диана оставалась восхитительной красавицей. Джаспер прикинул, какой пытке лучше подвергнуть ее завтра и вышел из камеры, крикнув двум солдатам бросить осужденную в "Маленькую Изу" на ночь. Перепуганная женщина вскрикнула от ужаса и попыталась уцепиться за Даму Ипграйв, но та с неожиданной силой оттолкнула несчастную и крикнула, что ничто не может спасти ее от этой участи.

Затем погладив дрожавшую всем телом пленницу по голове, она помогла ей накинуть на плечи рваную рубаху из грубого полотна. Солдаты схватили женщину за руки и выволокли ее в коридор, в конце которого стояла железная летка. Один из стражников, откинул запор железной дверцы и с трудом распахнул ее. "Маленькой Изой" называли клетку из железных прутьев, меньше чем метр двадцать высотой и чуть больше 45 сантиметров шириной. Диана начала упрашивать тюремщиков, но они молча заставили ее залезть внутрь. Ей пришлось сильно нагнуть голову, так что подбородок врезался в ее античную грудь, полностью согнутые в коленях ноги прижались к лицу, руки кое-как прижались к бокам. Когда солдаты захлопнули дверь, вдавливая Диану в клетку, в ее спину впились прутья решетки. Темнота и жутко сжавшееся тело вскоре заставили ее заплакать от ужаса и боли. Каждый мускул ее тела был готов разорваться от напряжения, воздух в этой тесной комнатушке был очень сперт и пленница начала задыхаться, по ее телу пробегали мучительные судороги. Короткие минуты проведенные там, казались несчастной бесконечными часами во время этой простой, но страшной пытки.

Замковые часы пробили два ночи и охрана вернулась проведать Генри. Она сидел, согнувшись вперед, почти лишившись чувств, слабо стеная. Нежная кожа между яичками и задним проходом была содрана и на деревянной балке появилась свежая кровь. Его яички распухли во время этой дикой пытки и увеличились почти вдвое. Мошонка стала темно багровой, было видно что его мужские части сильно сдавлены. Стражник подошел к нему и вновь сильно ударил ногой под основание треугольной балки. Генри вновь захрипел и выгнулся дугой от боли. Подняв голову, он принялся проклинать палачей и плюнул в них.

Охранники только расхохотались и узник понял всю бессмысленность своего сопротивления, так как они подвесили еще два мешка с песком к его ногам. Он начал умолять их, но те молча закрепили еще по 8 килограммов груза к каждой его ноге, так что он завопил с новой силой, когда острая грань еще глубже впилась в его интимные части. Солдаты вышли и направились в комнату, где страдала Диана.

Когда они приблизились к двери ее камеры, то еще в коридоре услышали ее стоны и всхлипывания. Когда до нее донеслись их шаги, она принялась молить, чтобы открыли дверцу и позволили ей выйти. Она обещала сделать все, что они захотят. Солдат распахнул дверцу и сжал ее великолепную грудь, спрашивая, как много она понимает под словами, "все, что угодно". Диана только всхлипнула и вновь сказала, что позволит им делать с ней все, что они пожелают.

Стражник помог ей выбраться из "Маленькой Изы" и прислонил к стене. Диана вскрикнула от острой боли, пронзившей все ее тело, когда кровь вновь свободно побежала по ее жилам. Подталкивая ее коленкой под зад, охранник вытащил ее в коридор и женщина поняла, куда он ведет ее. Он притащил несчастную в маленькую комнату, где сидели еще трое тюремщиков. Когда они вошли, солдат крикнул: "Ребята, посмотрите какую восхитительную красотку я привел. Мы чудесно позабавимся с нею! У нее сбриты все волосы, но дыра меж ног тесна и ждет вертела!" Услышав его слова, Диана вспыхнула, но рассудила, что любое насилие все же лучше, чем единственная минута, проведенная в "Маленькой Изе".

Остальные тюремщики быстро очистили стол и Диана легла спиной на него. Она попыталась прикрыться, но сильные мужчины схватили ее за руки и развели в стороны, открыв взглядам прекрасное тело. Ее глаза округлись от ужаса, когда первый надсмотрщик спустил штаны и показал ей свой вставший член. Пока он взбирался на стол, пленница попыталась расслабиться, но не успела. Он прижал головку члена ко входу в ее влагалище и одним толчком вошел в нее до конца, так что его мошонка прижалась к ее заду. Член обдирал сухие стенки ее интимного канала и она застонала. Бедра насилуемой приподнялись, стараясь избавиться от разрывавшего ее мужского стержня, из ее горла вырвался вопль боли и стыда. Она корчилась от боли при каждом толчке насильника, ее внутренности как бы раздирали наждаком, но вскоре в нее ударила горячая струя его семени и боль утихла.

Когда он встал, второй охранник занял его место. На этот раз залившая ее сперма хотя бы увлажнила ее, так что теперь она уже не чувствовала боли. Один за другим стражники получали удовольствие, кувыркаясь с беспомощной красавицей. Последний был особенно жесток, занимаясь любовью, он зверски скручивал и сдавливал ее груди и так сильно щипал узницу за соски, что казалось вот-вот и пойдет кровь. Насытившись, они бросили ее в угол комнаты и там, скрючившись, как ребенок в материнской утробе, она забылась на короткое время. Еще не было пяти утра, когда солнце появилось над лесом, окружавшим замок. В казарме началась бурная деятельность. Солдаты выстроились на тюремном дворе, куда к столбу для наказания кнутом уже приволокли двух провинившихся. Одного из них вытолкнули вперед, его руки стянули веревкой, подняли над головой и привязали к столбу, ноги притянули к его основанию толстым кожаным ремнем. Начальник стражи подошел к нему и одним рывком разорвал на спине приговоренного рубаху. Взяв в правую руку вымоченную в рассоле "кошку-девятихвостку", он что есть мочи размахнулся и первый удар обрушился на обнаженную спину несчастного.

Дикий вопль вырвался из груди наказываемого почти одновременно с ударом. На его коже появились девять багровых полос. Громкий счет "Один" эхом прокатился по двору. На третий удар преступник отозвался стоном и плачем. К восьмому взмолился о пощаде и истошно орал при каждом новом. Когда на его окровавленную спину упал семнадцатый, ноги его подкосились и он повис на врезавшейся в его запястья веревке. Последнего удара он уже не почувствовал, обессилено свисая со столба, его запрокинутое лицо было залито слезами, глаза ввалились, губы были искусаны до крови, спина представляла собой кровавые лохмотья. Начальник взял в руки бадейку с рассолом и выплеснул круто посоленную воду прямо на истерзанную плоть. Тело истязуемого содрогнулось от непереносимой боли и он потерял сознание, превратившись в болтающийся на веревке мешок.

Его отвязали и он распластался на траве. Второй осужденный попытался вырваться, но его быстро одолели и привязали точно так же, как и его товарища по несчастью. Когда первый удар рассек его кожу, он закричал и его тело выгнулось дугой. При каждом новом ударе его тело корчилось, изгибалось, пыталось вжаться в столб чтобы хоть как-то уменьшить жгучую боль. К восемнадцатому удару он лишился чувств. Старший охранник влил ему в рот уксуса, узник закашлялся и пришел в себя. Следующий удар вырвал из его уст нечеловеческий вопль. Когда наказание завершилось, он, полумертвый от боли, обмочился. Обоих наказанных солдат отнесли обратно в казарму и положили лицом вниз на нары, закутав их израненные спины влажными тряпками.

Проснувшись с первыми лучами солнца, Джаспер прямиком направился в камеру Генри. Его жертва сидела на "лошадке", слабо стеная. Джаспер пнул по деревянной балке и узник вскрикнул от боли. Джаспер ухмыльнулся, перерезал веревки, удерживавшие грузы и дал им упасть на пол. Вся промежность пленника была залита кровью и кожа на ней была содрана до мяса. Мошонка приобрела темно багровый цвет, яички распухли, достигнув размера куриного яйца. Оставив корчащегося от боли Генри на холодном камне пола, Джаспер пошел проведать прекрасную Диану.

Когда тюремщики спохватились, что уже поздно и палач может застукать их, они поволокли Диану в камеру к "Маленькой Изе". Красавица зарыдала, умоляя их подождать хоть немного, но они пинками загнали ее внутрь клетки и захлопнули дверцу. К приходу Джаспера она провела там всего полчаса, но за такое короткое время боль показалась ей уже адскими муками и она кричала, прося о пощаде. Палач вытащил ее из клетки, приковал к стене и дал немного каши и воды. Несчастная немного пришла в себя.

Примерно в полдень Джаспер повел чету пленников в пыточную камеру. Увидев во что их превратили, они содрогнулись от ужаса. Крепко обнявшись, несчастные попытались хоть как-то утешить и ободрить друг друга.

Диану приковали к позорному столбу и Джаспер уделил все свое внимание Генри. Когда палач задал Лорду первый вопрос и тот в ответ отрицательно мотнул головой, Джаспер приказал усадить пленника на скамью и связать ему руки за спиной. Когда это сделали, подручный принес пару Бродекинов и обвязал их вокруг ног допрашиваемого. Джаспер снова попросил назвать имена заговорщиков. Так и не получив ожидаемого ответа, палач взял первый клин и приложил его к ужасному устройству, где-то на середине голени. Взмахнул деревянным молотком, он наполовину вогнал дубовый треугольник между сдавивших ногу пленника досок. Генри завизжал, как раненый заяц. Дина крикнула: "Я с тобой, любовь моя!", в ту же секунду второй подручный хлестнул ее по лицу так, что она едва не лишилась чувств. Второй удар молотка полностью вогнал жуткий клин. Тело несчастного содрогнулось от боли и глаза выкатились из орбит. Когда забили шестой клин, Генри упал навзничь, потеряв сознание. Палачи долго хлопотали вокруг него, пытаясь ледяной водой и уксусом привести в себя, но их усилия не увенчались успехом. Узника развязали и положили на пол.

Сейчас Джаспер направился к Диане, которая дрожа смотрела на его приближавшуюся фигуру. Ее развязали и он сдернул с нее ветхую рубаху. Заметив белые капли застывшей спермы на ее лоне, Джаспер побагровел и заорал, что он отыщет тех, кто посмел развлечься с принадлежавшей ему одному пленницей и, что тем не поздоровится.

Женщину приволокли к дыбе, ее усадили на этот деревянный пыточный снаряд. Ее ноги зажили в колодках у подножия дыбы, а руки связали за спиной, тянувшуюся от запястий веревку привязали к мощному вороту. Джаспер снова спросил ее о заговорщиках, но несчастная Диана почти ничего не знала о планах своего мужа. Джаспер махнул рукой и ворот сделал шесть полных оборотов. Руки пленницы начали подниматься вверх и ее плечи стали выкручиваться из суставов. Она вскрикнула и ее чудесные груди мягко качнулись в такт ее движению. Палач снова спросил ее, но она лишь обречено взмолилась о пощаде. Джаспер показал два пальца и подручные закрутили тяжелые рукоятки, делая два новых оборота ворота. Красавица взвыла от боли в вывернутых плечах.

Когда Джаспер снова поднял один палец и ворот вновь повернулся, вид пленницы разительно изменился. Она побледнела, как полотно, на ее шее вздулись вены. Ее глаза покрасневшие и отекшие от рыданий, безумно вращались. Она судорожно вздохнула, когда Джаспер принялся ласкать ее крепкие груди, полностью выпятившиеся под давлением выломанных за спину рук.

Минут пять спустя, он снова показал один палец и ворот со скрипом повернулся. Диана истошно завопила, по ее телу прокатилась волна судорог. На всю камеру разнесся громкий хлопок и левая рука жертвы вырвалась из плечевого сустава. Ее тело повернулось налево, скрючившись в какой-то жуткой, неправдоподобной позе. Джаспер вновь задал ей вопрос о мятежниках, но что она могла ответить? Новый оборот ворота вывихнул ей правой плечо, она безжизненно повисла на веревке и на пол хлынула струя мочи. Лекарь внимательно осмотрел ее бесчувственное тело и крикнул палачу, что на сегодня довольно, если он не хочет, чтобы осужденная умерла под пыткой. Двое тюремщиков наступив одной ногой на грудь лежавшей женщины, грубо рванули ее за руки, чтобы их вправить. С ее все еще бесчувственно мужа сняли Бродекины, лекарь взглянул на него и заметил, что во время допроса ему сломали обе голени. Оба обнаженных бесчувственных тела оттащили в камеру, поставили туда кувшин с мутной водой и захлопнули дверь. Джаспер сказал, что завтра в пятницу, они продолжат допрос и отправился домой.

Когда он вышел, охранники решили поиздеваться над беспомощными жертвами. Все еще не приходящего в себя Генри приковали к стене и надели на него "пояс для наказаний", оставив несчастного у холодной каменной стены. Пояс был усеян железными шипами, их длины не хватало, чтобы проткнуть тело узника, но при его малейшем движении они впиться в его поясницу. Ноги Дианы зажали в двух колодках, почти полметра высотой, так что вес всего ее тела пришелся на крестец.

Через несколько часов женщина пришла в себя и увидела колодки, вытянувшие ее ноги. Еще не открыв глаза, она услышала слабые стоны мужа, прикованного к стене напротив. Полностью оправившись, она почувствовала, как резкая боль, словно раскаленная игла впилась в ее плечи. Боль была бесконечной, ее грудь мучительно ныла, поскольку грудные мышцы были растянуты этой дикой пыткой. Но больше всего она страдала от боли в пояснице, вдавленной весом тела в шершавые плиты пола. Из-за колодок она не видела, что именно сделали с ее мужем, но его стоны говорили ей, что это что-то ужасное. Чуть придя в себя, прерывающимся шепотом, он обратился к ней, пытаясь хоть немного утешить несчастную.

Диану мучила страшная жажда и вскоре она отыскала взглядом стоявший неподалеку кувшин. Хотя вода омерзительно выглядела и пахла, жажда была настолько сильна, что приговоренная даже не задумалась. Но когда она попыталась приподнять руку и почувствовала, что не может даже пошевелить ею, несчастная зарыдала, словно обиженный ребенок. Любое движение отзывалось мучительной болью в растерзанных плечах. Собрав все свои силы, она попыталась приподнять к губам кувшин, но тот выскользнул из ее ладоней и разбился. Когда вода разлилась по полу, она вскрикнула от отчаяния. Пытки превратили ее в замученное животное, она прижалась лицом к грязному полу и начала лакать эту мутную жижу.

Напротив, ее муж то и дело впадал в забытье. Он все еще сидел в той же позе, в которой его оставили надсмотрщики, любая попытка повернуться вызывала адскую боль. Его горло также пылало от жажды, раскачиваясь, он пытался наклониться и хоть немного утолить ее. Лужа растеклась совсем рядом с его боком. Его левая голень изогнулась под углом в 30 градусов, обе ее кости были перебиты. Правая нога на взгляд не изменилась, хотя ее кости тоже были сломаны в нескольких местах. Всю долгую бессонную ночь он провел, слушая стоны жены, лежавшей совсем рядом, сидя в луже собственной мочи.

Утром в пятницу солдаты распахнули дверь камеры и нашли обоих заключенных, плававших в собственных испражнениях. Диана не могла даже пошевелиться в колодках, а для ее мужа любое движение было столь мучительным, что он все время старался не шелохнуться. Стражники принесли несколько ведер воды и окатили беспомощные тела, чтобы смыть вонючие выделения.

Пришел Джаспер и прямо с порога потребовал назвать имена заговорщиков. Оба узника промолчали и он удалился, приказав притащить к нему Генри. Охранники расстегнули шипастый пояс и увидели, что острия глубоко вонзились в тело осужденного. Его лицо исказилось от боли, когда они слегка пошевелили его перебитые ноги. Как только пояс сняли, двое стражников подхватили его под мышки и начали поднимать. Генри заорал: "Нет... нет... аааааааааааааа!!, когда его размозженные ноги стали волочиться по грубым плитам пола. Его тело содрогнулось в таких судорогах, что солдаты едва не выронили его. Диана зарыдала, умоляя о пощаде, видя, как истошно вопящего от боли мужа, выносят из камеры.

Генри приволокли в другую камеру, где стояла низкая широкая скамья с парой колодок на каждом конце. Его лицо побагровело, когда его положили ни скамью и зажали лодыжки и запястья в колодках. Это движение отозвалось такой адской болью в перебитых голенях, что он обмочился, оросив себя и одного из тюремщиков, который выругавшись, отпустил ему звонкую оплеуху.

Джаспер ухватил допрашиваемого за ухо и наклонив его голову к себе, вновь задал ему ряд вопросов о мятежниках, но Лорд не проронил ни звука. Палач обернулся к подручному и приказал разжечь жаровню. Жуткую корзину пододвинули к узнику, так чтобы он мог видеть пламя и чувствовать жар раскалявшихся углей.

Генри понимал, что ему станет куда жарче, если он продолжит упираться. Он принялся молотить головой по деревянной скамье, пытаясь покончить с собой, но палач моментально сунул ему под голову мешок, набитый соломой, так что все рывки осужденного не могли причинить ему вреда.

Когда полчаса спустя, угли в жаровне уже жарко пылали, ее пододвинули, так, что всего полметра отделяли босые подошвы, зажатых в колодки, ног осужденного от шипевшего пламени. Хотя с перебитыми ногами Генри и так не мог увернуться от языков огня, колодки сделали любую подобную попытку вообще невозможной. Подручный принес ложку и миску с жиром и принялся мазать им подошвы пленника, словно гуся перед жаркой. Затем очень медленно, сантиметр за сантиметром, жаровню начали придвигать к ногам пытаемого. Вскоре жар стал невыносимым и смазанная жиром кожа начала шипеть и потрескивать. Из глаз Генри потекли слезы и он от боли замотал головой из стороны в стороны.

Джаспер не торопился придвигать жаровню, любуясь, как ноги несчастного медленно поджариваются. Когда языки пламени оказались в 15 сантиметрах от ног узника, он напряг скованные над головой руки, чтобы попытаться отодвинуть ноги от огня. Этот рывок отозвался жуткой болью в перебитых голенях, но все же это было лучше, чем терпеть жар корзины с углями. Когда палач пододвинул жаровню прямо к ногам истязаемого, несчастный истошно завопил, рванулся изо всех сил и бесчувственно распростерся на скамье.

Джаспер быстро убрал жаровню в угол комнаты. Было самое время пообедать, увиденное не испортило его прекрасного аппетита. Выходя в коридор, он крикнул лекарю, чтобы тот привел узника в сознание, дабы было можно продолжить допрос.

В два часа дня, Джаспер вернулся и увидел Генри в полном сознании, визжащего, как поросенок. Осмотрев ноги пленника, палач нашел, что на них вздулись крупные пузыри ожогов. Это ему понравилось, он знал, что вторая степень ожогов, когда кожа покрывается пузырями куда мучительней третьей, когда она сгорает, но одновременно разрушаются и нервные окончания. Джаспер вновь задал несчастному успевшие надоесть ему вопросы, но в ответ услышал только слабые стоны. Тогда он повернул лицо мятежника, чтобы тот мог увидеть, как в углях жаровни раскаляются два железных прута.

Через несколько минут железо было готово и Джаспер в последний раз предложил Генри одуматься, но тот не проронил ни звука. Подручный вытащил железные клещи и приказал пленнику высунуть язык. Тот замотал головой и стиснул зубы, но удар по мошонке заставил его взвыть от боли. В это время подручный ухватил клещами язык и, едва не вырвав вообще, вытянул его изо рта. Заплечных дел мастер прижал к языку раскаленный докрасна прут. Приговоренный заорал и чуть не откусил собственный язык судорожно сжавшимися челюстями. Запахло горелым мясом и теперь изо рта Генри доносились лишь свистящие, нечленораздельные стоны.

Палач приказал подручному держать голову осужденного, так чтобы лицо смотрело точно в потолок. Краем глаза Генри видел, как Джаспер достал из жаровни второй прут и поднес его к лицу узника. Улыбнувшись, истязатель сказал: "Правый" и подручный щипчиками захватил его правое веко и отодвинул его вверх, открывая глаз. Несчастный попытался вырваться, но Джаспер хорошо знал свое дело и медленно поднес светящийся в полумраке застенка конец прута к его правому глазному яблоку, которое зашипело от жгучего прикосновения. Даже теперь, когда обожженный, распухший язык почти полностью заполнил рот пленника, его истошный крик ужаса и боли прокатился по камере, отразившись от сырых каменных стен. Он с такой силой рванул головой, что оба подручных не смогли ее удержать. На месте глаза зияла опаленная дыра. С этим последним воплем бывший герцог снова погрузился в глубокий обморок.

Проведя какое-то время в тщетных попытках привести его в себя, Джаспер приказал швырнуть его обратно в камеру и приковать к стене. Теперь он направился прямо к прекрасной Диане, которая вскрикнула от ужаса, видя его. Она забила ногами, пытаясь вырваться, но солдаты заломили ее бедные руки и вытолкнули в темный коридор. Ее привели в достаточно просторную комнату двумя этажами ниже уровня земли. Воздух внутри пропитался едким запахом кала, мочи и рвоты, тусклый свет чадящего масляного светильника освещал камеру пыток. В центре застенка была лестница, лежавшая на двух больших бочках. Прямо под ней проходила сточная канава, заполненная грязной водой и человеческими испражнениями. Диану грубо подтолкнули к лестнице и опрокинули на нее. Ей прижали руки к бокам и всю опутали толстой веревкой. Стежки больно впились в тело, опоясав ее поверх плеч, врезавшись в груди, обвив каждую ногу развели в стороны бедра и, спустившись ниже, притянули каждую лодыжку к ступенькам лестницы. На ее голову одели деревянную коробку, открытую сверху, сделавшую невозможным ее любое движение. Широкая кожаная лента легла на лоб и плотно прижала ее голову к основанию короба.

Подойдя к беспомощной пленнице, Джаспер снова принялся ее допрашивать. Несчастная не знала ответа ни на один из них, да и вообще не понимала половины того, о чем ее спрашивали. Палач кивнул подручному, тот подошел к скрученной женщине и засунул ей в ноздри две деревянные грушевидные затычки, так что теперь та могла дышать только через рот. Второй подручный достал большую воронку и попытался засунуть ее трубку в рот допрашиваемой, но та стиснула зубы и попыталась сопротивляться. Усмехнувшись, Джаспер стал у ее разведенных бедер и так сильно ущипнул ее за клитор, что Диана заорала от боли. Она все еще не позволяла запихнуть себе в рот воронку и истязатель продолжал крутить и сдавливать это нежнейшее место женщины, пока она не сдалась. Обезумев от боли, красавица открыла рот и подручный глубоко втолкнул туда воронку. Джаспер приказал ей глубоко вдохнуть и через воронку полился первый кувшин воды. У несчастной Дианы не было выбора. Если бы она не стала глотать всю эту воду, она бы захлебнулась. Она пила и пила текущую из воронки воду, вот уже больше литра, пока, наконец, кувшин не опустел. Задыхаясь, пленница кашляла и отплевывалась, горло ее пылало, она хрипло, с трудом дышала.

Прошло минут десять. Джаспер решил, что она оправилась от пытки и вновь начал задавать ей вопросы. Молодая узница только плакала и умоляла о пощаде. Когда подручный поднял новый кувшин с водой, она рванулась изо всех сил и стиснула зубы, не давая засунуть воронку. Джаспер вновь впился в ее клитор, но она продолжала упорствовать. Тогда он схватил железные щипцы и со всей силой сжал этот чувствительный бугорок, тело допрашиваемой выгнулось дугой и обмякло, из ее уст вырвался душераздирающий крик. Полубесчувственной жертве разжали рот и воткнули воронку. В этот раз вода хлынула прежде, чем она успела вдохнуть воздух. Ее глаза выкатились из орбит, лицо побагровело, она захлебывалась и кашляя пыталась выплюнуть душившую ее воду. Внезапно ее щеки посинели и она безвольно распростерлась на лестнице. Палач выдернул воронку, опасаясь, как бы женщина не задохнулась. Ее оставили в покое, корчась и хрипя, она широко раскрытым ртом пыталась вдохнуть побольше воздуха.

Когда ее оставили в покое, ожидая чтобы она пришла в себя, чья-то мягкая ладонь ласково коснулась лица несчастной. Это была Госпожа Ипграйв, которая прижавшись губами к ее уху шепнула, что упираться бессмысленно, это приведет только к лишним мукам и унижениям. Когда истязуемая увидела очередной кувшин с водой, она покорно открыла рот и позволила запихнуть в него воронку. Она глубоко вдохнула и начала глотать, хлынувшую ей в глотку воду. Теперь вода проходила заметно легче, но к этому моменту она выпила уже почти шесть литров и ее желудок болезненно растянулся. Она чувствовала, как к ее горлу подступает рвота, но очень быстро поняла, что с заткнутыми ноздрями ей не удастся извергнуть распиравшую ее жидкость.

Когда палачи зачерпнули из стока четвертый кувшин, несчастная жертва взмолилась о пощаде, но Джаспер сказал, что они не прекратят пытку, пока она не назовет имена мятежников. Диана не сопротивлялась, но ее живот был настолько раздут, что малейший глоток вызывал мучительную боль. Узница с трудом заставляла себя проглотить, заливавшую горло воду, чтобы не захлебнуться. Растянутый до неимоверных размеров желудок, давил на диафрагму и мешал ей дышать.

Когда перед ее глазами появился пятый кувшин она уже не смогла сделать вдох, как делала это раньше. Ей показалось, что поток воды бесконечен, задыхаясь и корчась от дикой боли в переполненном желудке и пылавшем горле, она глотала и глотала. Кашляя и задыхаясь, она почувствовала, как сильная струя мочи брызнула между ее бедер и полилась в сток под лестницей, откуда палачи набирали кувшины.

Шестой, седьмой и восьмой кувшины превратили допрос в жуткую агонию. Она корчилась и вопила, как грешники в аду. Ее чудовищно раздутый живот был как на девятом месяце беременности, ей с трудом удавалось сделать крошечный глоток воздуха. Ее лицо посинело, вены на шее вздулись, глаза были выпучены, широко разинутым ртом, она, словно выброшенная на берег рыба, ловила воздух, при каждом вдохе из ее ободранного горла вырывались жуткие хрипы.

Джаспер сделал последнюю попытку выбить из нее имена заговорщиков, скрутив ей сосок он пригрозил, что прибегнет к еще более жестоким пыткам, если она не прекратит запираться. Корчась от боли, Диана прерывающимся голосом попросила прикончить ее. Джаспер принес льняную полосу, сантиметров пять шириной и около полутора метров длиной, на ее конце он завязал крепкий узел. Подняв воронку, заплечных дел мастер засунул туда узел и еще сантиметров двадцать этой льняной полосы. Диана попыталась не дать засунуть ей в рот воронку с узловатой лентой, но подручный зверски рванул зубчатыми клещами ее левую грудь, заставив женщину захлебнуться страшным воплем и воронку благополучно воткнули ей в рот.

Девятый кувшин воды полился через воронку, глотая воду, Диане пришлось проглатывать и эту странную ленту, устремившейся с током жидкости ей в глотку, а затем в пищевод. По телу юной мятежницы прошла страшная судорога, глаза вылезли из орбит, вены на шее набухли, словно толстые веревки, казалось они вот-вот лопнут. Когда кувшин опустел, началась новая пытка. Она хрипела и задыхалась, судорожно кашляла, воздух едва проходил сквозь заполнившую ее горло, пищевод и желудок, мокрую ткань. Она проглотила почти все полтора метра, так что снаружи оставался лишь небольшой конец, сантиметров двадцать длиной. Пару минут спустя ее лицо стало багрово-синюшным, как у повисшего в петле висельника, грудь задыхающейся женщины часто вздымалось, соски отвердели от удушья. Она корчилась, веревки врезались в ее тело, почти до крови обдирая нежную кожу, все мышцы напряглись точно струны, сведенные мучительными конвульсиями. Как только она начала впадать в забытье, Джаспер схватил за оставшийся снаружи конец ленты и медленно начал вытаскивать ее из горла мученицы.

Диана широко раскрыла свои чудесные изумрудные глаза, они выкатились из орбит, ей показалось, что ее начали выворачивать наизнанку. Выползавшая из ее рта ткань была пропитана кровью, и, вот наконец, узел рванул ее глотку и вышел наружу. Задыхаясь и кашляя, она в первые секунды не могла сделать ни единого глотка воздуха, слюна текла из ее рта, она разевала рот ловя воздух. Беспомощная жертва была почти в полуобморочном состоянии и оглядевший ее лекарь велел немедленно прекратить пытку, иначе узница не доживет до утра.

Ничего не соображающую женщину волоча за ноги, протащили по коридору, ее живот был раздут, как на последнем месяце беременности, распахнув дверь камеры ее, точно мешок швырнули рядом с потерявшим сознание мужем. Жжение в ее вывернутых плечах нельзя было даже сравнить с жуткой болью в переполненном животе и чудовищную ломоту в почках и пояснице. Ее приковали к стене за руки и оставили в темноте, безвольно повисшую на цепях. Придя в себя, она провела много мучительных минут, пытаясь избавиться от воткнутых в ноздри затычек. Наконец ей удалось сжав губы и выдохнув изо всех сил вытолкнуть одну из них. В ушах стреляло. Как только она смогла дышать через нос, ее желудок напомнил о себе и изо рта распятой забила мощная струя рвоты. Следующие три часа ее беспрерывно рвало, бесконечным поток текла моча, пока она не почувствовала, что наконец-то опорожнилась от насильно влитой в нее жидкости.

Генри и Диана были разбужены грохот отпертой двери, бряцаньем оружия и топотом подкованных сапог шести солдат, ворвавшихся в камеру. Два ведра ледяной воды выплеснули прямо в лица еще не очухавшихся пленников и стражники принялись тормошить их, чтобы разбудить. Все эти рывки удвоили страдания истерзанных тел узников. Солдаты отомкнули кандалы Генри и засунули ему в рот воронку. Резчайшая боль, пронзившая его перебитые ноги, ослепила Генри и он не сопротивляясь проглотил влитую через воронку жидкость. Это была смесь крепкого кофе с целебными травами. Проглотив около литра горького питья, он с трудом приподнялся на полу, кашляя и отплевываясь. Солдаты подошли к Диане, она вскрикнула от ужаса. Перед ней выросла фигура Джаспера, ласково потрепав ее по голове, он мягко произнес, "Пожалуйста, выпей это", прижав к ее губам кувшин с питьем. Несколько долгих минут Дана пила горчивший напиток. В голове ее прояснилось, только частые удары сердца стали гулко отдаваться в висках. Смесь, которой напоили обреченных, была сильнейшим стимулятором, специально придуманным, чтобы дать несчастным силы добраться до эшафота и остаться в сознании во время изощренных мучений.

Генри завопил, когда двое стражников накинули ему на плечи дерюгу и начали поднимать, ухватив под мышки, шевеля его перебитые ноги. Джаспер подскочил к ним и крикнул, чтобы они вели себя как можно осторожнее, опасаясь, как бы несчастный вновь не лишился чувств. Подчинясь его приказам, охранники очень медленно, почти нежно вынесли Генри из камеры, не давая его ногам касаться пола, прошли темный коридор и оказались на залитом утренним солнцем тюремном дворе. Там уже стояла деревянная тачка и Генри осторожно положили на охапку соломы на ее дне. Он застонал, когда солдат подтащил его вперед и привязал к ограждению тачки так, чтобы все могли видеть его лицо.

Двое закованных в доспехи мужчин заломили Диане за спину руки и она завопила от волны боли пронзившей ее выкрученные плечи. В этот момент в камере появилась Дама Ипграйв и приказала им остановиться. Джаспер с удивлением уставился на мать, но повинуясь движению ее руки, отступил в сторону. "Пойдем", сказала она и повела рыдавшую женщину через коридор в небольшую каморку. Там у каменной стены стоял невысокий стол. Когда та подошла к столу, Госпожа сказала, "Стань на колени". Замерев от страха, Диана влезла на столик и почувствовала, как рука Ипграйв надавила ей на спину, заставляя стать на четвереньки. Обернувшись, пленница с ужасом глядела, как старушка взяла наполненную жиром чашку и стала у ее зада. Затем она почувствовала, как рука матери палача осторожно раздвинула ее ягодицы. Когда два ее пальца, вымазанные жиром, полезли в задний проход обреченной, Диана вскрикнула и попыталась сжать их, но старушка шлепнула ее по заду и шепнула, чтобы та стояла спокойно. Дама пояснила, что она хочет помочь ей выдержать готовящееся на эшафоте истязание и Диана должна ее благодарить за заботу. Смазав задний проход несчастной, Госпожа наскребла тремя пальцами комок жира и сильным, но осторожным движением ввела его во влагалище осужденной. Диана всхлипнула от боли, когда пальцы раздвинули ее узкое интимное место, но заставил себя стоять спокойно. Наконец старушка протерла куском тряпки ее интимное место, так чтобы снаружи было нельзя ничего заметить. Накинув на плечи узницы, рваную холстину, Дама Ипграйв проводила ее на тюремный двор. Перекрестив ее напоследок, она подозвала оживавших там солдат. Охранники знали, что опаздывают и один дюжий громила схватил юную пленницу в охапку и бросил ее в тюремную тачку. Диана не удержалась и рухнула прямо на перебитые ноги мужа, выгнувшегося дугой от боли. Джаспер побагровел, подскочил к неосторожному и врезал ему звонкую оплеуху.

Тачку покатили, каждый толчок причинял Генри нестерпимые страдания, как ни старалась его молодая жена поддерживать тело несчастного. Тачку выкатили на улицу, собравшаяся там толпа зевак встретила осужденных градом насмешек и оскорблений, в беззащитные жертвы полетели дохлые крысы, гнилые фрукты и тухлые яйца. Окружившие повозку солдаты сначала не обращали на это внимание, посмеиваясь, но когда один неловкий угодил гнилой луковицей в лицо охраннику, оживились и начали отгонять наиболее дерзких ударами копейных древок.

Через четверть часа они достигли Двора Слез, где уже возвышался эшафот. Диана рыдала и плача, обнимала мужа, зная, что вскоре они расстанутся навсегда. Двор был полон зеваками всех мастей. Тут были и простолюдины, пришедшие из ближайших к городу деревень и ремесленных кварталов, столпившие вокруг эшафота. Прямо напротив эшафота у окон гостиницы можно было заметить нескольких царедворцев, которые заняли лучшие места, сняв все здание на весь этот знаменательный день. Группа самых знатных из них удобно устроилась на балконе, стараясь не пропустить ни малейшей детали занимательного зрелища. Площадку рядом с эшафотом облюбовали богато одетые молодые потаскушки, любительницы острых ощущений. Вокруг эшафота, продираясь сквозь толпу с уставленными товаром подносами, сновали разносчики, предлагая выпивку и закуску собравшимся зрителям. Там же, затерявшись в густой толпе орудовали карманники, облегчая ротозеев от тяжести кошельков и драгоценностей. Они бросались наутек, едва кто-то из жертв замечал покражу и поднимал крик, вызывая караул. Самого неловкого стражникам удалось схватить, пока высокородные узники еще не взошли на эшафот, туда втащили воришку и палач молотком раздробил ему пальцы слишком охочих до чужих карманов рук.

Тачка остановилась позади эшафота и охранник заставил Диану подняться. Она затряслась всем телом увидев жуткие приспособления, установленные на помосте. Там возвышались два андреевских креста, уложенных горизонтально так, что один конец был чуть-чуть выше другого. На одном углу помоста жарко пылала жаровня, которую один из подручных загружал древесным углем. На другой стороне эшафота стоял стол, заваленный грудой сверкающих пыточных снастей и кнутов. Напротив него высились два больших тележных колеса, прибитые к столбам и обращенные к толпе.

Диана попыталась вырваться, но сильные руки солдат быстро скрутили ее. Когда ее муж ударил одного из стражников, тот пнул тяжелым сапогом по его перебитым ногам, заставивший несчастного громко закричать от боли на удовольствие зевакам. В толпе раздался злорадный хохот. Диану поставили на помост, прямо перед теснящимися зрителями, которые глазели на нее, смесясь, отпуская непристойные шуточки и улюлюкая. Джаспер ухватил прикрывавшие ее лохмотья и потянул их с тела приговоренной. Диана вспыхнула и вскрикнув, попыталась их удержать, но ветхая ткань расползлась, оголив ее чудесную красоту. Мужчины принялись подталкивать друг друга, со смехом и пошлостями, обсуждая ее полные, красивой формы, груди. Они, с видом знатоков, оценивали ее точеные ягодицы и пухлый лобок.

Диана стала пунцовой от стыда, когда она из шлюх, крутившихся вокруг богато одетых зрителей, крикнула, "Вам не так понравятся ее сиськи, когда их попробует разрыватель". Раздался громкий смех. Подручный палача схватил пленницу за горло и опрокинул ее на крест. Ее запястья притянули кожаными ремнями к балкам креста, под локти подложили бруски дерева и также притянули их прочными ремнями. Такие же бруски подложили и под плечи. Эти, подложенные по суставы, куски дерева, должны были держать ее руки на вису, чтобы было легче перебить кости, когда начнется колесование. Толстый кожаный пояс охватил ее талию, плотно прижав спину к жуткому ложу.

Теперь оба помощника схватили ее за ноги и привязали лодыжки к запястьям. Диана вскрикнула, стыд был еще страшнее боли, она увидела, как ее самые сокровенные части были безжалостно выставлены напоказ любопытным. Видя ее приоткрывшееся влагалище, мужики пришли в возбуждение, а оказавшиеся среди них деликатные дамы, покраснев, отвели глаза, украдкой поглядывая на распятую красавицу.

Двое солдат вскочили в тележку к Генри. Он снова попытался оттолкнуть их, но быстрый удар по раздробленным ногам, заставил его скорчиться от боли. Они выволокли его и подхватив под мышки втащили на помост и поставили перед зрителями. Джаспер сорвал с него драную рубаху. Совершенно обнаженный Генри теперь стоял прямо перед глазевшей публикой. Женщины с горящими глазами, жадно рассматривали его большой член, шумно дыша от возбуждения, они показывали друг друга на его чудовищно распухшие после побоев яички. Несколько самых смелых уличных девчонок, отпускали шумные замечания относительно размеров его мужского скакуна и одна из них, раскрасневшаяся, хорошенькая рыжеволосая девушка, крикнула палачу, что хотела бы увидеть его член поднявшимся.

Усмехнувшись, Джаспер встал позади Генри, захлестнул его шею веревкой и быстро натянул. У пленника перехватило дыхание, он захрипел, в глазах все завертелось. Удушье вызвало эрекцию и толпа зашумела, разглядывая открывшееся зрелище. Однако очень скоро оно окончилось, палач был слишком острожен и не хотел удавить свою жертву раньше времени.

Генри привязали к другому кресту, так чтобы он видел свою жену. Он истошно завопил, когда его перебитые ноги также привязали к запястьям. Проститутки получили особое удовольствие, видя что половые органы распятого оказались прямо на уровне их глаз.

Джаспер стал на краю помоста и начал зачитывать смертный приговор, но публика засвистела и в палача полетели гнилые яблоки и помидоры, все орали, чтобы он поскорее приступал к казни. Разозлившись, Джаспер сбегал к столу и принес Раздавливатель.

Это было настоящее произведение искусства. Пыточное орудие представляло собой две ложки, обращенные вогнутыми поверхностями друг к другу и соединенных мощным винтом с удобной резной ручкой. В центре каждой ложки были два шипа, около сантиметра длиной. Раздавливатель яичек крайне редко появлялся на эшафоте, его использовали только при казни самых страшных преступников, покушавшихся на жизнь или власть короля. Палач поднял страшный инструмент высоко над головой и показал его замершей толпе. Затем он подошел к Генри, поднес Раздавливатель к его зрячему глазу и завращал винт, раскрывая и закрывая жуткий предмет. Узник осыпал палача самыми грязными ругательствами, но его обожженный и распухший язык превратил сказанное в невнятное бормотание.

Подручный приблизился, ухватил мошонку жертвы и оттянул пальцами его левое яичко. Шлюхи наперебой кричали Джасперу, что они то получше подержат яйца мятежника, но Джаспер махнул на них рукой под смех зрителей. Генри только ахнул, когда помощник слегка сжал его ядра. Джаспер засунул яичко в Раздавливатель и слегка сдвинул ложки, так что острия надкололи кожу мошонки. Слегка поиграл сверкавшим металлом, подождал пока крики толпы затихнут и крутанул винт на полный оборот.

Острия дьявольского изобретения впились в мошонку и яичко несчастного. Генри взвыл, и корчась забился в путах под хохот зевак. Подождав пока он придет в себя, Джаспер потряс Раздавливателем и перевернул его. Это вызвало новый истошный, прокатившийся по площади, вопль истязуемого. Мужчины в толпе сморщились, словно проглотив что-то кислое, но женщины рукоплескали Джасперу, выкрикивая шутки и оскорбления.

Второй поворот винта и шипы пронзили яичко, очень скоро ложки начали его раздавливать. Генри корчился от боли и орал не переставая. Он завизжал, словно резаная свинья, когда Джаспер снова потряс и перевернул свой ужасный снаряд. Из мошонки брызнула кровь и побежала по его заду.

Заплечных дел мастер повернул винт, превратив яичко в бесформенное месиво, толщиной не более полутора сантиметров. Струя крови и спермы брызнула из члена пленника, залив его грудь. Все тело несчастного содрогалось от жутких мучений. Диана закричала, умоляя пощадить ее мужа, но шум толпы заглушил ее крики. Генри побагровел, его уцелевший глаз вылез на лоб. Он тяжело дышал, словно запыхавшаяся собака, хрипы и вопли боли были единственными звуками, доносившимися из его рта.

Насладившись произведенным эффектом, Джаспер вновь крутанул свое приспособление вокруг оси, раздавив яичко и заставив пленника зареветь, как раненый бык, от боли. Подождав пока его крики затихнут, палач до конца завернул винт пыточного снаряда размозжив то, что еще оставалось, ложки сомкнулись, расстояние между ними теперь не превышало полсантиметра. Тело Генри вынулось дугой, ломая позвоночник, ремни глубоко врезались в его кожу, головка члена была залита кровью. Когда Джаспер снова потряс и крутанул страшные ложки, узник безвольно повис, лишившись чувств.

Пока подручный пытался привести его в себя, влив в глотку стакан уксуса, Главный Палач перешел к несчастной Диане. Джаспер помнил, как мать остановила его на полпути к эшафоту и попросила облегчить участь обреченной. Так было часто, когда в руки палача попадала женщина и Джаспер попытался успокоить мать, лживо пообещав ей ускорить смерть молодой узницы.

Он взял со стола большую грушу и держа ее за рукоятку, медленно поднял, показывая толпе. Потом, словно барышник на ярмарке, он подошел к краю помоста и высоко поднял ее над головой, чтобы все могли хорошо рассмотреть пыточную снасть. Груша бывала трех различных размеров и предназначалась для разных целей. Самая маленькая, сантиметров десять в длину, действительно походила на хорошо закругленную грушу. Винт, закрепленный в ее верхушке, позволял раскрывать это приспособление на три сегмента, расходившихся от основания груши. Ее сначала засовывали в отверстие тела, а потом раскрывали. Малая груша представляла собой очень действенный кляп, в раскрытом состоянии она имела диаметр в тринадцать сантиметров, что было достаточным, чтобы разорвать рот даже крупного мужчины.

Вторая груша имела пятнадцать сантиметров в длину и примерно 6-7 сантиметров в диаметре в закрытом состоянии. Она раскрывалась почти на 23 сантиметра и предназначалась для введения в задний проход. Это устройство обычно применялась для пытки мужчин-гомосексуалистов.

Самая большая груша была 25 сантиметров в длину и чуть менее 7 сантиметров в диаметре, когда она была закрыта. Раскрывшись до предела, ее лепестки расходились на 30 сантиметров в диаметре. Ее вводили во влагалище допрашиваемой и именно такую грушу предстояло испытать Диане.

Стоя перед столпившимися на площади, Джаспер начал вращать винт, раскрывая ужасный снаряд. Женщины содрогнулись, увидев ее, а мужчины захлопали в ладоши и стали подначивать своих соседок, предлагая им отведать такую. Раскрыв до предела блестящую грушу, Джаспер подозвал рыжеволосую потаскушку. Зрители со смехом подсадили ее на помост. Палач сунул ей под нос грушу, но девушка не смутилась и под одобрительный хохот высунула язык и лизнула холодный металл, точно пробуя. Хлопнул ее по заду, палач отправил ее обратно и подойдя к кресту, поднес чудовищную раскрытую грушу к лицу красавицы Дианы, та содрогнулась от ужаса.

Джаспер закрыл грушу и занял месту между привязанными ногами жертвы. Молодая женщина забилась в истерике, пытаясь разорвать путы, умоляя о пощаде, обещая все что угодно Главному Палачу за быструю смерть.

Но истязатель только усмехнулся ее словам и прижал верхушку груши к ее половым губам, остановился на мгновение и отвел ее назад, играя с несчастной. Узница заорала от страха. Потом Джаспер раздвинул ее губы, начав со все нараставшим усилием засовывать этот страшный предмет в ее неподатливое, еще не рожавшее, влагалище. Внезапно он громко выругался, почувствовав, что груша довольно легко входит внутрь, поскольку любовный канал несчастной был обильно смазан жиром. Скользя по смазке, груша не причиняла боли пленнице и Диана даже попыталась сжать бедра в жалкой попытке помешать палачу. Она почувствовала нараставшее растяжение, как будто в нее входил очень большой член и ей показалось, что она вот-вот разорвется. Рассвирепев и недобрым словом помянув свою матушку за непрошеное вмешательство, Джаспер перехватил грушу за рукоятку и резко втолкнул массивный предмет, ударивший прямо в шейку матки пытаемой. Диана взвыла от боли, точно шакал. Потом палач принялся двигать грушу взад-вперед, насилуя ее этим орудием пытки, глядя, как она мотает головой из стороны в сторону, как по ее телу пробегают волны судорог, от чего все мышцы словно играли под гладкой кожей.

Натешившись, он медленно провел рукой по ее животу, спустился на лобок и отыскав клитор, сильно ущипнул за него, заставив Диану истошно завопить от пронзившей ее тело жуткой боли. Взявшись за винт, он сделал полный оборот, лепестки груши начали открываться. Толпа замерла, глядя на происходившее с прекрасной женщиной. Она широко открыла глаза, губы приоткрылись в молчаливом крике. Очень медленно она повела головой из стороны в сторону, словно не веря тому, что почувствовала. Все мгновенно изменилось, когда Джаспер потянул грушу на себя, вновь начав насиловать ее. Диана выгнулась дугой, дико заорав от боли и умоляя сжалиться над ней, ее вопли смешались со странным хлюпающим звуком идущим от ее промежности. Джаспер толкнул сильнее и острия груши глубоко впились в нежную шейку матки, женщина забилась в судорогах, ручьи пота заструились по ее телу, из горла узницы вырвался пронзительный, душераздирающий крик. Сейчас палач сделал очередной оборот винта, раздвинув лепестки самое меньшее на двенадцать сантиметров. Над ее выбритым лобком появилась выпуклость от давившего изнутри лепестка и Джаспер сильно надавил в этом месте ребром ладони. Это движение вдавило матку в стальные лепестки и Диана обезумела от страданий. Боль была такой сильной, что юное тело рванулось изо всех и сил и прочный кожаный ремень, обвивавший ее правое запястье лопнул. Она потянулась правой рукой к промежности, тщетно пытаясь погладить свое разодранное женское естество. Почти тут же подручные схватили ее за руку и вновь привязали к кресту, парой толстых пеньковых веревок, глубоко впившихся в мягкую кожу. Толпа возбудилась до предела, от топота ног содрогались помосты.

Джаспер снова повернул винт и Диана заорала изо всех сил: "Нееееееееет", но на ее крик никто не обратил внимания. Палач снова повернул жуткую рукоятку и все вокруг содрогнулось от истошного вопля приговоренной. Ее восхитительные груди покачивались, прыгая от крика и палач уже предвкушал, какой пытке он их подвергнет. Теперь лепестки разошлись на 25 сантиметров и настолько впились в стенки влагалища, что когда истязатель попытался опять насиловать несчастную, даже со смазкой, упругие стенки втащили дьявольскую грушу обратно, разрывая нежные ткани.

Джаспер рассмеялся, теперь он завращал винт, раскрывая грушу до предела. Струя мочи брызнула прямо в лицо палача, так как мочевой пузырь женщины не выдержал этого страшного давления. Все ее тело била дрожь, как если бы она замерзала, вой, похожий на вой смертельного раненого животного, вырывался из ее губ. Утеревшись, заплечных дел мастер положил руку между ее ягодиц и начал засовывать в задний проход. Все тело несчастной забилось в судороге, все на площади содрогнулись от ее жуткого крика. Джаспер давил изо всех сил, но давление раскрывшегося внутри истязуемой пыточного снаряда было настолько велико, что ему не удалось засунуть внутрь и одного пальца. Палач на полтора оборота винта сдал лопасти груши и с помощью одного из подручных, также ухватившегося за ручку орудия пытки, упершись ногами, раздирая половой орган жертвы, вырвал этот чудовищный предмет из ее влагалища, словно рожденного адом дитя.

Когда страшную грушу вытащили из тела замученной, ее внутренние органы стали хорошо видны, поскольку пытка растянула и разорвала ее влагалище, которое теперь зияло. Обильно струилась кровь и опасаясь, как бы пленница не умерла раньше времени от потери крови, палач подать ему раскаленное железо. Ему дали прут, толщиной почти пять сантиметров, который он засунул прямо в окровавленные интимные части жертвы, заставив все ее тело забиться в ужасных мучениях. Она завопила и вновь непроизвольно обмочилась, хлынувшая жидкость зашипела, попав на раскаленный металл. Когда она потеряла сознание, лежа с бессильно запрокинутой головой, Джаспер взял новый прут и засунул его глубоко в ее влагалище, чтобы прижечь страшные раны. Взглянув потом на толпу, палач заметил, что несколько женщин упали без чувств и даже большинство мужчин побледнели, как полотно, глядя на эту дикую пытку.

Мучительный стон Генри заставил Джаспера обернуться. Генри с ужасом глядел на зверское истязание своей любимой и попытался проклясть мучителя, но его изуродованный язык выдал лишь хрип и клекот. Палач махнул подручному и тот стал между ногами пленника, держа в руках раздавливатель. Когда он схватил мошонку несчастного, Генри заорал от боли и не смог сдержаться, брызнувшая моча облила подручного. Тот отпрыгнул, осыпая замученного площадной бранью. Мошонка настолько чудовищно раздулась, что палачу вместе с помощником пришлось потратить немало времени, чтобы нащупать оставшееся яичко. Однако, наконец, умение Джаспера победило, они надели раздавливатель и чуть сжали ложки, так что шипы впились в кожу детородного органа. Генри содрогнулся и закричал, мота головой из стороны в сторону.

В следующую минуту Главный Палач принялся крутить и трясти страшный снаряд, Генри извивался от дикой боли, его вырвало. Очень медленно, почти целых 45 минут, Джаспер затягивал винт, раздавливая уцелевшее ядро. Теперь мошонка бывшего герцога распухла, превратившись в жуткое подобие кокосового ореха, кожа на ней натянулась, как барабан и лоснилась. Генри корчился, словно грешник в аду, обезумев от дикой боли, палачи получили огромное удовольствие, калеча его интимные части. Теперь, когда его яички превратились в месиво, Джаспер со товарищи уже готовился перейти к следующему этапу заготовленной программы, но прежде в горло мятежника влили еще травяного стимулятора, заставившего его запнуться и закашлять.

Подойдя в это время к столу, Джаспер выбрал Клещи "Крокодил". Это великолепно украшенное устройство было придумано для того, чтобы выжигать половой член несчастной жертвы. Длинные рукоятки клещей оканчивались парой челюстей, выполненный в виде зубастой крокодильей пасти. Они были очень тяжелыми, чтобы массивный металл долго сохранял жар углей. Джаспер показал свое орудие зевакам и, прежде чем накалять его, сжал челн Генри и крутанул его почти на 360 градусов, едва не оторвав. Генри заорал на всю площадь, он знал, что эта боль лишь прелюдия к действительно ужасному страданию, которое его ждет, когда клещи раскалят и схватят ими его мужскую гордость.

Палач положил клещи в пылающие уголья и велел принести еще уксуса и влить его в рот осужденного, чтобы быть уверенным, что тот полностью придет в себя к началу новой пытки. Вскоре клещи раскалились почти докрасна, Джаспер быстро вытащил их, так как хотел остановиться на наиболее мучительной второй степени ожога и не желал сжечь чувствительные кожные нервы. Теперь он направился к жертве, а один из подручных принялся душить Генри. Тот начал впадать в забытье, но от нехватки воздуха его член начал подниматься и скоро напрягся, как камень. Прежде чем он потерял сознание, палач освободил его горло и узник смог вздохнуть. Заплечных дел мастер поднес раскаленные клещи к его торчащему члену и сжал рукоятки. Генри истошно завопил, его тело выгнулось дугой, почти ломая хребет, руки напряглись так, что кожа в которую впились ремни закровоточила, горячие челюсти впились прямо в головку его члена. Палач хорошо знал свое дело и выбрал самое чувствительное место мужчины. Обоженная плоть зашипела, Джаспер медленно потянул сжатые клещи на себя, сдирая вздувшуюся пузырями, кожу. Когда он разнял челюсти "Крокодила" всем зрителям открылся опаленный, кровоточащий мужской орган истязуемого. Джаспер вернулся к жаровне и сунул ужасные клещи в пылающие угли, чтобы вновь накалить их. Еще четыре мучительных раза он возвращался к распятому пленнику, пока на месте его мужской гордости не остался крошечный обугленный обрубок. То что осталось уже ничего не чувствовала, все нервы в нем были сожжены.

Диана уже пришла в себя и беспрестанно кричала и молила о пощаде. Палач подошел к ней, взял в свои сильные руки обе ее груди и зверски рванул их, обратившись к зрителям, он спросил, что с ними сделать. Со всех сторон площади раздались крики "Разрыватели". Мучитель махнул подручному и тот положил в пламя жаровни пару разрывателей грудей. Эти щипцы имели четыре острых зуба, по два на каждой челюсти, смыкавшихся друг с другом. Их обычно пускали в ход холодными, нагревая только при самых изощренных пытках. Матери, родившие внебрачных детей, часто подвергались укусу этого страшного приспособления, чьи зубы пронзали одну из их переполненных молоком грудей, в наказание за преступную страсть. К сожалению, мужчина, грешивший вместе с несчастной, страдал только от угрызений собственной совести, так как не существовало доказательств его вены.

Увидев раскалявшиеся в огне щипцы, шлюхи, прежде весело наблюдавшие за пытками, неожиданно затихли. Многие представительницы их племени становились жертвами этой пытки и они прекрасно знали, какую страшную боль придется перенести прекрасной узнице. Подручный палача раздувал угли, щипцы раскалились почти добела. Заплечных дел мастер натянул толстую кожаную перчатку, чтобы не обжечь свою руку и вытащил один из разрывателей. Он поднес раскаленные щипцы к лицу Дианы, так чтобы она почувствовала их жар. Женщина в ужасе отпрянула, остановившимся безумным взором она следила за тем, как рука палача схватила ее за левую грудь. Очень медленно, наслаждаясь ее криками и мольбами, Джаспер поднес разрыватель к этой чудесной груди. Затем, резким движением сжав его, истязатель вонзил пылавшие зубы прямо в ее нежное тело.

Внезапно пронзенная грудь Дианы надулась как шар, вспученная шипящим паром, хлынувшей из сожженной плоти. Вся площадь содрогнулась от ее дикого вопля. Одна из проституток упала в обморок, вторую вырвало, эти девушки отлично представляли, что сейчас чувствует несчастная пленница. Даже придворные дамы в ужасе машинально сжали собственные груди, прикрывая их руками, пораженные открывшимся их взгляду зрелищем.

Палач крутанул пронзенную грудь сначала на 180 градусов влево, потом вправо, в клочья раздирая обожженную плоть. Диана жутко орала, "Нет... нееееет... неееее!", на месте одной из ее прекрасных выпуклостей остались только лохмотья растерзанного и обугленного мяса и кожи. Все ее тело было залито кровью.

Когда палач вытащил вторые накаленные щипцы, жена одного из знатнейших вельмож прыгнула на помост и заслонила собой измученную жертву. Ее звучный голос заглушил все остальные крики: "Достаточно, мой друг! Можете продолжать казнь, если хотите, но во имя Вашей почтенной матушки, Вы не коснетесь другой груди этого дитя своей адской штукой, не сделав это сперва со мной!" С этими словами они распахнула корсаж, обнажив свою грудь, чуть меньше, чем у Дианы, но такую же великолепную. Мучитель застыл, как вкопанный. Наконец, оправившись от шока, он приказал стражникам увести женщину с помоста, но толпа, пораженная поступком придворной дамы, устроила настоящую бурю. Со всех сторон неслись оскорбления и угрозы, а одна из шлюх столь ловко запустила в Джаспера бутылкой с вином, что вытекшая зашипевшая жидкость мгновенно остудила клещи.

Диана крикнула: "Господи, благослови их!" Толпа была настолько раздражена, что опытный палач решил не испытывать ее терпение. Запустив разрывателем в шарахнувшихся в стороны уличных девиц, он зашагал на противоположный конец эшафота. Знатная дама застегнула платье, приблизившись к пленнице, она вытерла ей слезы и прошептала: "Господи пошли ей быструю смерть!". Повернувшись, она спрыгнула с помоста и исчезла в толпе придворных.

Тем временем мучитель отыскал квадратный железный брус, сантиметра два с половиной толщиной и около метра длиной и высоко поднял его над головой. Подойдя к кресту с растянутым на нем Генри, он обрушил страшный удар на уже перебитую левую голень пленника. По площади разнесся жуткий хруст ломающихся костей, заставив всех притихнуть. Острые отломки костей пронзили кожу и кровь заструилась по изувеченной ноге. Боль была настолько сильной, что узник лишь хрипло простонал побелевшими губами.

Перейдя к Диане, палач обрушил такой же сильный удар на ее точеную левую ногу. Юная красавица выгнулась от боли, ее истошный вопль заставил всех содрогнуться. Она уже не владела собой и внезапно испражнилась. По всему ее телу пробегали мучительные судороги. Обойдя ее, Джаспер нанес второй удар. Женщина содрогнулась, бешено мотая головой, ее покрасневшее лицо исказилось от боли, пот ручьями заструился по прекрасному телу, заставив его засверкать под кроваво-красными лучами заходившего солнца. Разъяренный тем, что кто-то посмел прервать пытку, Джаспер схватил ее изуродованную грудь и рывком оторвал эти обугленные лохмотья.

Несчастная мятежница корчилась от боли, пока палач шел обратно к ее мужу. Истязатель замахнулся ломиком и перебил правое предплечье генри, быстро отступил на шаг и нанес новый удар, расколов плечевую кость. На обоих местах вздулись багровые кровоподтеки, а крупный осколок кости пронзил кожу и выглянул наружу на плече осужденного. Обезумев от боли, несчастный уже не кричал, а только что-то невнятно бормотал себе под нос на удивление спокойным голосом. Это насторожило Джаспера и тот обрушил несколько ударов, переломав его левую руку, превратив в месиво раздробленных костей и размозженной плоти вторую, уже изуродованную допросом, ногу, пытаясь заставить бывшего герцога вновь закричать от боли.

Все его усилия оказались тщетными, глава мятежников действительно сошел с ума и ничего больше не чувствовал. Главный палач выдохся, всеми силами пытаясь заставить его снова кричать и теперь к Диане направился его подручный. Когда железный прут перебил ее левое бедро, несчастная женщина дико вскрикнула, ее тело выгнулось дугой и она лишилась чувств. Ее несколько раз окатили ледяной водой, давали нюхать уксус, влили в рот водки, но она так и не пришла в себя. Наконец, смирившись, палачи просто раздробили ей уцелевшие кости.

Солнце уже село, стражники перерезали веревки удерживавшие искалеченные тела обеих жертв. Генри, первый раз за долгое время вновь вскрикнул от боли, когда его положили спиной на прибитое к столбу колесо, перегнули раздробленные ноги через обод и привязали с другой стороны колеса на уровне шеи пленника. Руки пропустили между спиц и связали. Когда разорванные связки узника вновь натянулись, мученик застонал, крутя головой из стороны в сторону, по его губам потекла пена.

Палачи потратили еще много времени, усердно стараясь привести в чувства замученную Диану, на помосте появился лекарь, но все испробованные средства были без толку. Махнув рукой, Джаспер приказал привязать ее к колесу. Уложив туда бесчувственное тело, подручные привязали ей ноги к противоположной стороне обода, почти на уровне плеч. Ее болтающиеся, словно тряпки, руки связали за спиной, пропустив их сквозь спицы. В этой позе, страшно изуродованное женское естество узницы, открылось взору любопытной толпы. Однако теперь никто не смеялся и не отпускал сальностей, а одна из проституток сняла с шеи платок и, сжалившись, прикрыла лоно несчастной, чтобы положить конец омерзительной сцене. Казнь была слишком зверской, толпа пресытилась и теперь сочувствовала замученным жертвам. Очень быстро зрители начали уходить с площади и вскоре она опустела.

Примерно в десять вечера, дикий, нечеловеческий крик прозвучал в ночной тиши - Диана наконец-то пришла в себя и страшная боль пронзила все ее тело. Через несколько минут этой чудовищной агонии, которая, казалось, никогда не закончится, стражник, оставленный присматривать за умирающими, подбежал к ней, схватил оставленный палачами лом и изо всех сил дважды ударил ее в грудь. Захрустели ребра и женщина вновь впала в беспамятство. Острые концы перебитых костей пронзили легкие, лицо некогда блестящей герцогини посинело и вскоре она провалилась в блаженное никуда.

Обезумевший Генри что-то тихо бубнил про себя, уже ничего не соображая, кровь медленно сочилась из десятков ран на его растерзанных конечностях. Жизнь постепенно покидала его и в полночь он наконец-то затих. Солдат оглядел неподвижные тела, перерезал им для уверенности глотки и покинул площадь, предоставив птицам и бродячим псам делать свое дело.

Конец.

Зарегистрируйтесь, что бы не видеть эту рекламу.

садовник Просмотр профиля	2.7.2009, 18:16 Сообщение #2
Ответить автору Ученик Группа: Пользователи Сообщений: 130 Регистрация: 14.10.2008 Пользователь №: 98942 Спасибо сказали: 19 раз Пол: Мужчина Репутация: 3	Молодец! почти на докторскую тянет. Попробуй увеличить объём на эту тему и получится шедевр!

Ипполит Матвеич Просмотр профиля	2.7.2009, 19:27 Сообщение #3
Ответить автору Гигант мысли... Группа: Активные форумчане Сообщений: 5414 Регистрация: 2.11.2006 Из: Москва Пользователь №: 44912 Спасибо сказали: 3679 раз Пол: Мужчина Репутация: 860	Я его один раз размещал тут - так меня заплевали-заклевали - всем плохо было..

DeMonica Просмотр профиля	12.9.2009, 11:44 Сообщение #4
Ответить автору Секс-диктатор Группа: Активные форумчане Сообщений: 3046 Регистрация: 25.5.2008 Из: Москва Пользователь №: 83440 Спасибо сказали: 1751 раз Пол: Женщина Репутация: 312	Смертельный туман с сайта "История пыток и наказаний" Смерть и секс Жанетта не могла проронить ни звука, пока ее палач, Ларри, медленно вел ее по длинному, пустому коридору от камеры смертников к тяжелой деревянной двери, за которой скрывалась газовая камера. Она шла, спотыкаясь, ее глаза, полные слез, почти ничего не видели и палачу, вместе с сопровождавшей их женщиной-надзирателем, приходилось поддерживать ее, всякий раз мягко поворачивая в нужном направлении. Ее раздели и заставили принять ванну… она заметила, каким взглядом палач ощупывал ее обнаженное тело, стоящее под сильными струями воды, льющейся из душа. Он сам взял бритву и сбрил ей волосы на лобке, усадив ее на стульчик в одном из углов камеры. Инструкция требовала, чтобы у приговоренной были сбриты волосы на теле. Когда она сидела, ожидая, пока палач подойдет к ней с острой бритвой, ей показалось, будто волосы на ее темном треугольничке даже стали гуще. Ей пришлось широко раздвинуть перед ним колени, прижавшись спиной к холодной каменной стене, остановившимся взглядом она смотрела на его руки. Она слегка вскрикнула, когда он намылил ей половые губы, чтобы не поцарапать бритвой нежную кожу. Он заметил, как под его рукой увлажнилось женское естество приговоренной. Палач подождал пару секунд и мягким полотенцем принялся массировать ее лоно, посылая волны возбуждения в ее набухший и увлажнившийся клитор. Холодный воздух ласкал обнаженная тело, ей было хорошо, но она чувствовала, что через несколько минут все это кончится…, она уже представляла, как закончится ее короткая жизнь… Ее помогли лечь на смотровой стол в камере смертников. Ее ноги обвили кожаными ремнями и крепко привязали, так же поступили с запястьями. Широкий кожаный пояс охватил ее тело, чуть ниже округлых твердых грудей. В эти минуты палач мягко ласкал ее обнаженные груди, пока надзирательница закрепляла датчики эектрокардиографа, стоящего в углу камеры. Его большая сильная ладонь лежала на ее груди, поглаживая соски, слегка потягивая за них, будто сцеживая молоко, чувствуя, как они становятся тверже… узница начала глубже дышать, внизу ее живота появилась знакомая влажная теплота. Похоже, Ларри заранее рассчитывал на такую реакция, потому что он натянул хирургическую перчатку и перешел к осмотру ее горячего влагалища. Она сделала глубокий вдох, дрожь прошла по ее телу, когда два пальца мужчины погрузились в ее самое интимное место, он нежно ощупывал чувствительный вход во влагалище, двигаясь осторожно, но настойчиво…, ее дыхание участилось. Она закрыла глаза, совсем забыв про то, что совсем скоро произойдет в газовой камере, отдавшись тому восхитительному чувству, которое заполняло все ее тело, тому горячему огню, поднимавшемуся из низа живота, ее влагалище сжалось, усиливая это наслаждение и, наконец, первая волна дрожи, сотрясавшая ее всю, прошла по телу, говоря о подступающем оргазм. Палач оглянулся, ища надзирательницу, та не смотрела на осужденную, смазывая гелем электроды кардиографа, когда первая металлическая пластина, холодная как лед от покрывавшего ее геля, прикоснулась к ее телу чуть ниже левой груди, туда, где билось сердце, Жанетта пронзительно вскрикнула, ее обнаженное, привязанное тело выгнулось дугой, у нее перехватило дыхание. Она почувствовала точно так же, как если бы в жаркий летний день на разгоряченное под лучами солнца тело кто-то ради шутки выплеснул холодной воды…, в это мгновение одетая в перчатку рука Ларри глубоко вошла в ее ожидавшее влагалище! Она вскрикнула еще громче и, стеная, начала двигаться в такт его движениям внутри нее. Ее длинные стройные ноги трепетали, насколько это позволяли стянувшие их кожаные путы. Внезапно ее тело обмякло, сотрясаемое дрожью неимоверного наслаждения и распростерлось на смотровом столе. Он закончил внутренний осмотр, и пока девушка, словно наказанный ребенок умоляла сжалиться над ней, смазал гелем черную резиновую затычку и резким движением, причиняя боль, глубоко втолкнул ее в задний проход пленницы, чтобы, задыхаясь ядовитым газом, она не запачкала кресла в камере смерти содержимым своих кишок. Боль от грубого введения и затем, когда этот резиновый предмет продолжал растягивать ее чувствительное место, заставила ее застонать. Она продолжала корчиться от боли, пока ее развязывали и усадили на краю стола. Она заплакала и шепотом молила о пощаде, но тюремщики не обращали на это внимания, натягивая на нее белую майку и белые трусики. Ей не дали лифчика, датчик кардиографа приподнимал ее левую грудь и короткий проводок, шедший от него, выглядывал из-под майки, свернувшись на ее плоском животе. Ее тело проглядывало словно обнаженное, очерченное тонким обтягивавшим материалом. Девушке связали руки перед собой и вывели в коридор. И вот они подошли к дверям газовой камеры. Ларри распахнул их и девушку втолкнули в освещенную тусклым светом лампы комнату. В ее центе возвышалась газовая камера… стальной восьмиугольник с острыми гранями…, примерно три метра в диаметре…, с толстыми стенками, прочной дверью, плотно закрепляемой видневшимся снаружи металлическим колесом. Оно должно было герметично прижимать дверь к резиновым уплотнителям, чтобы ядовитый газ не вырвался наружу. Увидев орудие своей казни, Жанетта начала изо всех сил вырываться из крепких рук палачей. Она выла, как загнанный зверь, пока ее под руки тащили к дверям газовой камеры. Ларри отпер дверь и втащил девушку внутрь…, они стояли в самом центре тесной стальной кабинки, где стояло прочно закрепленное тяжелое деревянное кресло с толстыми кожаными ремнями. Палач надавил ей на плечи, заставив упасть на колени перед креслом, и повалил ее грудью на сиденье. Надзирательница схватила ее связанные запястья и закрепила их на крюке, очевидно специально для этого прибитому к спинке. Теперь Ларри стоял у нее за спиной, расстегивая брюки, с удовольствием ловя ее испуганный взгляд, которым она из-за плеча следила за каждым его движением. Через репродуктор она слушала голос начальника тюрьмы, обращавшегося к свидетелям казни: "Согласно закону мы не имеем права предавать смерти девственницу…, это одно из старинных правил, но оно до сих пор действует. Хотя мы установили, что Жанетта не девственница, палач должен убедиться в этом, чтобы выполнить все требования закона". Ларри опустился на колени, его член стоял, как каменный…, он не был особенно велик, но был очень толстый, палач был готов выполнить эту часть своих обязанностей. Онемев от ужаса, Жанетта почувствовала, как он приспустил ее трусики и его руки раздвинули ее ноги так широко, что трусики, упавшие на колени, натянулись, словно струна. Затем он раздвинул ее ягодицы и прижал головку члена к входу во влагалище… "Ради Бога, не надооооо…", вскрикнула она, когда Ларри сильным толчком вошел в нее, так что его мошонка хлопнула по ее влажному лобку. "Ради всего святого, не позорьте меня!! Пожалуйста, не надооооо"…, она продолжала умолять, голос ее постепенно затихал, превращаясь в шепот. Все ее тело выгибалось дугой при каждом резком толчке насильника, ее тугие груди мягко покачивались в такт его движениям, ее налившиеся, ставшими твердыми, как маленькие вишенки соски, отчетливо проступали сквозь ткань майки. Несколько мгновений спустя, она лишь что-то бормотала, почти беззвучно… Ларри приподнял ее майку на несколько сантиметров, потом выше, его руки скользнули по ее гладкой спине…, гладя, лаская, затем сжали ее нежные ягодицы…, она вновь почувствовала, как желание наполняет ее тело…, точно так же, как это было, когда он ее брил, которое затем повторилось, когда он осматривал ее влагалище…, может быть он готовил ее к этому последнему мгновению блаженства? Вознеся ее на вершину наслаждения, даровав ей последнее в ее жизни удовольствие? Все мысли перемешались в ее голове, она уже ни о чем не могла думать и полностью отдалась этому восхитительному чувству, поднимавшемуся из лона и затапливавшему всю ее, боль от растягивавшей ее зад затычки только усиливало ее возбуждение, страх неизбежной смерти куда-то исчез, ее стоны перешли в хриплые крики наслаждения…, ее бедра двигались навстречу ему, сжимая его член…, его пальцы отыскали ее клитор и начали нежно поглаживать и сжимать ее, доводя ее до неистовства, она все сильнее двигала задом, все глубже насаживая себя на его член…, ее крики стали еще громче…, она начала шептать ему, опасаясь, что ее услышит надзирательница…, прося его двигаться сильнее…, не останавливаться пока она не кончит…, прося излить в нее свое семя… Он также тяжело дышал…, он всегда мгновенно заводился, занимаясь любовью с привязанной женщиной…, но…, он почувствовал, как дрожь наслаждения прошла по ее твердому животу, как рука, сжимавшая ее клитор утонула в ее соке…, он прижался к ней, ожидая ее… "ОООООООооооо… Да… ООООООООО… Возьми МЕНЯ!… ААААААААА! БОЖЕ МОЙ… ДА… ДА… ДА… ГОООООООООСПОООДИИИИИИИ!" Она плясала на его члене, опираясь на кресло, он чувствовал, как сокращаются сильные мышцы ее упругого живота,… как влажная теплота пульсирующего влагалища сжимает его… "О… О… О… О… О", вскрикивала она при каждом движении, внезапно они оба замерли, и, прижавшись, друг к другу, чувствовали, как мощная горячая струя его семени ударила в ее матку. "АААААААААААААААА", хриплый клекот вырвался из ее горла и она выгнулась дугой, чувствуя, как он наполняет ее…, ее голова опустилась на сиденье кресла, пока он пытался продлить наслаждение, три или четыре раза с силой прижимая ее бедра и еще глубже входя в нее. Она неподвижно лежала, почти без сознания, отрешенная от всего, кроме этого чудовищного оргазма…, немного спермы вытекло из ее влагалища и смочило ее выбритый лобок. Она даже не почувствовала, как бесстрастная надзирательница развязала ей руки, как ей помогли сесть на кресло и новая порция семени вылилась из нее на деревянное сиденье, увлажнив половые губы. Палач обошел вокруг кресла, усадив ее на этот трон смерти. Она сидела, все еще не понимая, где находится! Внезапно, она почувствовала, как крепкие ремни начали стягивать ее тело. Все еще с закрытыми глазами, она испуганно дернулась и закричала: "Нет…, нет…, НЕТ…, НЕТ…!", машинально повторяла она, пока палач привязывал ее к этому смертному креслу…, ремни сначала затянулись на ее запястьях, прижав руки к подлокотникам кресла…. затем палач опустился на колени и спустил ее трусики на лодыжки, прежде чем привязать колени к ножкам кресла, ее голени остались свободными, она глубоко сидела в ужасном кресле и ее подошвы на пару сантиметров не доставали до пола. Ее привязанные к ножкам кресла, разведенные в стороны бедра давали возможность хорошо рассмотреть ее выбритое лоно. Из ее зиявшего интимного отверстия капала сперма, смешанная с влагалищным соком. Она услышала странный звук, как будто капли воды падают в наполненное жидкостью ведро…, девушка опустила голову и посмотрела меж своих разведенных ног, разглядывая сиденье кресла, она впервые заметила множество дырочек в нем, сквозь которые и просачивалась ее влага. Она вспомнила то, что когда-то слышала о газовой камере и поняла, что прямо под ней находится таз с кислотой "ГОСПОДИ, НЕТ, НЕТ, НЕТ, НЕ НАДО!!!", закричала она. Палач приподнял ее майку, выставив на обозрение великолепные юные груди, привязанные к подлокотникам руки не позволили снять ее совсем, но он стянул ее через голову и оставил держаться натянутой между плечами и шеей, так чтобы ничего не мешало видеть, как она задыхается. Последняя кожаная лента стянула ее тело чуть ниже грудей, ее завязали очень туго и она немного мешала несчастной дышать… "НЕТ, НЕТ, НЕТ, НЕТ", продолжала умолять она, словно заведенная. Наконец Ларри вытянул проводок, закрепленный на электроде, плотно присосавшемуся к ее коже под левой грудью и подсоединил его к аппаратуре врача. Надзирательница подняла небольшую канистру, стоявшую в углу камеры. Она была полна таблеток цианида, который был должен убить осужденную. "НЕ ДЕЛАЙТЕ ЭТО! ПОЩАДИТЕ, НЕТ, НЕТ, НЕТ!", громко застонала узница, пока Ларри набирал небольшую коробочку этих таблеток и закрепил их в специальном устройстве под креслом. Очень скоро, сидя в своей кабинке рядом с газовой камерой, он был должен при помощи дистанционного управления перевернуть ее, чтобы цианид попал в кислоту, образуя ядовитый газ. Закончив все приготовления, он отошел чуть назад, разглядывая Жанетту, все было в порядке. Она была готова принять смерть. Он кивнул надзирательнице. Та мягко сказала связанной девушке, "Прощай, Жанетта" и вышла. "НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ, НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!, завизжала обреченная, изо всех сил пытаясь разорвать ремни. Ларри стоял у нее за спиной, когда начальник тюрьмы снова заговорил в микрофон, он зачитывал смертный приговор Жанетты. Только сейчас, девушка заметила, как вокруг камеры рассаживаются свидетели, с интересом разглядывавшие ее. Они собрались там…, любуясь этим разрешенным законом изнасилованием, глядя на нее, как на дешевую шлюху в порнофильме, чтобы пощекотать себе нервы! Они видели, как она рыдает и, словно дитя, умоляет сохранить ей жизнь…, обнаженная…, связанная…, беспомощная. Закончив читать приговор, начальник сказал, "Осужденная, Вам предоставляется последнее слово". Она посмотрела на него…, затем снова взглянула на жадно уставившихся в окна свидетелей. Что у нее осталось? Ее все бросили. "Убейте меня поскорей! Сделайте это!", крикнула она и потом громко разрыдалась. Начальник махнул палачу начинать казнь. Ларри проверил ремни, которые будут удерживать ее вырывающееся тело…, потом приподнял ее подбородок, посмотрел девушке в глаза и прошептал ей прямо в ухо... "Не старайся задержать дыхание, так ты только дольше будешь страдать. Когда ты услышишь, как таблетки упадут в кислоту и зашипит, выделясь газ… медленно сосчитай до десяти… затем сделай глубокий вдох… пусть газ наполнит все твои легкие… и все будет кончено. Ты ничего не почувствуешь, не бойся!" Жанетта дрожала всем телом, она ничего не смогла ответить…, секунду они смотрели друг другу в глаза, затем он отпустил ее и вышел из камеры. Тяжелая дверь беззвучно закрылась и она услышала, как завращалось тяжелое колесо, плотно вдавливая стальную плиту в резиновые уплотнители. Она снова посмотрела на свидетелей…, по ее щекам градом катились крупные слезы, из влагалища продолжала вытекать сперма…, несколько долгих мгновений она разглядывала собравшихся вокруг камеры…, затем она увидела, как в окне справа от зрителей появился Ларри, он улыбнулся ей, потом отошел и сел перед панелью управления газовой камерой…, ему было надо сделать последние приготовления. Закончив все, он повернулся к начальнику, тот приказал ему выполнять свои обязанности и умертвить осужденную. Ларри снова посмотрел на девушку, связанную…, умоляющую…, опозоренную. Она посмотрела ему в глаза, но так ничего и не сказала. Он перевел взгляд на панель управления…, положил руку на небольшую красную рукоятку…, снова посмотрел на узницу…, затем коротким движение опустил рукоятку! Раздался короткий щелчок под сиденьем кресла, когда коробочка перевернулась и таблетки цианида посыпались в кислоту, мгновенно растворясь и, смешиваясь в смертельном коктейле..., спустя несколько секунд послышалось шипение лопающихся пузырьков и призрачные лохмы белого тумана начали медленно подниматься сквозь отверстия в кресле. 1…2…3…, считала про себя Жанетта, смотря в глаза палачу, он также смотрел на нее и она даже не замечала наполнявший камеру туман. 4…5…6…, она посмотрела на свидетелей, похоже их взгляды были прикованы к ее обнаженному лону, а может к чем-то еще? 7…8…, она не пыталась кричать…, не стараться задержать дыхания…, просто позволить им убить ее, но не доставлять им еще наслаждения полюбоваться ее страданиями…, она должна досчитать до десяти, как сказал ей Ларри…, глубоко вдохнет газ и даст ему убить себя! В это мгновение облако газа достигло сиденья кресла и начало просачиваться в отверстия между ее ног…, она почувствовала влажную теплоту ласкавшую ее зад…, опустила глаза и увидела вырывавшиеся из дырочек струйки газа!! Ее глаза расширились от ужаса!! Ее решимость умереть мгновенно исчезла!! Она закричала изо всех сил… "ГОСПОДИ, НЕТ… РАДИ БОГА, НЕ ДЕЛАЙТЕ ЭТО!! НЕ УБИВАЙТЕ МЕНЯ! Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ! НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!" Туман быстро заполнял камеру…, скользил по ее лону…, обнимал ее ноги… "ПОМОГИТЕ! РАДИ БОГА…" Облако газа гладило ее живот…. достигло грудей…, ее соски стали еще тверже, почувствовав его прикосновение! "ГОСПОДИ, НЕТ! НЕЕЕЕТ! ААААААААААААААААААААААААААА!" Она сделала глоток воздуха и задержала дыхание, совсем как ребенок, ныряющий в пруд. Ларри медленно покрутил головой из стороны в сторону, словно говоря ей "не надо"…, она не послушалась…, она пытается бороться…, теперь ей придется страдать из-за этой ошибки. Страшный туман достиг ее щек, мокрых от слез, она забилась всем телом, пытаясь разорвать прочные ремни! Она мотала головой из стороны в сторону, грива пышных волос развивалась в воздухе, она словно пыталась еще раз сказать "нет", беспомощно пытаясь спастись от смертельного газа… Девушка снова рванулась, стараясь приподняться над креслом, высунуть лицо из сгущавшегося облака ядовитого газа, но путы удержали ее и она вновь упала в туман смерти. Жанетта продолжала задыхаться…, пытаясь задержать дыхание…, ее легкие разрывались от нехватки воздуха!! Она стала похожа на загнанного зверя, наконец, узница не выдержала и вдохнула воздух, наполненный сенильной кислотой! Она почувствовала острое жжение в носу и во рту! Затем огонь спустился по глотке и ворвался в легкие…, она закашлялась…, снова рванула прочные ремни…. забила ногами, с которых слетели спущенные трусики…, замотала головой, пытаясь найти хоть глоток свежего воздуха…, почувствовала боль, раздиравшую легкие…, вдохнула вновь, на этот раз намного глубже! Теперь газ начал свое дело…, ее тело стало вырываться так яростно, как она еще никогда не билась! Она дышала, словно в забытье, каждый выдох сопровождался слабым стоном… "НЕЕЕЕЕЕТ…, НЕЕЕЕЕЕЕТ…, НЕЕЕЕЕТ…" Она судорожно закашляла…, ее груди плясали, раскачиваясь, как две прекрасные груши…, ноги плясали, будто в каком-то жутком танце…, открывая все взорам ее зиявшее влагалище…. половые губы сжимались и раскрывались, открывая словно шторки фотоаппарата ее самое сокровенное место. Ларри знал, что это первый признак того, что тело пленницы начало расставаться с жизнью Теперь она уже не могла говорить членораздельно, голова кружилась от недостатка кислорода…, но кругом был только ядовитый газ. Слышалось какое-то жуткое мычание… "АААААААХ…, УУУУУУХ…, МММММММ…" Теперь она почувствовала, будто кто-то туго перетянул ее живот…, все его мышцы напряглись, собравшиеся видели, как все мышцы ее великолепного тела, словно змеи, извиваются под гладкой кожей, девушка выгнулась дугой, насколько могла, приподняла вверх ноги, пытаясь облегчить разрывавшее грудь жжение, потом… она изо всех сил раздвинула в стороны длинные стройные ноги, они со всей силой выпрямились, точно пиная мяч, она снова рванулась и внезапно вдохнула полной грудью, точно тонущий человек, чьи легкие не выдержали нехватки воздуха! Это был ее последний глубокий вдох. Ее тело начало биться в судорогах. "ААААААХ…. ХХХРРРРРРРР…, ММММММММММ…" Глаза еще шире открылись…, она разевала рот, точно выброшенная на берег рыба…, но ее легкие уже были поражены газом… Она уже не могла сделать ни единого вдоха! Ничего!1 Ужас, боль, струйки пота, стекавшие по ее лицу, заливавшие ее широко открытые глаза. Ее груди подпрыгнули еще раз, когда она попыталась сделать хоть маленький глоток воздуха… Ноги с силой выпрямились…, затем медленно согнулись, повиснув на краю кресла и только слегка вздрагивали… Внезапно все ее тело напряглось, как струна, ремни врезались ей в кожу, рот открылся…, потом она разом обмякла и голова упала ей на грудь. Еще несколько последних судорог…, затем все… Среди свидетелей воцарилась гробовая тишина. Ее нарушал только шум вентилятора, запущенного палачом, чтобы откачать ядовитый газ. Доктор сказал, что по показаниям кардиографа ее сердце больше не бьется… Когда комната очистилась от газа, Ларри включил форсунки, распылявшие в ней раствор соды, нейтрализовавший яд. Спустя несколько секунд, он посмотрел на индикатор и начал вращать колесо двери. Они вошли внутрь. Доктор выслушал ее сердце…, пощупал пульс. "Жанетта заплатила за свои преступления", повернулся он к начальнику и зрителям. "Она казнена согласно требованиям закона". Немного неправдоподобная история про смертную казнь в США. На самом деле там все совсем иначе.

Эпокси Просмотр профиля	12.9.2009, 22:01 Сообщение #5
Ответить автору Кандидат Группа: Пользователи Сообщений: 786 Регистрация: 22.1.2009 Пользователь №: 120117 Спасибо сказали: 405 раз Пол: Женщина Репутация: 127	Птичку жалко (IMG:http://4allforum.com/style_emoticons/default/ppl_pop.gif)

DeMonica Просмотр профиля	17.9.2009, 8:47 Сообщение #6
Ответить автору Секс-диктатор Группа: Активные форумчане Сообщений: 3046 Регистрация: 25.5.2008 Из: Москва Пользователь №: 83440 Спасибо сказали: 1751 раз Пол: Женщина Репутация: 312	еще один жестокий эротический рассказ с того же сайта. Слабонервным лучше не читать! Это всего навсего эротическая фантазия, опубликованная на сайте torturesru.com ЗАГОВОР Екатерина Медичи (Catherine de Medici) (1519-1589), королева Франции (1547-1559) и мать трех последних королей Франции из династии Валуа. Она была главным действующим лицом французской политической жизни в течении почти тридцатилетних католико-протестантских войн и одним из организаторов резни Варфоломеевской ночи. Она родилась 13 апреля 1519, во Флоренции и была дочерью Правителя Флоренции Лоренцо ди Медичи, прозванного Лоренцо Великолепным. В 1533 она вышла замуж за герцога Орлеанского, ставшего королем Франции в 1547 - Генриха II. При жизни своего мужа и старшего сына - Франциска II, ее власть была крайне мала, но после смерти Франциска в 1560 она стала единолично править страной. Франциск II (Французский) (1544-1560), Король Франции 1559-1560), Родился в Фонтебло, старший сын Генриха II. В 1558 женился на Марии Стюарт, Королеве Шотландии. Отличался болезненностью и почти слабоумием, в годы его правления власть фактически принадлежала Франсуа, герцогу Гизу и кардиналу Шарлю Лоррэну, дяде его жены. Эти люди использовали Франциска II, чтобы усилить репрессии против гугенотов-протестантов. Смерть короля положила конец их самовластному правлению. Решение Лувр 11 ноября 1559 23.17 Кардинал Шарль Лоррэн и Франсуа Гиз быстро шли по темным коридорам королевского дворца. Они были могущественнейшими людьми Франции. Слабый юный король Франциск фактически передал им управление страной. Это было именно то, о чем оба мечтали. Но вот только гугеноты, эти проклятые гугеноты… Они стали самой серьезной проблемой. Да и Франциск, да, король порой говорил: они хорошие люди, оставьте их в покое… Они живут по совести, пусть молятся как хотят. Глупый мальчишка!… Теперь оба вельможи обдумывали новый план. Франциск только что женился на очаровательной 14-летней Изабель. Она была единственной дочерью старого Алана, принца Конде и его прекрасной 35-летней жены Флоренции. Алан де Конде был в эти дни в Женеве, сам вождь проклятых еретиков, епископ Кальвин, пригласил его в гости. Несомненно, там они замышляли новые козни против истинных католиков. Для чего бы им еще встречаться! Теперь их план должен был заработать. Чтобы внушить молодому королю ненависть к гугенотам, надо было уверить его, что те заслали в его дом шпионку, дочь поганого Конде. И как это сделать? Да очень просто! Они наврут королю, что Алан де Конде - гугенот и его науськивает собственная жена. Конечно, получить ее признание будет не просто, но у них есть достаточно способов развязать язык кому бы то ни было. План был прост: тайно похитить Флоренцию де Конде, доставить ее в замок одного из верных друзей Гиза вдалеке от Парижа и заставить ее подписать бумагу с показаниями против ее мужа. Они должны заставить ее сделать это в что бы ни стало! Любой ценой! Даже если для этого придется прибегнуть к пытке. Тихо обсуждая последние детали они подошли к выходу, где их уже ждал капитан королевской стражи - капитан де Гретьен. "Ступайте за ней и доставьте ее в целости и сохранности!" - приказал кардинал и капитан согласно кивнул. "По коням!", скомандовал офицер и группа из четырех солдат за которыми следовала темная карета покинула двор королевского замка. Герцог сказал: "Это начало большого дела, мой друг". "Да, да, скоро мы тоже поедем туда. Отсюда это почти 150 км… Перед нами долгая дорога… друг!", улыбнувшись они обнялись и вскочили на коней. Сопровождаемые несколькими телохранителями они исчезли в ночной мгле. 00.10 Флоренция де Конде спокойно спала в своем дворце. Во сне она улыбалась, ей снился муж. Она любила его, его руки, нежно ласкавшие ее полные, упругие груди, медленно перебиравшие темные пряди треугольничка между ее бедер, осторожно касавшихся ее половых губ и влажного клитора, она любила его твердый, словно из камня, член, доводивший ее до вершин бурного оргазма. Она любила его язык, столь восхитительно касавшийся ее самых интимных мест. Она любила его взгляд, скользивший по ее точеным бедрам, все его мускулистое тело, его силу и доброту. Она вновь и вновь представляла, как он обнимает ее стройную талию… Во сне она положила правую руку на свой плоский, без единой лишней капли жира, живот, затем пальцы соскользнули на лобок и медленно коснулись ее уже влажного лона. когда он двигался внутри ее влагалища и заднего прохода. Ее тело начало выгибаться, дыхание стало чаще и глубже, когда стук в дверь разбудил ее. Эта была ее служанка. "Мадам, простите, что беспокою Вас, но группа королевских стражников хочет видеть Вас. Они внизу, в зале". "Чего ради? Что они сказали тебе?", спросила она, пытаясь набросить на себя что-либо из одежды. В спешке она не тала затягивать корсет и ее полные груди хорошо обрисовывались под тонкой тканью сорочки, почти открытые ее низким вырезом. "Нет, они ничего не сказали", запинаясь от волнения, ответила девушка. Флоренция быстро спустилась по лестнице и увидела четверых мужчин. Они были в черной форме королевской охраны, она узнала их командира, это был капитан де Гретьен! "Что-то случилось с моим мужем? Ради бога, ответьте!", испуганно спросила женщина. "Лучше будет если Вы поедете с нами, мадам де Конде. Пожалуйста, поспешим!", ответил капитан и распахнул дверь. "Мадам…?", молоденькая служанка попыталась что-то сказать, но Флоренция мягко отстранила ее и тихо сказала: "Не волнуйся… Я скоро вернусь, мое дитя… Иди обратно." С этими словами она вышла из дома и спустилась во двор. Теперь она была одна в карете и сердце ее часто билось в ожидании неизвестного, того, что было впереди… Солдаты быстро вскочили на коней. Странно, что они так спешили. Но сейчас, когда вся охрана уехала с мужем, что она могла поделать. Флоренция неожиданно почувствовала, что скоро случится что-то плохое. Очень, очень скоро… 05.45 Наконец карета остановилась и солдат распахнул перед ней дверцу. Выйдя наружу она увидела, что находится во дворе кого-то замка. Она повернулась к де Гретьену. "Куда Вы привезли меня? Что это за замок? Отвечайте! Я имею право знать это!" "Подождите мадам. Скоро Вы получите ответ на все вопросы. Пожалуйста, пойдемте!" и он указал ей на открытую тяжелую дубовую дверь, вход в замок. Сопровождаемая четырьмя стражниками она прошла за капитаном сквозь череду темных коридоров и, наконец, очутилась в большом зале. В конце зала пылал огромный камин из грубо отесанных гранитных глыб, а перед ним стоял высокий мужчина, в котором она узнала Кардинала! "Добро пожаловать Мадам де Конде! Пожалуйста, чувствуйте себя как дома!", радушно произнес тот, указав на роскошное кресло у большого резного стола. Когда она села, кардинал продолжил медленно расхаживая взад-вперед перед ней. "Причина по которой Вы здесь очень проста… Когда Вы это узнаете, наверно Вам покажется, что мы самые отвратительные твари на всем свете… Но что поделаешь, моя красавица, такова жизнь…" Флоренция почувствовала, как леденящий ужас начинает овладевать ею. Она все еще не могла ничего понять, почему он начал эту беседу. "…Вот так... Нам от Вас надо всего несколько этих строк, свидетельствующих против Вашего мужа". "ЧТО! ДА ТЫ С УМА СОШЕЛ!!! ЧТО ТЫ ГОВОРИШЬ!", она сорвалась с кресла и ее глаза засверкали от гнева, словно два факела. Кардинал не шелохнулся, он ждал подобной реакции. Флоренция стояла, она все еще не могла поверить в то, что только что услышала. Ее чудесная грудь часто вздымалась от волнения. Теперь, разъяренная, эта восхитительная молодая брюнетка еще сильнее манила к себе, подумал кардинал. "Ты хорошо меня поняла. Да, нам нужны твои показания против твоего мужа. Он гугенот и мы рассчитываем, что ты подпишешь эти показания". "Это все ложь. Все от начала до конца! Он не гугенот и ты прекрасно знаешь об этом! Выпустите меня!!!" И с этими словами она рванулась к выходу, но охранники скрестили перед ней копья. "Тебе не уйти, Флоренция…", рассмеялся кардинал. "Нам нужна твоя подпись и мы получим ее, все равно сколько времени на это уйдет. Теперь ты поняла?" Она почувствовала дрожь в коленях, но попыталась остаться внешне спокойной. "Меня будут искать…" "О, не волнуйся! Все во дворце знают, что ты уехала проведать твоих родителей на юге Франции. Дороги теперь неспокойны. Никто за тобой не придет!" "Но моя служанка…", Флоренция попыталась найти выход из этого ужасного положения. "А, эта маленькая красотка…", кардинал махнул солдатам, один из них вышел в коридор и скоро вернулся, толкая перед собой скованную Беатрис. Вот теперь Флоренция действительно испугалась! Она зашаталась и села в кресло. "У тебя один день, дочь моя. Один день, чтобы решиться подписать твои показания. Затем нам придется заставить тебя сделать это другими методами. Но мне бы этого не хотелось…" И с этими последними словами он вышел из зала. Охранники подошли к пленнице и заломили ей руки. "Я пойду сама!", гордо воскликнула она, оттолкнув их и пошла за капитаном. Они спустились по лестнице в темницу, где Флоренцию вместе с Беатрис заперли в темной, холодной камере. Несчастные женщины почувствовали полную безысходность Никто им не поможет. И как они собираются заставить ее подписать эту дьявольскую ложь? Внезапно она содрогнулась от ужаса, когда услужливая мысль подсказала ей ответ. Она побледнела: ПЫТКА! ОНИ БУДУТ ЕЕ ПЫТАТЬ!!! О Господи! Нет! Это невозможно! Она была женщиной благородного происхождения и матерью королевы! Заговор! Да! Кардинал - подлый заговорщик! Но тогда ставки в этой игре слишком высоки - их головы - и она знала, что такие люди. Как кардинал, ни перед чем не остановятся! Она погибла! Все ясно! Ей конец, раз уж она попала в руки этих бесчеловечных властолюбцев, которые решили заставить ее признаться любой ценой! Она была слишком слаба для таких игр. Слишком слаба. Но теперь ей приходилось играть по их правилам. Она провела весь день прикидывая разные возможности спастись. Но все, что она знала точно, так это то, что она не может предать своего любимого мужа! Нет, она не может так поступить! Она была сильной женщиной, ей приходилось выносить унижения и даже боль… но это? Как долго? Она знала ответ на этот вопрос и он был ужасен: до тех пор пока они не получат ее подпись!!! Страшный крик прервал ее думы. Это был крик женщины. Она орала так, словно ее разрывали на части! Крик повторился! Был полдень и тюремщики занимались своим обычным делом, истязая обвиняемых,> бог знает в чем. >И Флоренция знала, что скоро ее черед. Истязуемая вопила снова и снова! Ее пытали почти 3 часа, прежде чем она затихла. Три часа боли! Флоренцию била дрожь, когда она ожидала свою участь. Конец времени на раздумье. Камера пыток, 13 ноября 1559 10.21 Кардинал встретил Герцога и они вдвоем вошли в замок. "Ну что, как там наша прекрасная пленница". Начал герцог, "ее время на раздумье вышло, не так ли?" "Да, мой друг", ответил кардинал, "и ответ был НЕТ". Герцогу понравилось ее решение. Он вспоминал, как безумно любил эту женщину, но она предпочла ему принца Конде. Тогда он чуть не сошел с ума от горя, ему казалось - жизнь потеряла всякий смысл, он был на волосок от самоубийства, оправившись от потрясения, он лелеял в глубине души мечту о мести! И этот день настал, как долго он ждал! Что с того, что на это ушло почти 13 лет и каких лет! "Ну что же, приступим?", улыбнулся он кардиналу. "Естественно! Давайте посмотрим, как она почувствует себя в камере пыток. Я уверен, что представление будет восхитительным! Она так хороша… Да, кстати, Вы захватили своих людей?" "Само собой разумеется, они в карете. Они мастера своего дела, поверьте мне". "Посмотрим, посмотрим… ха-ха-ха!" Флоренция и Беатрис услышали шаги тюремщиков, спускавшихся к их камере. Флоренция знала, что они пришли за ней. Дверь распахнулась и грубый голос произнес: "Ну, Вы обе. Выходите!" Они вышли из камеры на дрожащих ногах и четверо стражников заломили им за спины руки и поволокли их в застенок, не обращая внимания на протесты и мольбы Флоренции. Спустившись на несколько десятков ступеней вниз, они распахнули дверь в большую, великолепно оснащенную камеру пыток. Обе женщины содрогнулись от ужаса, увидев жуткие орудия пыток. Они никогда не были в подобном месте и вид его оказался куда страшнее, чем они представляли. Все эти железные щипцы, клещи, ножницы, крючья, усеянные шипами деревянные цилиндры, короткие и длинные палки, какие-то странные предметы в форме груш, когтей, решеток, сверл! Казалось сам воздух темницы был наполнен ужасом и болью! И пыточный стол в центре камеры с двумя столбиками у его нижнего конца… столбиками! Зачем они здесь? Невеселые думы обеих пленниц прервал звучный голос кардинала. "Здравствуй, Флоренция! Давай не будем терять время. Мы слышали твой ответ. Ты не передумала?" "Нет, я не подпишу", гордо ответила красавица. "ТЫ не оставляешь нам иного пути, дочь моя. Ты будешь подвергнута пыткам, пока не решишь подписать эти признания". Флоренция посмотрела на людей, бывших в камере, двое из них были палачи. Это было ужасно. Кардинал, писец, какой-то человек, похожий на лекаря, еще один высокий мужчина, скорее всего дворянин и не из простых (он тихо говорил с палачами и она решила, что это владелец замка), капитан де Гретьен… Дверь камеры вновь распахнулась и в нее быстро вошли двое. Флоренция зашаталась, увидев, кто это. Это был Герцог, а за ним следовал самый жуткий человек, которого она когда-либо видела. 186 см ростом, почти 120 кг одних литых мускулов, его лицо было скрыло черной полумаской, глядя на него, она почувствовала, как в груди замирает сердце. Он был по пояс обнажен и потирая руки, готовился к своему делу. Это был старший палач. Герцог нашел его после долгих, долгих поисков. Он посетил множество замков и тюрем по всей Франции, ища самого опытного и изобретательного палача. Наиболее важным качеством было то, как долго он сможет пытать жертву, не давая ей, однако, умереть. И, наконец, такой мастер отыскался! Он пытал 27-летнюю Бретонку почти 17 часов без перерыва!!! Допрашивая другую 17-летнюю девушку, он провел в камеры пыток почти 5 дней, мучая ее по 10 часов в день! Этот человек должен был заставить прекрасную Флоренцию подписать все, что от нее требовали. "Позвольте мне представить Вам Пьера!", ухмыльнулся герцог, наслаждаясь искаженными ужасом лицами пленниц. "Ему 53 года и у него огромный опыт допросов ведьм и других преступников…, конечно, особое внимание он уделяет женщинам, так что нет мастера лучше его во всей Франции". Флоренция побледнела словно мел и герцог продолжил, "Дорогая Флорения де Конде! Он здесь, чтобы пыткой заставить Вас пописать показания против Вашего мужа. Мы позволим ему сделать с Вами все, что он найдет нужным. Теперь подумайте, может Вам лучше подписать эту бумагу?!" Она с трудом подавила рвущийся вопль ужаса и гордо выправившись, мотнула головой - "Нет!" Не говоря ни слова, собравшиеся прошли к удобным резным креслам вдоль одной из стен камеры. Устроившись, герцог махнул рукой - "Пьер, она твоя!", подумав он добавил, "Пусть служанка полюбуется на страдания своей госпожи!" Двое подручных Пьера (Алан и Жан) подошли к Флоренции и выкрутили ей руки за спину. Теперь была очередь Пьера. Он медленно приблизился к ней и с издевательской улыбкой засунул ей пальцы за вырез платья на груди. Она уставилась в его безжалостные глаза с плохо скрытым ужасом. Ее сердце было готово выскочить из груди. Быстрым рывком он разорвал ей платье до пояса. Ее крепкие пышные восхитительные груди оголившись, оказались на виду у всех мужчин в камере. Флоренция вспыхнула от стыда и забилась в сильных руках палачей, пытаясь вырваться, но они крепко держали ее, а Пьер, опустившись на колени, полностью обнажил прекрасную пленницу. Поднявшись, он отшвырнул в угол обрывки одежды. Женщина стояла в центре темной, холодной пыточной камеры, совершенно голая, открытая жадным, изучающим взглядам, собравшихся людей. Она знала, что никто не спасет ее! Она была чудесна, от ее тела нельзя было оторвать взгляд, прекрасное лицо, длинные, огненно-рыжие вьющиеся волосы, стройная талия, длинные точеные ноги. Несколько секунд все мужчины молчали, ошеломленные открывшимся им зрелищем, они не могли шелохнуться, пораженные ее красотой. Это была богиня! Теперь они сгорали от желания увидеть это чудное тело извивающимся от страшной боли. Алан и Жан подняли ей руки и привязали их у нее над головой к цепям, свисавшим с потолка, вытянув их в стороны друг от друга. Затем, опустившись на колени, они схватили ее за ноги, рывком раздвинули их почти на метр друг от друга и также привязали их к небольшим деревянным столбикам, укрепленным в каменном полу. Она содрогнулась от холода, когда ее босые ноги коснулись грубых каменных плит пола, но еще больше ее терзал стыд, что она стоит обнаженной, полностью открытая похотливым взглядам собравшихся зрителей. Пьер сделал несколько поворотов ворота и тело пленницы начало растягиваться. Он отпустил рукоять ворота только тогда, когда Флоренция касалось пола лишь кончиками пальцев ног. От этой неудобной позы все мышцы ее длинных стройных ног напряглись, четко проступая под гладкой кожей. Эти чудесные линии настолько распалили палачей, что они не могли дождаться, когда смогут наброситься на это нежное тело, услышать ее стоны и крики. Пьер снял со стены длинный толстый тяжелый кнут и стал за спиной растянутой жертвы. Первый удар был настолько внезапным, что Флоренции показалось, будто она сейчас умрет. Ее тело выгнулось, содрогаясь от боли. Крик заметался по камере пыток, отражаясь от сырых каменных стен. Прежде чем он затих, на ее тело обрушился новый удар. Она вновь закричала и забилась пытаясь вырваться из крепких пут. Она все еще не могла поверить, что ее действительно бьют кнутом. Пьер наносил один за другим безжалостные удары, вкладывая в них всю свою чудовищную силу. Флоренция истошно вопила и по ее щекам стекали ручейки слез. Ей нанесли 20 ударов, прежде чем она в первый раз потеряла сознание. Алан выплеснул в ее заплаканное лицо ведро ледяной воды и, задыхаясь, она пришла в чувства. Тогда ее снова принялись избивать кнутом! Она истошно вопила, дергаясь всем телом от зверских ударов, ее полные груди подпрыгивали при каждом рывке. На 17-ом ударе она вновь безвольно повисла, ее голова безжизненно опустилась на грудь. Пленницу снова окатили холодной водой и Пьер стал перед ней, схватив допрашиваемую за волосы на затылке он приблизил ее лицо к своему и заорал, брызгая слюной: "Последний раз спрашиваю, ты подпишешь или будет еще хуже?! Ну ты подпишешь?!" Дрожащим голосом она прошептала, "Нет… нет… Я не могу предать мужа." Пьер кивнул подручным. Те стали по бокам женщины и принялись бить ее толстыми палками по почкам. Несчастная пленница дико кричала, извиваясь всем телом, слезы заливали ее лицо. Палачи били ее изо всех сил и боль была невообразимо страшной. Флоренция мотала головой, выгибалась дугой, по ее подбородку текла слюна, окрашенная кровью. Удар за ударом,… крик за криком! Двадцать минут этой жуткой пытки и она вновь лишилась чувств. Пьер набрал новое ведро воды и сполоснул тело истязуемой. Она с трудом подняла голову, ожидая новых ударов, но ничего не произошло… Три палача теперь стояли у нее за спиной и она с тревогой прислушивалась к их голосам. Какая пытка будет следующей?! Алан и Жан вытащили испанский осел из угла комнаты, тем временем Пьер принялся вращать ворот, высоко поняв жертву над полом. Сейчас ее ноги почти на метр оторвались от холодного камня, тогда двое подручных поставили этот пыточный снаряд под ней. Пьер отпустил рукоятку, цепь начала разматываться, но падение было остановлено испанским ослом, на чье острое ребро, пленница со всего размаха села верхом. Острая грань глубоко врезалась в ее нежное лоно. Алан и Жан подвесили 20-кг камни к каждой ноге допрашиваемой и Флоренция дико заорала от страшной боли, когда острое деревянное ребро, словно нож, стало все глубже впиваться в ее нежное интимное место. Пьер стал перед ней и сказал: "Подпиши женщина! Подпиши!" "НЕЕЕЕЕЕЕЕЕ, НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!", закричала она, извиваясь на этом дьявольском сиденье. Пьер вернулся на свое место, он не хотел заслонять страдания несчастной от зрителей в камере пыток. "Принесите еще два камня", скомандовал он подручным, и те приволокли еще 40 кг и прикрепили их к ее ногам. Вопли истязуемой зазвучали еще сильнее, она мотала головой из стороны в сторону, грива восхитительных волос развевалась, словно пламя, все ее тело извивалось от непереносимой боли! Ручьи пота стекали по ее коже, которая сверкала в колышущемся свете факелов и жаровни, словно драгоценная статуя. Пьер заметил, как кровь закапала по деревянному треугольному основанию осла и расхохотался от удовольствия. Мучения несчастной обреченной нельзя было описать. Теперь она уже не кричала, только шумно, с трудом вдыхала, ее глаза расширились от страдания и рот был широко раскрыт в беззвучном крике! Она провела более двух часов верхом на испанском осле и за это время несколько раз теряла сознание и всякий раз ее снова и снова возвращали к этой страшной боли, и всякий раз палачи вновь добавляли грузы, подвешивая их к ее лодыжкам. Наконец Пьер распорядился убрать осла и сделать получасовой перерыв. Они снова широко растянули ей ноги в стороны, надежно привязав их. Теперь палачи оживленно обсуждали новую пытку. Флоренция пыталась найти в себе силы, чтобы выдержать очередное испытание. Как ей хотелось умереть! Боль была такой сильной! Такой жуткой! Полчаса пролетели, как одно мгновение и Пьер подошел к ней с небольшими клещами! Он ухватил своими сильными грубыми пальцами ее левый сосок и вложил его в челюсти этого инструмента. Изо всех сил он сжал клещи и Флоренция завопила от жуткой боли. Пьер принялся сдавливать и крутить нежную плоть ее розового соска и обнаженная женщина корчилась и дико орала, все ее тело лоснилось от пота. Наконец он выпустил изуродованный сосок , но тут же захватил правый! С той же садистской сосредоточенностью он принялся истязать и его. Флоренция визжала, все ее тело содрогалось, все мышцы ее прекрасного тела играли под шелковистой кожей, пробужденные этими невообразимыми судорогами! Захватывая то один, то другой сосок, Пьер издевался над ней почти час. Наконец он решил передохнуть и двое других палачей приблизились к задыхающейся женщине вооруженные специальными большими клещами для грудей. Алан захватил ее левую груди и сдавил ее зубчатыми челюстями клещей. Жан сделал то же самое с ее правой грудью. Они принялись крутить ее пышные упругие груди, дергать клещи влево, вправо, вверх и вниз. Крутили, сдавливали, рвали, приподнимали и дергали… В криках прекрасной Флоренции было нельзя узнать голос человека! Казалось они доносятся из ада! Она трижды непроизвольно мочилась, обезумев от этой невыносимой боли! После 15 минут дикой пытки она. Наконец лишилась чувств, и безжизненно свисала с цепей. Только по легкой дрожи, можно было понять, что она еще жива. Пьер привел ее в себя ледяной водой и пытка возобновилась! "НЕЕЕЕЕЕЕТ, РАААААДИИИИ БООООГАААА! Я НЕЕЕ МООГУУУ БОЛЬШЕЕЕЕЕ!!!", завопила она, извиваясь в страшных судорогах. Но палачи не остановились. Они нашли весьма забавными конвульсии, которыми ее тело реагировала на изощренную пытку! Когда они приподнимали вверх клещи, сжавшие нежную плоть, она приподнималась на кончики пальцев, стремясь хоть как-то уменьшить боль в скрученных грудях! Заметив это Алан приподнял свои клещи, а Жан в тот же момент дернул свои вниз, так что пленница не могла уже ничего сделать! Флоренция вновь обмочилась и скро на каменном полу под ней скопилась целая лужица мочи. Сейчас ее груди стали лиловыми и из сосков сочилась кровь! Но оба палача продолжали свое страшное дело. Она раз за разом теряла сознание, но Пьер, который наслаждался этим зрелищем, всякий раз возвращал ее к жизни и страданиям. И всякий раз, когда она открывала глаза, она видела перед собой палачей с этими дьявольскими клещами к руках, готовыми сова и снова пытать ее. Ей казалось, она сецчас умретЙ Но она была сильной женщиной и смерть все еще была далека от нее… Слишком далека!!! Эта варварская пытка продолжалась почти три часа! Три часа смертных мук и ужасной боли! Боль полностью опустошила ее силы, ее восхитительное тело содрогалось от боли, наконец, она повисла на цепях без малейших признаков жизни, но ее сердце продолжало биться, ее развязали и голую и бесчувственную швырнули на ночь в темницу. Сегодня ее пытали почти 8 часов. 23.05 Флоренция пришла в себя благодаря нежным заботливым рукам ее служанки. Они была все еще обнаженной и ее тело дрожало от холода в этой сырой камере. Ее истерзанные груди были покрыты багровыми кровоподтеками, в тех местах, где их касались челюсти жутких клещей. Ее соски превратились в бесформенное кровавое месиво. Ее лоно было изранено и кровоточило, после знакомства со страшным испанским ослом. "Я больше не могу терпеть, Беатрис… Я не могу…" "Пожалуйста, госпожа, пожалуйста…", шептала Беатрис, плача целуя лицо Флоренции. "Моя госпожа…, все самое страшное уже позади,… госпожа…" Но самое страшное было еще впереди! Камера пыток, 14 ноября 1559 14.47 Дверь камеры распахнулась и в нее вошли двое тюремщиков. Они схватили Флоренцию и по темному коридору поволокли ее в ужасную камеру пыток. Она попыталась выглядеть спокойной, но с каждым шагом приближавшим ее к этому адскому месту, страх все сильнее охватывал ее. Когда они вошли в застенок, так уже сидели все те люди, кто был на допросе вчера, они с нетерпением ждали новых пыток этой прекрасной женщины. В дальнем углу комнаты герцог разговаривал с Пьером. Она взглянула на них и почувствовала, как сердце замерло у нее в груди от ужаса. Когда герцог вернулся на свое место за столом, кардинал наклонился к нему и тихо спросил, "О чем Вы говорили?" "Я велел ему продолжать ее пытать и применить все свое умение, чтобы заставить ее признаться". Не спеша подойдя к несчастной Флоренции, палачи потащили ее к дыбе. Они уложили ее на стол, связали ее щиколотки и затем притянули их к столбу на нижнем конце стола дыбы. Затем они привязали ее запястья к железным кольцам на верхнем конце стола. Ее дыхание участилось, глаза расширились от ужаса, когда она увидела все эти приготовления. Алан подошел к вороту и взялся за рукоятку. Он сделал паузу в несколько секунд и потом быстро сделал два оборота ворота. Стройное обнаженное тело молодой женщины было зверски растянуто, но она не проронила не звука, только закусила губы. "А, так ты довольно упорна, сучка?", сказал Пьер, любуясь реакцией своей жертвы, "Я сломаю тебя! Клянусь! Ты еще увидишь сколько боли можно причинить женщине, если она дурит, как ты… Ты увидишь! Продолжай!" Алан сделал новый оборот. Флоренция закричала от усиливавшейся боли, ее восхитительное тело было натянуто, словно струна и выглядело крайне соблазнительным. Подручный продолжал медленно вращать ворот, а пленница дико кричала и мотала головой. Ей казалось, что ее тело сейчас разорвется пополам, но палачи были опытны и знали как долго и как сильно можно пытать женщину не причиняя ей серьезных травм. Флоренция визжала, задыхаясь от боли и Алан сделал последний оборот. Теперь он закрепил ворот и отошел от дыбы, оставив пленницу растянутой так, что ее жилы были готовы полопаться от напряжения. Сейчас был черед Жана и Пьера. Они взяли по девятихвостой плети и стали по бокам беспомощной истязаемой. Флоренция с ужасом смотрела на то, как палачи готовятся ее хлестать. Пьер занес руку над ее все еще горевшими от предыдущих пыток грудями, а Жан - над ее плоским животом. "Нет, ради боооога, нееее", взмолилась она и по ее щекам ручьями побежали слезы. Палачи подняли над головой девятихвостые кошки и одновременно изо всех сил обрушили удары на это прекрасное, трепетавшее тело. Флоренция истошно вопила при каждом ударе, извиваясь всем телом он непереносимой ласки плетей. Ее крики эхом носились по сумрачному застенку и звучали сладостной музыкой для ушей герцога, да и не только для него… Удар за ударом, удар за ударом…, крики, стоны, мольбы по пощаде… и снова удары и вопли. Кардинал и герцог знали, что Флоренция обязана признаться, иначе им конец. Пытка заставит ее сделать все, что угодно. Однако они надеялись, что у нее хватит воли, чтобы продержаться еще какое-то время. Они хотели еще полюбоваться ее страданиями. Ведь она была настолько хороша! Так что они хотели как можно дольше видеть ее чудесное тело, извивавшимся от боли. Вытянутое до предела, это прекрасное тело, по которому пробегали волны судорог казалось им влекущим, как никогда. Спустя 20 минут обнаженная женщина, наконец лишилась чувств. Алан окатил ее парой ведер ледяной воды и пытка продолжилась. Кровавые полосы покрывали ее, залитое потом, тело. Она визжала, из ее рта текла пена! Она вновь обмочилась. Палачи решили, что они причиняют ей еще слишком мало боли и Алану приказали взять деревянный молоток и бить ее по пяткам. Сейчас трое палачей трудились над беспомощным телом вопящей женщины и она извивалась, словно безумная, по ее телу пробегали волны судорог, она мотала головой со слипшимися от пота волосами!!! На 17-ой минуте этой одновременной пытки она вновь провалилась в беспамятство. Пьер сбегал за очередным ведром и они продолжили пытку. Теперь она была сочетанием растягивания, хлестания по грудям и животу и ударов по пяткам. Эта боль сводила Флоренцию с ума! Она уже охрипла от воплей, ее крик теперь был похож скорее на конское ржание, она извивалась словно дикий зверь! Так ее пытали почти 6 часов! К вечеру она лежала на холодном полу своей темницы, полумертвая, лишь грудь ее приподнималась от редких вздохов, и Беатрис рыдала над измученным телом своей любимой госпожи. 22.23 Кардинал и герцог вышли во двор и начали беседу с Пьером. "Теперь скажи нам, Пьер, что ты думаешь о нашей прекрасной пленнице. Боюсь, мы ее недооценили и нам потребуется куда больше времени, чтобы сломать ее". Пьер рассмеялся и после короткой паузы ответил: "Я знаю Вас, кардинал… Я служу палачом с 23 лет. Прошло почти 30 лет, как я начал изучать мое дело. В моей практике было много чего и я видел многих женщин, похожих на Флоренцию. И все они признались… Я знаю хорошие приемы, чтобы заставить ее говорить". "У нас не слишком много времени, помни об этом, Пьер", добавил герцог и повернулся к кардиналу. "Ведь я прав, друг мой?" Кардинал кивнул и Пьер ответил: "Завтра, я познакомлю ее с куда более впечатляющими способами развязать язык. Не волнуйтесь. Завтра она все подпишет. Обещаю!" Камера пыток, 15 ноября 1559 09.55 Щелкнул замок, дверь открылась и двое охранников схватили Флоренцию. Им пришлось волочить ее под руки, так как ее пятки были разбиты во время вчерашней пытки и она уже не могла ходить. Подручные палача обмыли ее тело ледяной водой, с наслаждением рассматривая ее совершенное тело, на котором еще были видны алые полосы от ударов кнута. Затем они оттащили ее на середину камеры и привязали так же, как и в самый первый день: руки и ноги широко разведены в стороны и все тело открыто взглядам присутствующих. Она заметила жаровню в которой на раскаленных углях нагревались разные жуткие предметы. Пленница задрожала от ужаса, когда Пьер вошел в застенок. Она была так напугана, что невольно обмочилась. Он медленно подошел к ней, грубо ухватил своей ручищей за подбородок и подтянул ее лицо почти вплотную к своему. Тихо, почти ласково, он произнес: "Сегодня мы будем пытать тебя еще страшнее, Флоренция… Лучше сразу признайся". Ноги допрашиваемой подломились, ей свело живот. Страшнее!!! О чем он говорит! Разве может быть еще более жуткая боль, разве она еще не все испытала?! Она обмочилась от страха. "Сейчас мы даем тебе последний шанс признаться. Потом будет поздно. Ты не веришь, что есть еще более жестокие пытки. Что же, я покажу, что тебя ждет. Приведите девчонку!". Пьер взмахнул рукой и двое солдат втолкнули 21-летнюю Беатрис. Она вскрикнула от ужаса, увидев свою хозяйку распятой в такой унизительной позе, но ее крик был мгновенно заглушен подручными, которые схватили ее, зажали рот, скрутили за спиной руки и подтащили к пыточному столу в центре комнаты перед очагом. Они привязали ее к нему и задрали ей юбку, обнажив точеные ноги и тугой зад. Пьер снял со стены нож и положил его накаляться в жаровню. Все это время Беатрис кричала и молила о пощаде. Алан и Жан широко раздвинули ей ноги и привязали их к ножкам стола, заставили ее наклониться вперед и привязали ее руки к столу. Пьер вытащил раскаленный нож и подошел к несчастной юной служанке. Наклонившись над ней, он раздвинул левой рукой ее половые губы и сильным толчком правой глубоко вогнал раскаленный нож в ее любовный канал! Казалось стены камеры содрогнулись от жуткого вопля Беатрис. Ее тело выгнулось, корчась от страшной боли. Пьер начал поворачивать свой инструмент в ее влагалище до тех пор, пока оттуда не хлынула кровь. Он так пытал ее в течение 5 минут и бесчувственная Беатрис вытянулась на столе, между ее ног возникла лужа мочи, смешанной с кровью. Палачи привели ее в чувства и Пьер вонзил нож ей в задний проход! Она обезумела от боли, когда Пьер принялся насиловать ее этим ужасным предметом. Кровь хлестала все сильнее и крики несчастной девушки стали глуше. Спустя 12 минут она умерла в жутких муках. Флоренция с ужасом смотрела на эту расправу и ее глаза широко раскрылись, она все еще не могла поверить в происшедшее. Пьер подошел к ней, с руками залитыми кровью бедной девушки и спросил: "Ну, что ты об этом думаешь, прекрасная Флоренция?" Она была слишком напугана, чтобы сказать хоть что-то. Она стояла, растянутая, словно морская звезда, готовая к новым диким пыткам. Наконец она нашла в себе силы ответить: "Я не могу предать мужа…" и зажмурилась в ожидании новых страданий. Ее ответ понравился герцогу. Он хотел видеть ее вопящей и извивающейся от боли! Она должна заплатить за все! Пьер подошел к жаровне и вытащил докрасна раскаленное шило. Она что-то шептала, когда палач показал ей раскаленный металл. Вся ее храбрость куда-то пропала, она знала какая чудовищная боль ждет ее и вид приближавшегося раскаленного острия заставил ее задрожать от ужаса. Палач повернулся к Флоренции и грубо схватил ее левую грудь. Медленно он глубоко погрузил этот адский предмет в ее истерзанную плоть. От боли ее глаза выкатились из орбит и страшный вопль смертельной агонии отразился от каменных стен. Длинное шило танцевало в ее колышущейся груди, на 10 см вонзившись в сожженную плоть, снаружи оставалось еще почти 20 см металла, охлажденного живым телом. Ее прекрасное лицо исказилось от невыносимой боли и все тело билось в судорогах, пытаясь вырваться из цепей. Пьер вытащил второе шило и проделал тоже самое издевательство с правой грудью! Она кричала изо всех сил, ее крики отражались от сырых стен, звуча непрерывным стоном. Когда Пьер принялся вращать шила в разные стороны, она безвольно повисла на цепях, из горла ее текла пена. Алан выплеснул ей в лицо ведро воды и она медленно пришла в себя. Ее упругие плечи пронзили этими варварскими шилами и палачи хохотали, любуясь судорогами измученной жертвы. Алан поднял раскаленный прут и начал жечь ее груди (которые теперь превратились в бесформенные дымящиеся клочья плоти), живот и внутреннюю часть бедер. Теперь зверски истерзанная женщина только хрипела, она уже не могла кричать, сорвав голос. Ее залитые мочой бедра крутились в жутком танце боли! Ее покрытое потом тело сверкало в колышущемся свете пламени очага. Палач поднес раскаленное железо к ее точеному заду и жег его почти полчаса. Она раз за разом теряла сознание! Пьер и Жан взяли раскаленные клещи и начали рвать ее ягодицы. Она вновь завизжала изо всех сил. Она извивалась в страшных судорогах и когда Алан медленно глубоко ввел раскаленный прут в ее задний проход, глаза Флоренции почти вылезли на лоб. От этого последнего оскорбления ее прекрасное тело извивалось словно змея, она задохнулась от крика, ее вырвало и она впала в глубокий обморок. Когда ее с трудом вернули к жизни, она, словно со стороны услышала свой собственный голос: "Я подпишу, я подпишу, только прекратите эту пытку…" Пьер обернулся к сидевшим в креслах зрителям и по знаку кардинала, палач с подручными развязали несчастную и пододвинули ей бумагу с вымышленными показаниями. Она подписала и зарыдала от отчаяния. Тюремщики оттащили ее обратно в темницу. Она была полностью опустошена, у нее не оставалось ни душевных, ни физических сил. Она ни могла уже ни о чем думать, ни о чем, кроме терзавшей ее тело страшной боли! Но ей пришлось подчиниться! Как она хотела умереть, но спасти своего мужа. Правда ей удалось спасти свою дочь, думала она, но что-то в глубине души подсказывало ей, что она ошибалась. Замок, 16 ноября 1559. 13.08 Герцог, кардинал и Пьер сидели за большим дубовым столом в парадном зале замка и обедали. Прекрасный обед был сдобрен чудесным вином из графских погребов. У всех них был отменный аппетит, усиленный сознанием исполненного дела, теперь они смогут безнаказанно преследовать и убивать подлых гугенотов. "Друзья, меня беспокоит одна деталь…", вдруг сказал герцог, опустив на тарелку очередной ломоть жаренной с пряностями баранины. "Вам не кажется, что король может нам не поверить. Больше того, что если он скажет, ну и что из того, что Принц - гугенот, если он верен мне, если он служит моей семье". "Да, я понимаю Вас, герцог. Нам надо найти еще более веские причины перебить протестантов, не так ли?", сказал кардинал, что-то прикидывая. "Да, мой друг и мне кажется, Король будет страшно разгневан, если обнаружит предателя в своем доме…", ухмыльнулся герцог, глядя прямо в глаза кардинала. Тот все понял. "Его жена?", спросил кардинал и Гиз довольно кивнул. "Ну конечно! Его чудесная молодая жена! И собственная мать обвинит ее в измене. Она расскажет, что Рамона постоянно передает секреты королевской семьи своему отцу, а тот, уж точно, пересылает их Кальвину! Ну как, впечатляет? Пьер, вот новая работа, не подкачай!" "Когда Вы хотите начать, мой герцог?", почтительно спросил Пьер. "Завтра. Завтра все будет отлично. Мы дадим ей день передохнуть. Я не хотел бы, что бы она умерла под пытками. Я хочу, чтобы она мучилась, как можно дольше! Ты понимаешь, Пьер?!" "Да, я Вас понимаю…" Камера пыток, 17 ноября 1559. 11.12 Стражники протащили кричащую, обнаженную Флоренцию по коридору к камере пыток. Она отчаянно сопротивлялась и пыталась вырваться из сильных рук солдат, умоляя: "Почему! Почемуууу, пощадите! Ведь я сделала все, что вы хотели! Бога радиииии!" Дверь распахнулась и ее грубо швырнули в застенок. Так ее ожидали все те же люди. У нее затряслись колени и она безнадежна спросила Герцога: "За что Вы притащили меня снова сюда, ради бога не мучайте меня больше! Не мучайте меня! Я больше не вынесу! Я умру! Почему! Я сказала вам все, я… я подписала… Пощадите…", истерически выкрикивала несчастная. Она зашаталась и Алан с Жаном подхватили ее под руки. Герцог кивнул кардиналу и сказал пленнице: "Мы пригласили тебя сюда по одному маленькому делу. Мы хотели бы, чтобы ты дала показания против твоей дочери! Ты должна признаться, что она шпионила против короля в пользу еретиков-гугенотов". "Нет, неееет, никогда! Я не могу это сделать! Она ни в чем не виновна! Ей всего 14! Пожалейте!", давясь слезами, простонала Флоренция. "Ты подумала?", спросил кардинал. "Нет, нет… нет!!!" "Тогда нам придется снова пытать тебя, Флоренция! И ты увидишь, что предыдущие пытки были раем, по сравнению с тем, что тебя сейчас ждет! Подумай хорошо!" Флоренция не могла погубить собственного ребенка и она приняла самое тяжелое решение за всю свою жизнь - "Нет!". Пьер не стал ждать команды, он молча махнул своим подручным, указывая на пыточный стол. Ее уложили на него, широко разведя в стороны ноги, пышные ягодицы обреченной свисали с края стола. Ее щиколотки привязали цепями к кольцам на двух столбам по краям стола (теперь она поняла назначение этих столбов: держать ноги истязаемой женщины широко разведенными в стороны!) и ее запястья были притянуты к верхнему краю стола, где-то над ее головой. Она была полностью, до малейшей щелочки, открыта всем взглядам собравшихся в камере пыток. Она вспыхнула и задрожала от стыда, но вскоре ужас заглушил все остальные чувства, когда она увидела, как Пьер берет небольшие клещи и медленно наклоняется к ней. Улыбнувшись он начал ласкать ее открытую, зовущую женскую плоть. Несмотря на страх и стыд, она почувствовала острое желание и ее темные половые губы стали влажными. Пьер продолжал возбуждать ее и Флоренция начала постанывать и тяжело дышать. Она медленно поворачивала голову из стороны в сторону, облизывая пересохшие от возбуждения губы. Старший палач ввел свой большой и толстый указательный палец в ее влагалище и принялся насиловать жертву. Ее сладострастные стоны стали сильнее и после еще 5 минут этой ласки она выгнулась дугой и громко вскрикнула. Пьер почувствовал, что она сейчас кончит, тогда он захватил ее набухший горячий клитор стальными клещами и зверски сдавил это самое чувствительное место женского тела! Обнаженная женщина завизжала словно резанная свинья, страшная волна судороги прошла по ее телу, почти ломая кости, когда наступивший оргазм слился с невероятной болью. Ей показалось, что она сейчас умрет! За всю свою жизнь она не испытывала такого наслаждения, сходного с самой страшной пыткой! Она безумно извивалась в прочных путах, а Пьер крутил, дергал и раздавливал изо всех сил эту нежнейшую плоть. Ее вопли было невозможно слушать, она не представляла, что на свете может существовать подобная боль! Палач трудился, стараясь не давать ей ни мгновения покоя. Он издевался так над беспомощной женщиной почти 20 минут и она дважды теряла сознание. Полностью опустошенная этой болью, она обмочилась, вызвав издевательский смех палачей. Наконец он разжал клещи и взял 30-см толстый деревянный стержень, усеянный шипами. Он раздвинул половые губы пленницы и резким толчком вогнал свой снаряд почти на 23 см в ее влагалище. Флоренция взвыла и выгнулась дугой на пыточном столе, а Пьер принялся крутить этот инструмент, одновременно с силой двигая ее взад-вперед. Застенок превратился в рукотворный ад для прекрасной истязуемой. Ее дикие вопли отражались от сырых каменных стен, она выла, словно безумная, моля о пощаде… На 7-ой минуте этой новой пытки она безвольно распростерлась на тяжелой столешнице. Алан выплеснул ей в лицо ведро воды и Пьер продолжил свою ужасную работу. На этот раз он вооружился молотком, взяв его с маленького столика в углу и принялся вбивать заостренный конец стержня в шейку матки допрашиваемой! Боль была жуткой. Страдания прекрасной Флоренции было невозможно передать. Пьер потратил 10 минут на это занятие и его жертва получила бесчисленное число садистских ударов острием стержня, превратившему в клочья шейку матки и обливаясь кровью, залитая потоками рвоты, хлынувшей через искусанные губы, потеряла сознание во второй раз. Когда она вернулась к ужасной действительности Пьер продолжил пытку, прижигая ее половые органы раскаленным железным прутом. Сначала он выжег ее клитор, затем сжег половые губы и внутреннюю часть бедер. Обезумев от боли, она истошно вопила! Чудовищная боль затмевала ее сознание. Она полностью потеряла контроль над своим телом и испражнилась под себя, когда Пьер начал засовывать докрасна раскаленный железный прут в ее влагалище. Охрипнув от непрерывного крика, она хрипела, ее стоны напоминали конское ржание, ее прекрасное лицо было искажено жуткой гримасой страдания, налившиеся кровью глаза выкатились из орбит… Ее чудесное тело высоко выгнулось дугой, захрустели позвонки, казалось, сейчас она переломает себе кости и… внезапно обмякло, глаза закатились, из носа хлынула кровь!!! Ее вырвало и она вновь лишилась чувств. Жан снова привел ее в себя и первыми ее словами были: "Да. Я признаюсь… Да… она шпионка… она… все… только остановите пытку… только остановитесь… молю вас…" Герцог улыбнулся и приказал развязать ее и тогда она подписала все показания. Ее бросили обратно в камеру и она вскоре умерла, не в силах пережить жуткой пытки. Теперь на очереди была прекрасная Изабель. Хотя она была еще очень юна, это не смущало Пьера. Он любил пытать еще совсем юных девушек… Так что план полностью удался. Граф был схвачен и приговорен к смерти. Король прочел показания, подписанные Флоренцией и пришел в ярость. Он приказал подвергнуть Рамону пыткам, чтобы узнать от нее побольше о подлых гугенотах и в сейчас Пьер ждал… Скоро… Очень скоро… Изабель. WRITTEN BY 007

KarpovSergei Просмотр профиля	23.9.2009, 13:29 Сообщение #7
Ответить автору Новенький Группа: Пользователи Сообщений: 25 Регистрация: 26.8.2009 Из: Россия Пользователь №: 168512 Спасибо сказали: 0 раз Пол: Мужчина Репутация: 2	Сумасшедшие творения, просто великолепные прежде не читал такого... такой смысл, такие слова... шедеврально наркоманы - лучший по части ритмики, а по смыслу очень понравился первый стих... Тень тоже потрясный... пиши ещё, твои творения просто невероятны

Пенелопа Просмотр профиля	23.9.2009, 14:52 Сообщение #8
Ответить автору Новенький Группа: Пользователи Сообщений: 48 Регистрация: 25.8.2009 Пользователь №: 168375 Спасибо сказали: 35 раз Пол: Не определился Репутация: 80	Я бы могла ещё посоветовать прочесть эротические рассказы Маркиза де Сада.Например "Жюльетту".Вот выдержка из него:" Мы перешли в соседнее помещение, служившее столовой, где к нам присоединились мои спутники и где Минский, прежде чем похвастать своими владениями, угостил нас необыкновенным во всех отношениях обедом. Стайка полуобнаженных мальчиков внесла блюда с экзотическими фруктами, пирожными, кувшины с молоком и подогретыми напитками, и, выставив яства на стол, они начали проказничать и принимать позы, одна обольстительней другой. Мы трое отобедали легкими блюдами, а хозяин предпочел более солидную пищу: восемь или десять колбас, начиненных кровью девственниц, и два пирога с мужскими яичками - этого, по его словам, было достаточно, чтобы заморить червячка; кроме того, его огромный желудок вместил в себя восемнадцать бутылок греческого вина. Вслед за тем он, без всяких причин, придрался к своим пажам, высек шестерых, порвав им кожу в клочья, и кулаками избил до бесчувствия еще шестерых. Когда один мальчик осмелился сопротивляться, злодей поломал ему руки, словно то были спички, проделав это со спокойной сосредоточенностью, двоих других исколол кинжалом, и мы приступили к обходу замка. В первой, очень большой комнате, куда мы вошли, обитали несколько десятков женщин в возрасте от двадцати до тридцати лет. Едва мы переступили порог, двое палачей - очевидно, таков был здесь заведен порядок - схватили одну из них, сорвали с нее одежду и повесили несчастную прямо на наших глазах. Минский подошел к телу, которое еще дергалось в предсмертных конвульсиях, и начал щупать и пробовать на зуб ягодицы; тем временем остальные женщины быстро выстроились в шесть рядов. Мы обошли замерший строй и внимательно осмотрели каждую. Они были одеты таким образом, чтобы ни одна из прелестей не оказалась спрятанной от взора: наброшенная на тело прозрачная накидка оставляла открытыми груди и ягодицы, однако влагалища были прикрыты, так как Минский предпочитал не видеть алтарь, на котором редко совершал службу. В соседней комнате, меньшей, чем первая, стояли двадцать пять кроватей; это была лечебница для женщин, заболевших или покалеченных неистовым монстром. - Тех, кто болен серьезно, - сказал мне Минский, открывая окно, - я перевожу в более серьезное место. Вообразите наше изумление, когда, выглянув во двор, мы увидели внизу медведей, львов, леопардов и тигров с голодными глазами и оскаленной пастью. Я невольно поежилась и заметила: - Вот уж действительно, такие лекари быстренько избавят от любой болезни. - Разумеется. Здесь больные в мгновение ока излечиваются от всех недугов. Это - быстрый и эффективный метод, к тому же и воздух не заражается при этом. Изнуренная болезнью женщина не годится для утех, так что лучше всего избавиться от нее сразу. Кроме того, я экономлю таким образом деньги. Согласитесь, Жюльетта, что нет никакого смысла кормить дефективных самок. В остальных сералях было то же самое: непременно повешение одной жертвы и обход выстроившихся, трясущихся от страха рабынь. В помещении для больных Минский отобрал шестерых несчастных и собственноручно вышвырнул их через открытое окно во двор, где голодные звери сожрали их без остатка за несколько минут. - Это одно из моих любимых развлечений, - сказал Минский, не сводя глаз с ужасной трапезы. - Возбуждающее зрелище, не правда ли? - Невероятно возбуждающее, сударь, - ответила я, подходя к нему вплотную, и, взявши его руку, положила ее на свою промежность. - Пощупайте сами и попробуйте отрицать, что я не разделяю вашего удовольствия. И в то же мгновение я испытала оргазм. Желая усладить мой взор процессом излечения второй партии страждущих, Минский подозвал к себе несколько девушек, весь недуг которых заключался в простых царапинах и ожогах. Они, дрожа всем телом, приблизились к раскрытому окну. Чтобы продлить развлечение, мы заставили их смотреть сверху на рычащих зверей, чьим кормом им вскоре предстояло стать; Минский ногтями рвал их ягодицы, а я щипала им груди и выкручивала соски. Потом они отправились следом за первыми несчастными. В продолжение этой бойни, сопровождавшейся рыком зверей и воплями обреченных, мы с хозяином ласкали друг друга руками, и острые приступы наслаждения заставляли меня стонать и всхлипывать от радости. Таким образом мы обошли все помещения и везде совершали чудовищные злодеяния, а во время одной из особенно похотливых сцен в жестоких мучениях погиб Зефир...

DeMonica Просмотр профиля	4.10.2009, 18:43 Сообщение #9
Ответить автору Секс-диктатор Группа: Активные форумчане Сообщений: 3046 Регистрация: 25.5.2008 Из: Москва Пользователь №: 83440 Спасибо сказали: 1751 раз Пол: Женщина Репутация: 312	Взято из сайта Марка Десадова Остров Любви А. Новиков Об этом сейчас знают только историки, но славяне еще в третьем веке нашей эры заселили остров Буян, что в Балтийском море. На северо-восточной оконечности острова они построили город-крепость Аркона, которая просуществовала до 1168 года, несмотря на попытки крестоносцев уничтожить его любой ценой. Проблема состояла в том, что на территории крепости находился великолепный языческий храм бога Световита. Кроме того, в последние два века в Арконе поселились морские пираты, грабившие без разбора суда шведов, голландцев и датчан, а также прибрежные деревеньки. Правители сопредельных стран были в ярости от нахальства славян-язычников, но крепость Аркона была практически неприступна со стороны моря. 1. Горькая женская доля Шел 1167 год от рождества Спасителя. – Мама! – душераздирающий крик похищенной девушки слегка отрезвил Пирата, которому по жребию выпало лишить пленницу девственности. «Порвал!» – он, немного помедлив, начал уже тише и спокойней двигать своим членом в теле женщины. Резкая боль, которая испугала Маргарет, быстро утихла, уступив место только монотонному жжению внутри. «И это все?» – с некоторым сожалением подумала она, когда насильник отвалился в сторону. Она ошибалась, захватчики выстроились в очередь. Второй пират, как только почувствовал, как скользкое, упругое и горячее влагалище стало обволакивать член, нетерпеливо с силой вогнал его на всю длину. – Мама! – девушка мотала головой и пыталась распутать узел, стягивающий за спиной кисти рук. Девушка так брыкалась и отбивалась, что пираты сочли нужным связать «необъезженную лошадку». Впрочем, заряд возбуждения, который она получила от первого мужчины, не утих, а под вторым насильником только увеличился, и через несколько минут он взорвался сильным разрядом острого оргазма. «Что это было?» – не понимая самое себя, стоная и охая, она забила ногами по палубе, выгибая тонкое тело. – Уф! – насильник тяжело задышал. В момент бурной реакции пленницы он сам разрядился, выплеснув семя в лоно. Ей пришлось удовлетворить всю команду пиратского суденышка. Удовлетворенные мужики шутили, что теперь ее можно скормить рыбам – меньше будет возни. «Вот и все… – подумала она, – теперь меня выбросят за борт как ненужную игрушку». Маргарет заплакала и стала умолять пощадить ее. – Утром решим! – пираты связали девушку и положили у борта. Спасительный сон заставил пленницу закрыть глаза. «Будь что будет!» – решила она, засыпая. «Какой страшный был сон», – утром Маргарет проснулась и открыла глаза, надеясь, что вчерашний кошмар ей просто-напросто приснился. Но, почувствовав на себе веревки и увидев квадратный парус, девушка отчетливо поняла, что это был не сон. – Вставай, умывайся, – веселились морские разбойники. – Ты у нас как товар пойдешь! Вон уже и берег близко! Девушке была уготована участь скота, ждущего своей участи на рыночной площади… – Я ее куплю! – бородатый пахнущий рыбой мужчина ткнул пальцем в обнаженную девушку, выставленную на всеобщее обозрение. – Она мне сгодится! Бурный торг продолжался еще полчаса. Пираты хотели за пленницу пять гривен, но уступили за две – покупателей больше не было. Мужчина, купивший ее, начал с того, что больно высек покупку вожжами, приговаривая: – Знай, кто в доме хозяин! Потом они пошли в черную баню, где по славному языческому обычаю пленница стала гражданской женой. Так для Маргарет началась новая жизнь… Декабрьским вечером 1168 года Хелен, крестьянка из поселка на берегу Балтийского моря, заглянула на огонек к подружке Маргарет, что была куплена этой весной соседом Тувором в качестве жены у пиратов по сходной цене. Слово за слово, разговор коснулся пиратского острова. – И что же они там сейчас делают? – Маргарет с интересом слушала подружку. – Про пиратов я знаю. Они меня украли и продали всего за две гривны! Честное слово, до сих пор неприятно вспоминать, как я стояла голышом на помосте. А погода была совсем не летняя. Думала, еще немного, и я простужусь! – «О том, как мне было хорошо под вторым пиратом подружке знать не надо!» – решила Маргарет. В те времена к наготе люди относились по иному: женщины и юноши вместе купались и парились в банях, язычество еще не уступило дорогу христианскому аскетизму, но стоять, демонстрируя себя покупателям, Маргарет совсем не понравилось. – Да, твой муж не продешевил! – улыбнулась Хелен. – Такая гладкая девка чухонка (так тогда называли финок) и всего-то за две гривны! Бык стоит три! А невеста из нашего поселения обошлась бы ему во все тридцать! – Ну, купил, так купил, – вздохнула Маргарет, ставя в печь горшок с пивным суслом. – Не он, так другой, такова наша женская доля! – Так вот, подруга, зимой они чинят свои корабли и языческое капище, а в свободное время устраивают буйные увеселения. Я пару раз там была... – женщина мечтательно закатила глаза. – У них там, в крепости, женщин нет, но на время праздников женщины прямо по льду приходят в крепость со всех окрестных селений, чтобы развлечься с пиратами и неплохо заработать. – Это как же заработать? – не поняла Маргарет. – Глупая ты, хоть и замужем! То, что ты даешь мужу забесплатно, у пиратов стоит денег. Защитники крепости сильны, и необычайно падки на любовь по причине долгого воздержания, – щеки Хелен раскраснелись от приятного воспоминания. – Эх, да если бы он брал! – Маргарет, представив себе, что творится в крепости, почувствовала, как запылали щеки. Муж, по причине частых отлучек из дома и большой любви к темному пиву, любил Маргарет редко. – И что ты там заработала? – Их щедрость велика, потому что награбленного добра им с избытком хватает до следующего судоходного сезона, – вспоминала Хелен последний поход к пиратам. – Я так полный подол серебра принесла! – Конечно, деньги в хозяйстве пригодятся, но… – взгляд Маргарет упал на вожжи, висевшие на железном крюке. Реакцию мужа на поход жены к пиратам предугадать было совсем нетрудно: кому охота носить рога? – Да брось ты, – Хелен перехватила взгляд подруги. – Подумаешь, ну влетит немного, как будто бы нам привыкать! С детства приходится заголять задницу. Маргарет, как впрочем, и все дети, умела плести корзины из ивовых прутьев, а родители этой же ивой отпускали им все прегрешения. На побережье Балтийского моря, куда злая судьба занесла чухонку, таких кустов было хоть отбавляй. На побережье рыбакам необходимы корзины, поэтому в ямах, где мочили лен, всегда находилось свободное место и для прутьев. Хелен с детства прекрасно была знакома с двойном назначением мокрых веток: и от родителей не раз доставалось, а после замужества – от мужа. «Хоть и будет больно, – подумала Маргарет, – но ради подарков и радости плоти можно и потерпеть. Ну, не убьет же, в конце концов!». Разумеется, Хелен уговорила подружку прогуляться к знаменитой крепости, а заодно наварить для пиратов темного пива. 2. Языческая оргия В начале праздника верховный жрец провел официальное богослужение, поблагодарив божество за удачный грабительский сезон, а потом началось буйное веселье. Вино пиво и мед текли рекою. Женщины танцевали вокруг костров, прыгали через огонь, а захмелевшие пираты утаскивали их в укромные уголки. – Какая пышечка! – рыжебородый пират схватил Хелен и поволок на ложе из шкур. «Вот это да! – думала Хелен, обнимая пирата. – И откуда же он силы берет?». Хелен выпила столько, что сбилась со счету, сколько кавалеров побывало под юбкой, да и считать она толком не умела. Для чего это женщине? Маргарет тоже веселилась вовсю. Тут только успевай раздвигать ножки, да запивать любовные подвиги добрым фряжским вином. «Неужели он не встанет? – женщина видела, как обмякший член пирата в руке подруги снова стал принимать облик сардельки. – Хороший способ! Надо на муже попробовать!». Затем Маргарет приподнялась и, не выпуская добычи из руки, села на колени мужчины спиной к нему. – Поскачем? – приподнявшись на широко расставленных ногах, она направила восставший меч в лоно. Смотря прямо в глаза Хелен, подруга хитро улыбнулась и медленно присела. «Меня так муж никогда не имел!» – Хелен было отлично видно, как толстый меч пирата погрузился в подругу. – Ну, не отставай! – Маргарет, усевшись на мужчину, как наездница на коня, с громкими сладострастными стонами стала интенсивно приподниматься и опускаться, сильно колыша при движении пышными грудями. Пират также стал тихонько постанывать, сжимая ладонями свинцовую тяжесть ягодиц. «Своего ей не отдам!» – тяжело дыша, Хелен с нетерпением ожидала своего пирата. Маргарет видела, что подруга, хоть и волновалась по первости, уже готова ко всему. – Ну, пышечка, твоя очередь! – Усатый пират задрал Маргарет юбку и вдавил ее в сено. «Ох, и силен же ты! – каждый раз, когда усач пускал в тело не слабых размеров орган, из груди Маргарет вырывался стон. – У мужика моего чуть не вдвое меньше. Только бы не порвал!». Наконец она почувствовала, как огненная волна сладострастия, будто судорогой свела тело: мужчина последний раз вонзился и выпустил струйку влаги ей на живот. У наездницы тоже все кончилось. Хелен нехотя слезла с измученного жеребца. – Сейчас еще одного загоню! – пообещала она, выбирая свободного от пары пирата. Маргарет, тяжело дыша, посмотрела на подругу, глаза которой безумно блестели. – Смори, Хелен, вон тот сейчас будет готов! – без всякого смущения и просто сказала Маргарет своей подруге и показала на лысого пирата, бесстыдно ласкающего себя рукой. – Иди сюда, мой лысенький! – Хелен была в состоянии, похожем на наркотическое опьянение. – Ужо я тебя приласкаю! Потом Хелен было не до лицезрения побед подруги: пират перевернулся, женщина оказалась сверху, и ее тут же оприходовали во второе, незанятое отверстие. – Туда же нельзя! – из глаз Хелен потекли слезы, дырочка была не готова к такому вторжению. Впрочем, пирату было все равно. Веселье продолжилось. – Тебя вдвоем имели? – Маргарет выпила пива и села рядом со своей подругой. – Давай и мы пиратика трахнем вдвоем! – протянув руку, она положила ладонь на член мужчины со спущенными штанами, который блаженно раскинулся на сене. Красноватый член уставшего после бурных приключений храпящего пирата совсем ослаб и был похож на кусок толстой веревки. Маргарет не верилось, что этот сейчас такой мягкий, подвижный и маленький орган был ещё минуту назад крепок и огромен. – Подождем немного, – Маргарет села поближе и стала дуть на вялый отросток. – Помоги же! Пират, расслаблено раскинув свои руки, не успел понять, что вновь готов к бою. – Возьмем в рот, – приказной интонацией сказала Маргарет подруге, – в два языка! Хелен, поняв, что до пиратской оргии она ничего не смыслила в искусстве плотских утех, нагнулась и робко потянулась губами к головке. – Не торопись, смотри, как надо! – Маргарет, приподняв кончиками пальцев мужское хозяйство, стала водить губами и языком по маленькому колечку вокруг его головки, слегка втягивая его в рот и тут же отпуская. – А теперь твоя очередь! – Маргарет ободряюще гладила Хелен по голой спине. После двух подряд оргазмов пьяный в стельку пират был, казалось, полностью обессилен, но то, что вытворяли подруги, придало натруженному органу новые силы. Казалось, член жил отдельной от хозяина жизнью. Хелен ощутила губами, как вялая штучка растёт и крепчает. Завладев окрепшим членом, Маргарет деловито сжала его в кулаке, оттягивая верхнюю плоть. Губы подруг обхватили сладкую добычу сразу с двух сторон, а языки стали толкаться, время от времени встречаясь и разбегаясь. Надо сказать, что пираты Арконы любили женщин так же, как это делали до них, и будут делать после нас, не привнеся ничего интересного в этот процесс. То, что девушек было меньше, чем желающих их попробовать, ничуть не смущало гордых воинов. У каждой обнимающейся парочки, подбадривая участников непристойными шуточками, стояло два-три желающих занять освобождающееся место… Ранним утром подружки ушли, неся домой золото, серебро и прочие щедрые подарки. – Славно оттянулись! – Маргарет довольно улыбалась, слегка согнувшись под тяжестью подарков. – Интересно, неужели им не жалко таких денег? Не продавали бы меня, как скотину, а оставили бы в этой крепости! – Ну, ты дура! – Хелен посмотрела на подругу. – Они покупают не твое тело, а свою свободу! Видала деревню, что на другом конце острова? Там живут бывшие пираты, что оставили своих пленниц для удовольствий! Любовь-морковь, потом маленькие детки и прощай пиратская воля! Вместо крутых походов – рыбацкие сети да огороды! Семью пиратскими набегами не прокормишь! Вот и дали нам подарков, надеясь, что мы уйдем восвояси! За разговором показался родной берег. – Главное, чтобы муж все не отобрал! – вздыхала Хелен. – Делиться, конечно, придется, а то отлупит вожжами за блуд, как будто сам не бегает за каждой юбкой! Я его знаю, все с друзьями пропьет! – Как будто мой муж хоть на волосок лучше твоего! – Маргарет поправила юбку. – Чую, скандал меня дома ждет! 3. В приказной избе Худшие предположения Хелен оправдались. – Где ты шлялась? – муж снял с крюка вожжи. – К пиратам ходила? Интересно узнать, зачем? – Мама! – кричала Маргарет, стараясь увернуться от ударов, пока не споткнулась и не упала на пол. – Ну, блудница, держись! – в тело впилась полоски грубой кожи. Хелен ждал дома муж и связка заранее замоченных прутьев, приготовленных для плетения рыбных корзин. Утром мужья пошли пьянствовать вместе с друзьями. В те добрые времена к изменам относились спокойно, лишь бы в доме водились деньги на выпивку. Разумеется, алкоголь развязал языки, и рассказ о похождениях веселых дам достиг ушей лазутчика короля Вальдемара Первого. Рано утром Хелен и Маргарет оказались в приказной избе, где их уже ждал монах-инквизитор и два помощника палача с полным набором орудий пыток. – Раздевайтесь! – приказал он. – Здесь стесняться не принято! Подруги поняли, что влипли в очень неприятную историю. Помощники затянули ноги лежащих на полу женщин в веревочные петли, раздвинули их в стороны и подтянули к потолку. Это возбудило не только мужчин – Хелен густо покраснела, а Маргарет почувствовала жар между ног. – Хороши, девки! – инквизитор привстал с кресла, подошел ближе и, присматриваясь к междуножью распяленных женщин, стал переводить взгляд с одной на другую, любуясь следами внутрисемейного воспитательного процесса. «Непрофессионально, но сильно», – подумал он. «Убьют, порвут и жизнь моя кончится», – Хелен лежала, закрыв глаза и стиснув зубы, в ожидании боли и смертельного часа напрягая молодое тело. – Ну, с вожжами и розгами наши подружки хорошо знакомы, – инквизитор профессионально оценил работу мужей. – Надо сказать, мало вам попало, мои ребятки с розгами гораздо лучше обращаться умеют, вот только зря вы надеетесь, что поркой все обойдется. Значит так, вот этими клещами мы вырываем груди, а вот эти палочки греем на огне... Хелен прошиб холодный пот, несмотря на то, что в избе было жарко натоплено. Из глаз потекли слезы. – Вот с тебя мы и начнем! – инквизитор нагнулся над женщиной и дотронулся рукой до бедра. От этого прикосновения тело Хелен вздрогнуло, а ноги, и без того подтянутые к потолку, призывно раздвинулись. – Какая штучка! – инквизитор протянул руку к нежному бархату разреза и, раздвинув пальцами кудряшки волос лобка, быстро овладел нежной слизистой расщелиной, теребя малые губки этого нежного цветка. Хелен же, как только ощутила палец следователя в районе промежности, инстинктивно сжалась внутри. – Выбирайте сами, – инквизитор ввел два пальца глубоко в непоказуемое место Хелен, а третий оказался внутри шоколадной дырочки. – По-хорошему будем разговаривать или по-плохому? А сейчас дерну как следует, и матку на кишки намотаю! Поняли? – Ой, мама! – Хелен дрожала от страха и нового, почему-то приятного ощущения. – Что хотите расскажу! Перепуганные женщины рассказали все, что от них требовалось, правда, точного количества пиратов не смогли назвать по причине собственной глупости. – Вот и славненько! – следователь внимательно смотрел на Хелен, вздрагивающую от страха, но уже истекающую сладкими соками. – Будете паиньками, все для вас окончится хорошо! Маргарет увидела, как он навалился на подругу, он опустил руку вниз и, взяв напрягший член, головкой начал тереть губки приоткрывшейся щели. Инквизитор, чувствуя сильное желание и не имея больше силы сдерживаться, оторвал руку и налег на вздрагивающее тело. Сжимаясь от ужаса, она мешала инквизитору, напрягая мышцы живота и бедер. – Брыкается! – следователю помог помощник палача. Видя, что у главного не получается, он ослабил веревки и согнул в коленях ноги несчастной жертвы. – Так то лучше! – инквизитор навалился на вкусную добычу. «А как же я?» – успела подумать глупая Маргарет, и тут ею занялся второй палач. Инквизитор не стал церемониться и оприходовал по очереди обеих женщин, не вынимая их ножек из веревочных петель. Палачи-помощники последовали его примеру. Перепуганные женщины не особо возражали против бесплатной эксплуатации, тут не до денег – вырваться бы живыми из страшной избы. – Значит, любите веселиться? – следователь, хоть и любил женский пол, прекрасно знал свою службу. – Вот и пойдете к следующему празднику в крепости, а на санях потащите две бочки стоялого меду для пиратов! И смотрите у меня, если сделаете из бочки хоть глоток... – он показал на дыбу. – Ну, вы меня поняли! Следователь не стал говорить, что король выписал из Золотой Орды искусного лекаря, а по совместительству большого специалиста по отравлениям. Лекарь добавил в пиратский подарок мед, собранный с цветков белены. – Ты знаешь, – Хелен делилась воспоминаниями с подружкой, – когда этот монах запустил в меня руку, мне почему-то было не больно, а очень даже приятно. – А какой он мужчина! И тебя и меня, и по два раза! И откуда он столько сил берет! – Да, согласилась Маргарет, – помощники послабее оказались, хотя этот, который лысый, был очень даже ничего! – А мужьям можно ничего не говорить! – Хелен оправила юбку и поспешила домой. 4. Штурм крепости На этот раз Маргарет повезло: пьяного в дым мужа собутыльники принесли в дом и положили спать. О приключении Маргарет в приказной избе он ничего не узнал, и женщина спаслась от вожжей. «Ой, мама, влипла же я в историю! – Маргарет легла под горячий бок к храпящему на полу мужу и накрылась медвежьей шкурой, подарком пиратов, которую муж не успел пропить. – Что же дальше-то будет?» Утром муж проснулся и кое-как исполнил супружеский долг. – Задвигай же поскорее, – кричала Маргарет с нетерпением, – я так соскучилась! – Подожди, подстилка пиратская... – Ах, что ты делаешь со мной, ведь мне больно! – женщина чувствовала себя немного виноватой. «Еще раз к пиратам все равно пойти придется, – подумала она, раздвигая ножки, – а куда денешься?» Муж быстро закончил и сел на полу. Голова болела с перепоя так, что пришлось снова идти за выпивкой. А в это время (зимой 1168 года) король Вальдемар Первый Датский, кстати, правнук нашего Владимира Мономаха, слушал доклад ушлого инквизитора. – Если девки не подведут, пиратов можно брать голыми руками! – говорил он. – Ну, это же не по-рыцарски! – король имел понятие о рыцарской чести. – А грабят ваши корабли и деревни по-рыцарски? – убеждал короля инквизитор. – И вообще, это язычники, и рыцарские правила на них не распространяются! Последний довод был убедителен. Вальдемар собрал дружину и выступил с пламенной речью: – Пираты совсем обнаглели, грабят наши корабли, а сейчас благополучно пропивают наше добро. С этим беспределом пора покончить. С нами Бог, а в крепости богатая добыча и куча веселых девок! – Ура! – обрадовались дружинники в предвкушении богатой добычи. – Веди нас, Вальдемар! В крепости в этот день готовились весело провести очередной языческий праздник. Как всегда, женщины со всего побережья решили составить компанию. – Эх, повеселимся! – пираты по достоинству оценили подарок, что с таким трудом дотащили по льду две женщины. Пир был в полном разгаре. Белладонна, вкупе с медом и вином поначалу вызывает усиление и без того мужского голода, но вот потом... – На стены! – приказал вождь пиратов, завидев отряд Вальдемара. Три десятка веселых женщин загнали в подвал, а пираты стали готовиться к обороне, но как тут воевать, если постоянно хочется сбегать до кустов. – Засранцы! – ругались дружинники короля, махая мечами. – Думаете, мы вас ждать будем? – Мочить гадов в сортире! – приказал король. Сражение началось… – Ой, что же сейчас будет? – шептала Маргарет, прижимаясь к подруге. – Мне так страшно! – А ничего особенного! – Хелен погладила Маргарет по растрепавшимся волосам. – Победят пираты, мы продолжим веселье, победит король – пиратов казнят, а нас изнасилуют. Потом либо отпустят домой, либо продадут на рынке как военную добычу. Тебе-то не привыкать! С улицы доносился шум битвы. Пираты, напившись меда с беленой, не смогли дать достойного отпора. – А вот и бабы! – дубовая дверь в подвал отворилась, и туда ввалились несколько десятков дружинников, жаждавших попробовать вкусной добычи. – Ну, подруга, – Хелен привычным движением потянула за шнурок, стягивающий ворот рубашки, – готовься раздвигать ножки. – Странный народ мужчины, – Маргарет стала расстегивать платье, чтобы победители часом его не порвали. – Без войны, выпивки и нас, женщин, они просто жить не в состоянии! – Ах, какая попка! – первый дружинник, ворвавшийся в подвал, не желая легкого сопротивления, перекинул Маргарет через колено и стал больно шлепать по ягодицам. – Ай! Ой, – кричала женщина, не забывая вилять при этом попой. Мужчина, глядя, как краснеют вкусные половинки от ударов, стал потихонечку возбуждаться. И когда попа по цвету стала напоминать вишню, навалился на жертву, рыча от удовольствия. Следующим в очереди был дружинник с очень длинным концом. Он встал прямо над женщиной, руками раздвинул колени и одним ударом легко заполнил обильно смазанное предшественником влагалище, заставив несчастную широко открыть глаза. – Какое сало! – он сильно сжимал груди и раскачивал их в ритм движению. Вскоре на его лице отобразился приближающийся оргазм, он вынул член и встал на колени напротив лица. Мужчина тряс членом так, чтобы длинные струи попали на живот и дрожащие груди. Когда оргазм закончился, он сцедил несколько капель на соски. – Так то лучше! – добавил он. С Хелен, впрочем, как и с другими красотками поступили совсем негуманно. Хоть женщин было меньше, чем желающих их попробовать, дружинники высекли их ремнями, чтоб к пиратам шляться неповадно было. Подвал наполнился визгом и воем, Маргарет оказалась не совсем права: прежде чем стать добычей победителей, женщины отведали колотушек. – Ну, пора за дело! – дружинники схватили Хелен и потащили к выходу, не позволив даже одеться. «Куда они меня тащат? – женщина, ступая голыми ногами по снегу, с ужасом поняла, что дружинники волокут ее к проруби. – Неужели меня будут топить? Нет! Я так молода. Я хочу жить!» С каждым шагом к роковой полынье душа Хелен все глубже уходила в пятки. – Не надо! Простите, – кричала она. У полыньи с крестом в руках стоял знакомый монах-инквизитор. «Хороша девка!» – полюбовавшись, как та брыкается, он приказал окунуть несчастную в воду и произнес короткую молитву. Нет, топить женщину не собирались, просто таким образом всех, оставшихся в крепости, решили обратить в христианство. Вода была такой холодной, что Хелен потеряла сознание. Очнулась она на снегу. – Аминь, – монах повесил ей на шею серебряный крестик. – Остальные получат медные, тихо сказал он. Заслужила! – Пошли за следующей! – дружинники подхватили новообращенную под руки и поволокли назад. – Не надо, пощадите. Я не хочу! – голая Маргарет, как пойманная птичка билась в руках дружинников, тащивших ее к роковой полынье. «А подружку все же не утопили!» – увидев Хелен по дороге, Маргарет поняла, что есть надежа на спасение. Роковая полынья приближалась… Потом, как водится, всех захваченных женщин еще раз изнасиловали, причастив вином. Добычи было так много, что связываться с торговлей рабынями дружинникам расхотелось. Тогда, чтобы замолить грехи, обратили в христианство всех, кого нашли на острове, а женщин-христианок обратили еще раз, для отчетности. После этого Вальдемар разгромил и разрушил до основания крепость Аркона и языческое капище. С богатой добычей король ушел домой, а Хелен и Маргарет попали к мужьям. На сей раз подарков они не принесли, и дома их ждал отнюдь не радушный прием. – Это где ты шлялась? – ругался муж Маргарет, усердно работая кулаками и всем, чем попадется под руку. – Мало того, что пропадала невесть где столько времени, так еще посмела вернуться домой без подарков! – Ай, ой! – кричала женщина, прикрывая голову руками. Мягкое место пришлось отдать на растерзание супругу. Тот нещадно лупил по нему вожжами, обещая спустить последнюю шкуру. Наконец, он устал и завалился спать. Хелен повезло чуть больше: наученная житейским опытом, она приберегла под балкой часть подарков с прошлого раза и отделалась гораздо меньшим внушением, зато попка после свидания с ладонью дружинника саднила и болела так, что требования супруга выполнить женские обязанности ей пришлось делать, глотая слезы. «Нет, пираты были лучше! – думала она, лежа в объятиях перебравшего пива мужа. – Но монах инквизитор – он круче всех!» А остров остался немцам. Подлинные имена девушек, напоивших пиратов медом с отравой, не сохранились. Вскоре после штурма скалистая часть острова Рюген погрузилась под воду, подобно легендарному Китежу. Сейчас геологи считают, что причиной тому были тектонические процессы в земной коре, но очень уж романтично все это получилось! Легенды о городе-призраке живут в той местности до сих пор... Сейчас этот остров находится на территории объединенной Германии. По-немецки он называется Рюген. У бывшей ГДР не было денег на серьезные археологические исследования, но сейчас раскопки идут полным ходом, хотя надежд на сенсационные открытия очень мало.

DeMonica Просмотр профиля	6.10.2009, 18:44 Сообщение #10
Ответить автору Секс-диктатор Группа: Активные форумчане Сообщений: 3046 Регистрация: 25.5.2008 Из: Москва Пользователь №: 83440 Спасибо сказали: 1751 раз Пол: Женщина Репутация: 312	еще рассказик РЫЦАРЬ МАРТИН (вольный перевод А.Новикова новелл Роберты ДЖЕЛЛИС и Анны Петиции Барбольд) От переводчика По причине большой отдаленности от нас времени, и малого количества сохранившихся письменных свидетельств о событиях, потрясающих Англию в первой половине 16 века, написать исторически точную повесть практически чрезвычайно трудно. Кое-где я, может, и приврал, но только чуть-чуть. Глава первая. Приключение в трактире О главном герое нашей повести сохранилась архивная запись: “Рыцарь Мартин, сын Майлза, отличался исключительной отвагой”. Поздней осенью 1503 года Рыцарь Мартин, после счастливого возвращения из святой Земли, собирался заехать в придорожный трактир, чтобы перекусить и отдохнуть перед дальней дорогой. – Ай! Ой! Спасите! – услышал он, подъезжая к коновязи. "На заднем дворе что-то происходит!" – понял мужественный рыцарь, и, прихватив заслуженный меч, отправился туда. Глазам Мартина предстало весьма пикантное зрелище: молоденькая девушка с задранной юбкой лежала на козлах для дров, а мужчина, не шутя, охаживал оголенные ягодицы пучком свежесрезанных прутьев. – Ай! – снова заорала девушка, получив очередной удар. Обнаженная попка подпрыгнула, сжалась и упала обратно. Хорошенькие голые ножки дрожали, а маленькие пальчики трогательно сжимались и разжимались в такт ударам. – Воровка! – при виде рыцаря воспитатель и не думал останавливаться. – Что здесь за шум? – рыцарь решил вмешаться. – Сэр рыцарь, – мужчина поклонился, – эта мерзавка, получая деньги за эль, присвоила себе целых пять фартингов! По-хорошему, ее за воровство надо вздернуть на ближайшем дубу, но я решил пожалеть сироту и ограничиться, так сказать, домашним внушением! Трактирщик оглядел незнакомца. Высокий и широкий лоб, нездешний загар и крупный с горбинкой нос придавали лицу Мартина благородное выражение, белый рубец шрама внизу щеки добавлял подбородку решительности. Одним словом, вид рыцаря весьма недвусмысленно говорил: “Не смотри, что я весел и добродушен, если что – не помилую!” Уважения к гостю добавлял и меч, висевший в потертых ножнах – Внеси эти деньги на мой счет, а сейчас отпусти ее! Я злой и голодный после дальнего пути, и мне нужна яичница с луком, беконом и маслом, а моему коню – порция овса. Не забудь подать самую большую кружку эля! – Эля вам или коню? – уточнил трактирщик. – И тому и другому! – рыцарь по достоинству оценил тонкий английский юмор. – Спасибо, сэр рыцарь! – девушка одернула юбку и нашла сила улыбнуться, правда, улыбка получилась натянутой. "А хороша была чертовка на козлах! – думал Мартин, уплетая яичницу. – В святой земле, где я воевал, таких хороших попок мне не попадалось! – Сэр рыцарь, – трактирщик вежливо поклонился и поставил огромную оловянную кружку темного эля. – Вам нужна комната на ночь? – Нет… но… дорога дальняя, часик-другой я, пожалуй, сосну! А эль вы варите действительно замечательный! Темный, крепкий, как и положено быть доброму английскому напитку! Рыцарь решил, что обед был слишком плотным для того, чтобы продолжать путь. – Сэр рыцарь, – услышал он сквозь сон тихий женский голос, – вы так добры, сэр рыцарь... Открыв глаза, он увидел девушку, недавно спасенную им от жестокой порки. – Меня к вам хозяин прислал, он говорит, что у вас наверняка найдется еще одна серебряная монетка, вроде той, что вы расплатились за обед! – Анна выдернула шнуровку из платья, и оно поползло вниз, открывая взору Мартина нежные плечи и спелые груди. – Думаю, вы в дороге соскучились... Мартина охватила такая похоть, что свело челюсти. – Найдется! – рыцарь не привык к сантиментам и по мужской привычке брал все, что дают.Он без лишних слов повалил девушку на кровать и принялся обнимать нежное тело, гладить по растрепавшимся волосам. – Я так благодарна вам за спасение от порки. Ты будешь ласковым со мной? – Анна обмякла, уткнулась лицом ему в плечо и горько расплакалась. – Тебе понравится! – искушенный не только на поле брани рыцарь знал, что даже при случайной интрижке лучше зажечь в девушке страсть и хотя бы немножко в себя влюбить. От связанных или распластанных на земле с помощью друзей женщин проку было мало. Они годились только на то, чтобы утолить мужской голод после вынужденного долгого поста. “Это я делаю для нее, а для себя, – думал рыцарь, изучая все уголки ее тела, – пусть девочка сомлеет! Потом ее ждет один сюрприз!” “Участь моя сиротская, – думала Анна, прислушиваясь прерывистому дыханию гостя, – вот уже три года я грею своему отчиму постель, а он ни разу меня не приласкал! Только подкладывает меня под каждого, у кого есть деньги! Зато розги у него всегда наготове!” Девушка закрыла глаза и готовилась к тому, что вот-вот должно было произойти. Удивительно приятными оказались поцелуи, прикосновения натруженных в боях мозолистых рук к телу, особенно к попе, той самой, которой так сегодня досталось. – О, сэр рыцарь, – привычно раздвинув ножки, служанка приняла член Мартина в себя, – вы меня раздавите! Девушка не на шутку испугалась за целость своего местечка, зато, когда он начал двигаться в ней, Анна испытала странное, ни на что не похожее наслаждение. «Давненько меня так крепко не брали в оборот!» – думала она. Когда все кончилось, она обмякла и уткнулась лицом ему в плечо. – Рано расслабилась! – Мартин решил, что получил слишком мало, – сейчас я тебе расскажу, как на востоке женщины разжигают мужчинам силы… – Я так не могу... Это же смертный грех! Гореть нам в геенне огненной! – девушка покраснела, но, увидев, как рыцарь потянулся к ремню, встала на колени и оказалась примерной ученицей. – Ну, медовая, придется тебя кое-чему научить! – рыцарь решил взяться за воспитание служанки. – Для начала облизни губы. – Так-то вот! – Мартин постанывал от удовольствия. – В святой земле девушки потрясающе сладко умеют это делать! Девушка в ответ только закашлялась. “В конце концов, это лучше, чем меч пьяного наемника!” – решила она. Незаметно летело время, и когда сэр рыцарь собрался в путь, на небе показались первые звезды. – Сэр, я зажарил курицу вам в дорогу! – трактирщик, довольный постояльцем, решил уговорить его остаться на ночь. – В наших болотах неспокойно. Призраки умерших пьют кровь у несчастных путников, а огромная собака, порождение дьявола, сжирает их вместе с костями! Оставались бы вы у нас! "Бабушкины сказки!" – рыцарь подумал, что хозяин неискренен, а просто хочет получить еще одну монету. – Нет, мне пора в путь! – С Богом! – трактирщик перекрестил щедрого постояльца и пошел варить эль. Глава вторая. Ночь на болотах "Еще рано любоваться красотами болот, – думал рыцарь, проезжая по узкой тропинке. – Орхидеи не зацвели!" Зато как хорошо я пристроил деньги, выигранные в честном споре! Он вспомнил, как в портовом кабачке он увидел хорошенькую танцовщицу и поспорил с друзьями, что разденет ее несколькими взмахами меча, не повредив кожи. – Ничего у тебя не выйдет надо, – друзья разлили вино по кружкам, – ты пьян, как шотландский йомен, и глаз тебя может подвести. Откажись от этой затеи: боевой меч не совсем тот инструмент для раздевания девушек. – Ша! – со смехом Мартин смахнул все, что было недопитого и недоеденного на столе. – Алле! – босоногая девчонка ловко запрыгнула на стол и улыбнулась спорщикам. Смуглокожая плясунья явно не знала английского языка настолько хорошо, чтобы понять суть спора, но ее глаза стали круглыми как мавританские пуговки, когда она увидела вынутый их ножен меч. – Танцуй, детка! – ревели пьяные спорщики, предвкушая потеху. Трактирная девушка колебалась недолго: к тому, что слишком часто посетители вели себя, а под пьяную руку могли и отлупить, она уже успела привыкнуть. – Танцуй! – крикнул Мартин. – Веселей! Мартин медленно встал из-за стола. Танцовщица вертелась все быстрее и быстрее, под развевающимися юбками мелькали стройные ножки, широко развевались распущенные волосы. Тут спорщик улучил момент, когда девушка подняла руки вверх, взмахнул мечом, и верхняя юбка соскользнула с бедер, и упала на стол. – Ой! – девушка остановилась, не зная, что ей делать. В такой переделке ей бывать еще не приходилось. Тут посетители с соседних столиков отодвинули выпивку и развернулись к танцовщице, чтобы лучше видеть такое представление. – Танцуй, – приказал Мартин, – быстро и весело! – рыцарь смахнул юбку на пол, сосредоточился, посмотрел ей в глаза, уловил охвативший ее страх и ласково ей улыбнулся. – Не бойся, ничего тебе не сделаю, разве что отрежу уши. Танцуй для меня! До девушки, наконец, дошло, что от нее требуется. Он ее ни разу не задел, а ее тело без единой царапинки все больше и больше оголялось. В слабом свете мелькали высокие девичьи груди, пышные округлости блестящего от пота животика и бедер. Последним штрихом было дешевое ожерелье, ловко срезанное прямо с шеи плясуньи. Наградой рыцарю были не только деньги, но и танцовщица, которую он оприходовал тут же, на столе под одобрительные комментарии зрителей. Он не привык к затягиванию дела, и, кроме всего прочего, крастотка была вкусна как персик. Девушка лежала спиной на мокрой от пролитого пива столешнице, закинув ножки рыцарю на плечи, сладко постанывала и думала о том, насколько щедрым будет этот клиент. В этот день ей повезло: кроме двух серебряных монет Мартин подарил ей бусы из зеленых камней. (Мартин не знал, что поимел в трактире красавицу Елену, впоследствии любимую наложницу своего короля Генриха VII, который в этом трактире пил горькую после смерти от родов своей жены Елизаветы и нашел утешение в объятиях плясуньи – прим. перев.) Воспоминания рыцарю испортила надвигающаяся темнота. – Ну, любитель овса и эля, что ты темноты испугался? – Мартин повернул верного скакуна в низину, надеясь пересечь болота до вечернего звона. Но прежде чем он проделал половину пути, он был сбит с толку множеством разветвляющихся тропинок. Не в силах ничего разглядеть, кроме окружающего бурого вереска, он совсем потерял направление и не знал, куда ему следует двигаться. На болота опустилась ночь. Луна бросала сквозь черные тучи лишь слабый отблеск света. Порой она появлялась во всем великолепии из-за завесы, лишь на миг, открывая свой лик несчастному путнику. – А вот и чудище! – рыцарь потянулся к верному мечу. На тропинке, роняя слюну, стояла огромная собака, явно не местной породы. Величиной с теленка, черная и лохматая, она, похоже, собиралась пообедать рыцарем и конем. – Ты, псина, – рыцарь натянул поводья, – я, таких как ты, не один десяток съел, когда в стане запасы кончились! Конь, нахлебавшись эля вместе с овсом, решил, что можно и повоевать в ночных болотах. Почувствовав, что хозяин отпустил поводья, он бросился на собаку, надеясь растоптать ее копытами. Собака, увидев, что добыча пошла в атаку, еще раз показала зубы и дала деру. – Да, родной Девоншир неласково встречает странствующего рыцаря! – Мартин с трудом удержал воинственного коня и тут понял, что тропинка осталась где-то далеко. “Чего только не рассказывали об этих болотах! – думал он, мечтая только об одном: не провалиться в трясину. – Сколько путников приходили сюда и не возвращались!” – Проклятье! – рыцарь сказал, не стесняясь в выражениях, все, что он думает и о болотах, и о пьяном коне, и о собственной глупости. – А все из-за того, что трактирщик варит слишком крепкий эль! Неужели придется здесь ночевать? Надежда и врожденная смелость вынуждали двигаться вперед, но, наконец, усиливающаяся темнота да усталость победили: страшась сдвинуться с твердой почвы и опасаясь невидимых трясин и ям, он в отчаянии спешился и упал на землю. – Говорил мне трактирщик, оставайся! Спал бы сейчас на мягкой соломе в объятиях очаровательной служанки! – рыцарь вспомнил приятное ощущение от прикосновений к вздувшимся красным рубцам на женской попке и еще раз пожалел о своем решении. Но недолго пребывал рыцарь в таком состоянии: до него долетел звон колокола. Он встал и, повернувшись на звук, различил тусклый мерцающий огонек. – Ну, мой пегий друг, нам повезло! – Мартин взял коня под уздцы и осторожно направился в сторону огня. Совершив тяжелый переход, он остановился у рва с водой, окружавшего строение, из которого исходил свет. При вспышке лунного света он увидел большой старинный особняк с башнями по углам и широким подъездом посредине. На всем лежала заметная печать времени. Крыша во многих местах рухнула, зубцы на башнях наполовину обвалились, а окна по большей части разбиты. Подъемный мост через развалины ворот вел во двор. Рыцарь Мартин вошел на него, и тут свет, исходивший из окна одной из башен, мелькнул и исчез. В тот же миг луна нырнула в черную тучу, и ночь стала еще темнее, чем прежде. Царила полная тишина. Минуя въездную башню, Мартин не удержался, задрал голову, и внутренне сжался. Он вспомнил, как три года назад проезжал под тяжелыми, с острыми зубьями воротами. Старая решетка сорвалась и рухнула на него. Удар был такой силы, что рассек лошадь пополам, а всадника спало лишь чудо. На этот раз ворота держались, и не стали опускаться даже после того, как он въехал во двор. Царила полная тишина. – Вот мы и нашли ночлег! – Мартин привязал коня под навесом и, подойдя к зданию, зашагал вдоль него. Все было спокойно, как в царстве смерти. Внутри замок был таким же холодным и негостеприимным, как и снаружи. Он заглянул в окна, но ничего не смог различить в непроницаемой тьме. Немного поразмыслив, он взошел на крыльцо и, взяв в руку громоздкий дверной молоток, поднял и, после некоторых колебаний, громко постучал. – Эй, кто-нибудь есть! – звук глухо пронесся по всему особняку. – Нет никого! – раздался тихий голос, и все затихло... Глава третья. Дом с привидениями А сейчас стоит познакомиться с другими героями нашей повести. Сэр Стефан, названный так в честь своего далекого предка короля Стефана, девятнадцать лет правившего Англией, мягкостью характера не отличался. Мало того, его душа была далека от заповедей христианской морали. А теперь слово древней летописи: ...Рыцарь Стефан творил подлости и был несправедлив: он никогда не держал слова своего. Всегда он преступал клятвы свои и чести своей не хранил, а в своем замке творил всякие непристойности и бесчинства. Он угнетал простых людей Земли, заставляя работать в замке своем. Его замок наполнили бесы, призраки и злодеи. Тут он стал хватать людей, которых считали имущими, по ночам и даже днем, мужчин и женщин, держал их в заключении, дабы отнять золото и серебро, пытал их страшными муками, и не было мучеников несчастнее их... Когда же он видел, что нечего у людей больше взять, они жег их дома... В обветшавшем зале стояли мужчина и женщина. От них, казалось, исходило напряжение, просто физически ощущавшееся в воздухе. – Раздевайся, надевай саван и ложись в гроб! – кричал на жену сэр Стефан, злобный хозяин развалин, куда злая судьба занесла рыцаря Мартина. – Моя собака привела к нам гостя! Не даром я купил ее за два золотых! Наверняка, будет, чем поживиться! Женщина с ненавистью посмотрела на супруга: сросшиеся на переносице брови придавали лицу волевое и одновременно грозное выражение. Левую бровь пересекал шрам, а черные глаза, казалось, метали громы и молнии. Левая щека мужчина непроизвольно подергивалась, что было крайне неприятным предзнаменованием. В минуты перед дракой, боем или насилием нервный тик усиливался, а глаза они становились почти черными. Гнев и смех зажигали их адским пламенем, а лицо становилось малиново-красным, когда хозяина охватывал азарт. Прямой, резко очерченный нос был свернут в одной из бесчисленных драк и при глубоком дыхании издавал храп. Кроме того, мужчина был низкорослый, длиннорукий и сутулый. Одним словом, это был ходячий ужас. Сказать, что Стефан не сознавал производимого впечатления, было бы неверно. Он довольно откровенно пользовался этим, особенно в отношениях с женщинами. – Вор, – ты позоришь звание рыцаря! – молодая и очень красивая женщина не хотела участвовать в спектакле. – Настоящие рыцари ходят в походы, а не грабят на большой дороге с помощью страшных собак. В очаге, освящавшим зал, громко треснуло, и дрова затрещали, а потом вспыхнули ярким пламенем. Эллен слегка отклонившись от огня, смахнула набежавшую слезу. Блики танцующего огня в очаге играли на нежной округлости щек, высвечивая гладкую кожу. Она знала норов мужа, но все равно не собиралась подчиниться. – Ты опять за свое! – мужчина ухватил длинный собачий хлыст и вытянул супругу по ногам. Дикий нечеловеческий крик наказанной женщины услышал даже рыцарь Мартин, нетерпеливо размахивающий молотком у входа. Женщина упала на пол, и страшный ременный кончик еще раз впился в нежное тело. – Стерва! – мужчина заскрипел зубами и затрясся в бешенстве, наливаясь кровью. Эллен прикрыла руками лицо, вздрогнула от нового обжигающего удара и выслушала поток ругательств, больше подходящих матросу, а не рыцарю. – Я третий раз повторять не буду! – гибкий хвост прошелся между лопаток несчастной женщины. – Занимай свое место! Впрочем, вид женщины, укладывающейся в гроб, был настолько приятен Стефану, что он решил не церемониться и воспользоваться моментом. – Я долго буду ждать! – Мартин бил молотком в ворота так, что створки дрожали, но сейчас хозяину замка было не до него. Ответом был еще один жалобный женский вопль. – Тут, похоже гостям не рады! – Мартин прекратил стучать в дверь и прислушался. – А может, тут действительно никого нет? Стефан, решив, что ночной гость никуда не денется, он выдернул ноги жены из гроба, раздвинул их в стороны и овладел с такой яростью, что несчастная Эллен не посмела сопротивляться. “Ненавижу, – думала Эллен, вздрагивая от омерзения под потным, давно немытым телом супруга, – чтоб ты сдох!” Если учесть изначальную ярость супруга, Эллен повезло: он кончил очень быстро. Женщина не успела сосчитать и до тридцати. Ее тело отмстило мучителю: оно стало безответным и таким холодным, словно было действительно таким, каким принято укладывать в гроб. – Я снесу эти (цензура) ворота к чертовой матери! – позабыв про закоченевшие ноги, холод и все остальное, Мартин весь напрягся, и стукнул в третий раз, и в третий раз все было тихо. Тогда он отошел назад, дабы взглянуть, не виден ли где в доме свет. И свет вновь появился в том же самом месте, но быстро исчез, как и прежде... В тот же миг с башни раздался зловещий звон. Сердце Мартина в страхе остановилось – на какое-то время он замер, затем ужас вынудил его сделать несколько поспешных шагов к коню... “Непобедимый рыцарь празднует труса?” – стыд остановил бегство, и, движимый чувством чести и непреодолимым желанием положить конец сему приключению, он возвратился на крыльцо. – Похоже, моему позднему визиту здесь совсем не рады! – Мартин потер шею, где кольчуга раздражала кожу поверх сбившейся под ней рубашки. – Господи, прости меня грешного! Помолившись на скорую руку и укрепив свою душу решимостью, он одной рукой обнажил меч, а другой поднял на дверях запор. Тяжелая створка, заскрипев на петлях, с неохотой поддалась – он нажал плечом, с трудом открыл, и шагнул вперед. Дверь тут же с громоподобным ударом захлопнулась. У Мартина кровь застыла в жилах – он обернулся, чтобы найти дверь, но не сразу трясущиеся руки нащупали ее. Но, даже, собрав все свои силы, он не смог открыть ее вновь. После нескольких безуспешных попыток он оглянулся и увидел в дальнем конце коридора широкую лестницу, а на ней – бледно-голубое пламя, бросавшее на все помещение печальный отсвет. “Горит же так какая-то [цензура]” – рыцарь вновь собрался с духом и двинулся к пламени. Оно отдалилось. Он подошел к лестнице и после мимолетного раздумья стал подниматься. – Привидения явно экономят на свете! – рыцарь медленно поднимался, пока не вступил в широкую галерею. Пламя двинулось вдоль нее, и в безмолвном ужасе, ступая как можно тише, ибо рыцаря пугал даже звук собственных шагов, Мартин последовал за ним. Оно привело к другой лестнице, а затем исчезло. В тот же миг с башни прозвучал еще один удар – Мартин ощутил его всем своим сердцем. Теперь он находился в полной темноте. Вытянув перед собой руки, он начал подниматься по второй лестнице. Тут его левого запястья коснулась мертвенно-холодная рука и, крепко ухватившись, с силой потащила вперед. Мартин пытался освободиться, но не смог, и тогда он нанес яростный удар мечом. В тот же миг слух пронзил громкий крик, и в руке осталась недвижная кисть – А кровь течет настоящая! – он отбросил обрубок и с отчаянной доблестью ринулся вперед. – Я хоть и боюсь покойников, но с живыми как-нибудь справлюсь! Лестница стала уже и начала извиваться, на пути то и дело встречались проломы и отвалившиеся камни. Ступени становились все короче и, наконец, уперлись в низкую железную дверь. – Понастроили тут [цензура]! – Мартин толчком открыл дверь. – Один латник может тут держать целый отряд! Слабого света было достаточно, чтобы разглядеть коридор. Под сводчатым потолком раздался низкий приглушенный стон: за стенкой, в главном зале избитая женщина занимала место в гробу. Мартин не знал, что к его приходу готовится грандиозный спектакль, и продолжал идти вперед. Достигнув первого поворота, различил то же самое голубое пламя, что вело прежде. – Чертовы огоньки! – он последовал за ним. – Замок наверняка кишит привидениями! Тут, будто услышав его слова, в конце коридора возник призрак в полном боевом облачении. Угрожающе выставив перед собой окровавленный обрубок кисти, он взмахнул мечом, зажатым в другой руке. – Защищайся! – Мартин бесстрашно бросился вперед, чтобы нанести сокрушительный удар: но призрак в тот же миг исчез. Пламя теперь полыхало над створками дверей в конце галереи. В тот же миг двери распахнулись, открыв огромное помещение, в дальнем конце которого на катафалке покоился гроб, а по обе стороны горело по свече. Вдоль стен комнаты стояли изваяния, одетые по-мавритански и державшие в правой руке по огромной сабле. При появлении рыцаря они одновременно приняли угрожающие позы. Тут крышка гроба открылась, и раздался удар колокола. Вдоль стен комнаты стояли фигуры в балахонах с капюшонами, а вместо лиц у них были оскаленные черепа. – А вот и обед! – при появлении рыцаря они одновременно приняли угрожающие позы. Раздался удар колокола. Из гроба поднялась дама в черном покрывале и протянула руки к незваному гостю. В то же время фигуры звякнули саблями и шагнули вперед. – Надо же, сказки про заколдованных принцесс не врут! – прижавшись спиной колонне, он яростно махал мечом, намереваясь продать свою жизнь подороже. Помещение огласилось стонами и ругательствами. – Я вам не барышня! – ругался Мартин, разя мечом направо и налево. – Рыцаря хотят победить! Запах свежей крови подействовал на него, как напиток из мухоморов на викинга. В пылу сражения рыцарь забыл обо всем и, как обычно, со всем жаром отдавался упоению битвы. Обитатели замка не привыкли, что гость вместо того, чтобы упасть замертво от ужаса, так отчаянно сопротивлялся. – Спасайся, кто может! – среди нападавших началась паника, закончившаяся беспорядочным бегством и свалкой у двери. С первого же удара Мартин понял, что голые черепа не более чем театральные маски из картона. – [цензура] гнойные! [цензура] – рыцарь пошел в атаку, разя направо и налево. [Далее следует непереводимый монолог из старинных английских ругательств и совершенно ненормативной лексики. – прим. переводчика] Глава четвертая. Прекрасная Эллен – Зарублю! – страшный меч обрушился на отступающих. Страх и отчаяние придали “мертвецам” смелости, а Мартину было не так просто справляться с превосходящими силами врагов. – Ху-Ха! – дыхание сбилось, рыцарь задыхался, но не собирался сдаваться. Он успел присесть, и страшная сабля прошла в половине дюйма над его головой, и тут же ткнул мечом в грудь мавра, одновременно прикрываясь проткнутым врагом как щитом от новых ударов. Подучив-таки удар по голове, рыцарь внезапно потерял сознание, а, придя в себя, обнаружил, что сидит на шелковом персидском диване в уютной ярко освещенной комнате. Помещение резко отличалась темных галерей казематов остальной части замка. В камине ярко горели дрова. На полу вместо тростниковой подстилки лежали два больших ковра. Посредине находился роскошный, накрытый на двоих стол. Открылись двери, и появилась дама несравненной красы. Ее головку с двумя толстенными косами роскошных черных волос удерживала серебряная диадема, изумительная кожа – гладкая, как фарфор, сливочно-белая, нежно розовевшая на щеках. Женщина была высокого роста, но при этом имела высокую грудь и тонкую талию – редкое сочетание в те далекие времена, но больше других прелестей Мартина привели в невменяемое состояние ее глаза, которые, казалось, лучились изнутри, подобно пламени в очаге. Он не сразу признал в ней женщину, восставшую из гроба при его появлении. Она подошла к рыцарю и, упав на колени, поблагодарила как своего освободителя. – Я леди Эллен! Ты спас меня из рук злодея-мужа и банды, которые терроризировали всю округу, – она обняла Мартина и нежно поцеловала в губы. – Мой замок совсем обветшал, но как видишь, в нескольких комнатах жить можно! Рот был так сладок, что рыцарь не удержался и осторожно потянул даму к дивану. Эллен выскользнула из платья как змея из старой кожи, закрыла глаза. “О такой женщине я мечтал со времен участия в крестовом походе!” – Мой, твоими стараниями, покойный муж, хоть и был дворянином, предпочел стать не героем, а главарем шайки разбойников, – Эллен ласково посмотрела на Мартина. – Ренты ему было мало, а воевать за короля не хотел! Соседи наш замок за три мили обходят! – А почему они меня не добили? – удивился рыцарь, дотронувшись до обнаженного бедра, украшенного свежими полосками от плетки. – Думаешь, приятно лежать в гробу, пугая гостей? – Эллен вздохнула и показала рыцарю другие следы воспитания. – На полу валялось много оружия, а твой меч посеял среди них такую панику, что мне не пришлось долго возиться! А какой у тебя замечательный меч! [непереводимая игра слов – прим. переводчика] Впорхнувшие в зал очаровательные юные девушки возложили на голову Мартина венок, а дама подвела его к столу и села рядом. Девушки разместились вокруг, а вошедшая в зал несметная череда слуг начала подавать изысканные яства. Непрестанно играла восхитительная музыка. – Этих мой муж с приятелями уже перепортил! – вздохнула Эллен. – Хочешь, дам тебе на ночь любую? Рыцарь от удивления даже не мог говорить – он мог выражать свое почтение лишь учтивыми взглядами и жестами. – А если я хочу тебя? – выпитое вино придало Мартину смелости. Глаза ее были темными и большими, а фигура… Такая женщина могла бы заставить позабыть о долге. Такую женщину представляешь себе обнаженной в постели, страстной любовницей, способной удовлетворить любые прихоти. Именно о такой красоте и грезил рыцарь в походах. – Можно и меня! – женщина наклонилась к поясу Мартина и развязала его. – Я твоя по праву победителя! Эллен выскользнула из платья, как змея из старой кожи, и посмотрела на служанок. Те поспешили удалиться, оставив гостя наедине с хозяйкой. От ласкового прикосновения прекрасной ручки оружие рыцаря стало увеличиваться и принимать весьма внушительные размеры. – Ох! – простонала женщина, когда рыцарь начал любовное сражение. – Еще! – О блаженство! Ты слаще меда! – рычал Мартин, сжимая даму в крепких объятиях победителя. – Ты крепче шотландского пойла! – Какой страшный шрам, – молвила она, касаясь побелевшего рубца, наискось пересекавшего правое бедро. – Пришлось повоевать! – теперь ночное приключение казалось рыцарю забавным, но он был рад, что теперь ему предстоит вкушать плодов победы. – Во славу Господа! Да и у тебя на теле следов хватает! – Мой муж не выпускал хлыста из рук, – женщина почесала следы от ударов, потянулась, повела плечами, готовясь к сладкому штурму и почетной капитуляции. – На бедре след сабли, мы весело провели время в Мавритании! – Мартин раздвинул прекрасные ножки Эллен и с силой вошел в горячее лоно. – Знаешь, месяцев шесть хромал из-за него, но в общем, как всегда, все зажило. Главное, что мой меч цел оказался. Всего на пару дюймов выше и… Сверху он видел тени от прижатой руками простыни. – Страшно подумать! – черные глаза Эллен светились от счастья. – Как хорошо, что все закончилось! – Я хочу тебя, Эллен, как не хотел ни одной женщины в жизни, я хочу тебя умом и телом, – заговорил он сдавленным голосом. Впервые в жизни самообладание, казалось, покинуло его. Мартин стиснул зубы, стараясь хотя бы внешне унять волнение. Эллен в могучих руках Мартина оказалась бессильным ребенком, тело сразу перестало ей подчиняться. Когда рыцарь оставил ее губы, женщина оцепенела, и он увлек ее к себе на колени, целуя шею, уши, уголки рта. – Моя радость! – Мартин сжимал нежное тело в объятиях, наслаждаясь шелковистостью кожи. – Похоже, моя крепость сейчас сдастся на милость победителю! – Эллен не могла, да и не хотела вырываться из его объятий. – Девственности подарить тебе не могу, – шептала прекрасная дама, – зато ты вернул мне свободу, а вместе с ней и право наследования огромных земель, этого замка и ренты! В Англии найдется не так много невест с таким приданным! Я выберу самую красивую девушку из детей моих крестьянок, что не успела побывать в лапах разбойников. Она подарит тебе то, чего нет у меня! Посмотрев на нее с сомнением, Мартин подумал, что у женщин часто так бывает: говорят одно, а на уме совсем иное. Впрочем, привыкший воевать, грубый рыцарь не был искушен в красивых речах. – Хорошая мысль! – Мартин закинул ножки прекрасной госпожи себе на плечи. – Девственниц у меня еще не было. Может, действительно остепениться, завести детишек? Тут Мартин почувствовал, что снова хочет овладеть прекрасной хозяйкой замка. – Нет ничего постыдного, что ты откликаешься на зов природы, – Эллен сладко потянулась в объятиях Мартина, глаза ее стали неестественно яркими, она крепко прижалась к нему, – пусть попы и уверяют нас, что ублажать ее – грех, зато какой сладкий! Эллен, в отличие от большинства англичанок того времени, не лежала на спине, глядя в потолок, а отдавалась искусству любви со всем тщанием изголодавшейся по ласке женщины. На широком ложе прекрасной Эллен рыцарь растаял, как снежинка тает в ладони, его одолевала приятная усталость и не хотелось никуда ехать. Они провалялись до самого утра, пока не пришло время завтракать. – Извини, любимый, слуги, решив, что мой муж отныне в завтраке не нуждается, решили оставить меня и тебя голодной! Я скоро вернусь! Глава пятая. Трое в брачной постели За небольшую мзду слуги закона оформили брачный контракт, в обсуждении которого Эллен принимала самое живое участие. Она обсуждала договор столь горячо и продуктивно, что прелат церкви, нотариус и свидетели смотрели на договаривающиеся стороны с нескрываемым изумлением. Среди прочих пунктов было регулярное выполнение Мартиным супружеского долга. – Интересно, полюбит ли меня мой муж или мне придется мучиться так же, как и с первым мужем, – думала Эллен, стоя перед алтарем сельской церкви. Мартин смотрел в глаза невесты, и думал о том, что вот он, самый счастливый миг в его жизни: огромное приданное, спокойная жизнь в замке, хоть и требующем большого ремонта, но зато в подвалах большие запасы вина и других вкусных вещей, вдобавок ко всему этому прекрасная женщина! Леди не обманула и в первую брачную ночь третьей на супружеском ложе оказалась прекрасная девушка, лет пятнадцати. Современным читателям не понять, почему Эллен решилась на такой поступок. Женщина в те времена считалась имуществом, таким же, как корова или лошадь. Эллен, выходя замуж, фактически отдала себя в рабство мужчине, своему хозяину. Она знала, что с момента венчания цель ее жизни: обслуживать своего господина на супружеском ложе, и рожать детей. Обязательно надо родить парочку мальчиков, которым передать наследство, и девочек – для продажи в качестве невест и заключения кровных союзов между семействами. К тому, что муж при ней будет наслаждаться юной девицей, Эллен относилась с философским спокойствием: “Мужчина заводит любовницу для удовольствия, – думала она, – а не для пытки. Мартин будет любить меня, а с этой девкой у него не будет ничего, кроме простого влечения. Что в ней хорошего, кроме очарования ранней юности? Ничего! А молодость и красота – временное явление!” Алисон, предназначенная Мартину в качестве подарка, являла собой настоящее воплощение типично английской красоты, и показалась рыцарю символ чистоты и невинности. Несчастная девушка никак не могла смириться со своей участью. Ее силой увели у матери, а потом служанки раздели ее и стали мыть в корыте, отпуская соленые шуточки по поводу ее невинности и красоты. – Вот погодите, – веселились они, – увидит ее призрак Максимилиана, так обязательно постарается залезть к ней под одеяло! Он страсть как любит рыженьких, молоденьких и вкусненьких! Наконец, ее одели в короткую тунику, завернули в плащ и повели в брачные покои. – Поздравляю Вас, – девушка неумело поклонилась молодоженам. В спальне жарко пылал камин, горели свечи, но девушке все равно казалось, что в помещении холодно. В замке она была впервые. До последней минуты она не верила в то, что ее продадут новому господину. – Ты настоящая красавица, – Мартин улыбался, решив, что церемониться с девицей не будет., – подумать только, какие бутоны распускаются на местных болотах! – Я не на болоте выросла, – девушка нисколько не смутилась или не подала вида, – я живу в деревне у матушки... Волосы, как заметил Мартин, отливали красной медью, а по лицу рассыпались веснушки. Что ж, если при взгляде на рыженькую девчонку мысли рыцаря невольно повернулись совершенно в противоположную от молодой жены сторону. – Интересно, – Мартин показал жене на портрет рыцаря, – висевший на стене спальни. – Эллен, ты не находись сходства? – Не удивительно, если оно есть! – Эллен посмотрела на портрет, а потом на девушку. – До сих пор в округе ходят рассказы о похождениях моего дедушки Максимилиана. Он тут ни одной юбки не пропустил! Впрочем, и умер он на женщине, и это в возрасте семидесяти лет, когда надо думать не об удовольствиях, а о Боге и спасении души! Его призрак до сих пор гуляет по замку! Кстати, Алисон, ты боишься привидений? – Боюсь! – честно ответила она. “Леди Эллен совершенно голая, – девушка не могла поверить своим глазам, – раздеваться вот так перед мужчиной смертный грех! Да и господин тоже не обременен одеждой! Это же содомский разврат! Боже, куда я попала?” – Тогда будешь делать все, что скажут! Или вообще запру в склеп к деду! – леди, решив в первую брачную ночь обойтись без ночной рубашки, вынула из-под подушки маленький, но очень острый обоюдоострый стилет. – Ты с этого момента принадлежишь мне и моему мужу душой и телом! Сердце Алисон отчаянно колотилось. – Мне кажется, что на тебе слишком много одежды! – стилет с хрустом впился в грубую ткань, и располосованная туника упала к ногам девушки. Филигранной точностью Мартина Эллен не обладала, и на коже «подарка» выступило несколько капелек крови. Следом упала на пол заколка для волос. Распущенные рыжие волосы рассыпались по плечам. Теперь перед Мартиным стояло сразу две голых женщины! Боже, как он хотел их обоих: юную рыженькую кошечку и породистую белокожую кобылку с черной как смоль гривой! – Милорд, я еще девица, – девушка покраснела как маковый цветок и попыталась прикрыться руками, – пощадите мою невинность! – Значит, тебе повезло, что бутон сорвет настоящий джентльмен, – отвечал Мартин со смехом. – Я не буду, я не могу! – сгорая от стыда, Алисон пыталась спрятаться за Эллен. Впервые в жизни она стояла голая перед мужчиной, и испытала настолько сильное потрясение, что едва не лишилась чувств. Зеленые венчальные свечи горели в старинном бронзовом подсвечнике, и в их мерцающем пламени Мартину вдруг показалось, что дедушкин портрет улыбается, глядя на двух красивых женщин и одного доблестного рыцаря. «А не его ли я видел, гоняясь за Стефаном в замке?» – подумал рыцарь, но когда тебе предстоит доказать мужскую доблесть сразу двум дамам, о призраках думать не хотелось. – О, представь, что это такое, когда такие стройные ножки переплетутся с твоими, Мартин! – Эллен шлепнула девочку по попке и постаралась отвернуться от портрета. – Она не врет! Мои служанки подтвердили ее невинность! “Ну, как сказать мужу, что призрак повелел обязательно повесить его портрет в спальне? Не знаю, зачем ему это понадобилось, но если дедушка начнет чудить, так вся челядь из замка разбежится!” Алисон увидела, как портрет шевельнулся, а парадное бесстрастное выражение лица Максимилиана сменилось похотливой улыбкой. Оцепенев, девушка словно приросла к месту. Коленки ее дрожали. “А вдруг, служанки не врут, и призрак действительно приходит к ним по ночам и даже залезает под одеяла?” Привидений девочка боялась еще сильнее, чем рыцаря и его жену. Остатков мужества хватило лишь на то, чтобы прикрыть ладошкой низ живота. Ложиться на широкое ложе совсем не хотелось. – Значит, ты девственна? – рыцарь рассматривал девушку, а она от стыда была готова провалиться сквозь землю. – Волоски у тебя внизу такие же рыжие? Ну-ка, убери руки! – Да, рыжие – сказала она, глядя на кровать так, как смотрят заключенные в тюрьму на орудия пыток. Страх, стыд, собственная страсть, вспыхивающая и насильно гасимая, – все перемешалось в ней. От ее взгляда не укрылись ременные петли, оставшиеся на брачном ложе еще от первого мужа Эллен. – Ты знаешь, что должно произойти? – молодая жена подтолкнула девушку на шаг к кровати. “Нет, я не отдамся этому мужчине! – думала девушка, но тут ее взгляд упал на оживший портрет. – В склеп тоже очень не хочется!” Она сделала еще шаг к кровати, но природное упрямство, свойственное многим женщинам, мешало трезво оценивать ситуацию и сделать правильный выбор. Алисон стояла красная, от маковки до пят, с упрямо поджатыми губами. “Господи, прости меня, грешную!” – мысленно взмолилась она. Эллен строптивость девчонки начала надоедать. – Мартин, мне кажется, что девица попалась с норовом и необходимо поучить ее покорности! Давай, взнуздаем! – Эллен ловко опрокинула девушку на кровать и привязала за ноги и за руки так, чтобы жертва не могла пошевелиться. – Необъезженная кобылка! – У нас на болотах растут замечательные березки! – Эллен подсунула под живот девочке расшитую подушечку, – Сейчас я популярно объясню ей, как надо слушаться! Алисон дернулась, зашипела от боли. Ее хорошенькая попка украсилась розовыми следами. “Я сделаю так, что мерзавка удовольствия не получит! – думала Эллен, вставая на носки, чтобы сильнее врезать розгами по нежному телу. – Строптивая скотина!” Мартин решил не вмешиваться. Раскрасневшаяся жена с горящими глазами, усмиряющая пучком прутьев юную девушку, представляла восхитительное зрелище. Впрочем, рыцарь не был единственным свидетелем этой сцены. Портрет Максимилиана улыбался, предвкушая удовольствие. – Мама! – Алисон дернулась, наивно пытаясь увернуться от жалящих укусов, но привязь удержала ее на месте. – Больно! Ой! – Вот так-то лучше! – улыбалась Эллен. В этот момент обе были чудо как хороши, и девочка, подпрыгивающая от страха и боли, и молодая женщина, что порола ее с удивительной силой. – Знаю этих деревенских простушек. – Эллен еще раз ударила девушку. – Знаю этих, рыжих! Для таких и дюжины дюжин розог мало! Вот и первые капли крови появились на юном теле. – А теперь ты давай! – Эллен устало села на кровать, – покажи, кто тут хозяин! Этих девок как лошадей, в узде держать надо! Мартин взял розгу, прицелился и ударил так, что кончики прутьев пришлись точно в щель между ягодиц. Спальня наполнилась отчаянным визгом. – Так ее, так ее! – командовал портрет, но на фоне визга жертвы его никто не слышал. – Слезы ей только к лицу! – улыбнулась Эллен, наблюдавшая за поркой. – Продолжай! Ничего, пусть выплачется всласть! Я тоже плакала. Когда впервые ноги раздвигала! – Прошу вас, простите меня! – плакала Алисон. Розги оказались великолепным лекарством от девичьего упрямства. – Ай! – обезумев от боли, девушка была согласна на все. – Ой! Конечно, в детстве Алисон не раз пробовала березовой каши, но так больно девушку не секли ни разу в жизни. – Правильно, так то лучше! – Эллен с интересом смотрела, на то, как меч мужа наливается, поднимается и готовится к решительному штурму. – Больно! – мольбы и рыдания сменились жалобными всхлипываниями. Алисон вздрагивала всем телом, а раскрасневшееся лицо спрятала в подушку. – Пощадите! “Пресвятая дева, – молилась она, – за что мне ниспосланы такие мучения?” Она лежала на кровати, обнаженная, распростертая, и ее телом воспользуется мужчина. Нежное тело, украшенное веснушками, до сих пор принадлежавшим только ей, теперь отдано на заклание мужчине как жертвенный агнец на алтаре. Мартин не стал переворачивать Алисон на спину и освобождать из петель. Для англичанина той поры это не был обычный способ обнимать женщину, но для Мартина любовь была искусством, не терпевшим однообразия. – Ну, малышка, покатаемся! – Мартин придавил Алисон всем своим весом к кровати и уткнулся лицом в ее волосы. Алисон, рыдала в расшитую шелком подушку, судорожно кусая ее. Тело высеченной девушки было нежным, горчим и удивительно вкусным. “Вот тебя бы так, розгами, – думала Алисон, – ты бы по-другому себя вела!” И тут девочка впервые обратила внимание, что на теле госпожи достаточно много следов от не так давно перенесенных экзекуций. “Похоже, и ты знакома с поркой не понаслышке, – злорадно подумала девушка. – Мало тебе досталось!” – Глупая девчонка, – Эллен внимательно наблюдала за реакцией Алисон, – ты должна привыкнуть к тому, что исполнение супружеского долга, включает созерцание и прикосновение ко всем тем местам, которые женщина прячет под одежду. На брачном ложе стыду не место! “Порка ей пошла явно на пользу!” – подумал рыцарь. Он несколько раз глубоко вздохнул и приподнялся на локтях. В таком положении девушка была полностью доступна, его поднявшееся мужество требовательно упиралось ей в ягодицы. “Он будет использовать меня, как захочет! – поняла несчастная Алисон. – С этого момента я себе не принадлежу! Мое тело станет сосудом греха!” И эта мысль показалось ей страшнее, чем что-либо еще. – Хватит собираться, – ворчал портрет прадедушки, – с первым лучом солнца мне предстоит отправиться в Ад, и я не увижу самого интересного! Свечи начали заплывать, сначала одна погасла, потом вторая, к аромату весенней ночи примешался запах горячего воска, а несчастная Алисон, прижатая к кровати лицом вниз ощутила острый запах здорового мужского тела. “Хорошо он поставил ее в замок, – думала Эллен, – залез на девчонку как породистый бык на телку!” – Прошу вас, – девушка жалобно всхлипывала, – милосердия! Большими пальцами Мартин прикоснулся к ее соскам и обнаружил, что они затвердели. Она вскрикнула и обмякла. “Господи, – подумал Мартин, – я больше не могу терпеть!” Мартин за свою военную службу побывал в разных переделках и преодолевал сопротивление многих женщин. Это и зазевавшиеся перепуганные крепостные крестьянки, и горожанки, не говоря уже о смуглокожих пленницах, и знал, как на смену твердому сопротивлению приходят неудержимая дрожь и беспомощная слабость, а тут ремни облегчали задачу. “Что же он медлит? – не понимала девушка, чувствуя руки Мартина на своем теле. – Неужели он снова будет меня бить?” Алисон довольно наслышавшись о том, что происходит в спальне от подруг, от мамы, и от веселых служанок. Вдобавок, она не раз видела, как спариваются животные. Боль между ног была пустяковиной по сравнению с поцелуями розог. Страшнее было унижение и поза коровы, приведенной к племенному быку на случку. – Мартин, – прошептала Алисон, закрыв глаза. Ее парализовало собственное желание и влечение к своему первому мужчине. – Мартин, видит Бог, как я тебя и Эллен ненавижу! Мое тело в твоих руках, делай скорее! Она почувствовала, как что-то огромное давит ей между ног. Последняя, самая толстая свеча не успела догореть и до половины, как девочка Алисон издала звук, похожий на тихий стон, и вновь стало тихо. По шелковой простыне растеклось пятнышко темной крови… Портрет дедушки Максимилиана расплылся в довольной ухмылке. “Сегодня не самый плохой день вечности, – думал он, – эх, грехи мои тяжкие!” Алисон жалобно всхлипывала, уткнувшись лицом в кровать, но где-то там, в потаенных углах души ангел-искуситель шептал: – А ведь тебе понравилось! То ли еще будет! Обесчещенная Алисон вздрогнула и расслабилась. После пережитого считала себя грешной и испорченной, а свою душу погубленной раз и навсегда. Мартин решил приласкать жену, устроившую такой свадебный подарок, но и малютку Алисон ему не хотелось оставлять с ощущением боли и обиды. Она больше не плакала, но что бы и как бы он ни шептал ей, каменно молчала. – Алисон! – он опустился на нее всем телом и вновь зарылся лицом в ее волосы. – Да, сэр рыцарь. – Тебя отвязать? – он перекатился на бок и обнял ее. – Да! Девушку освободили из петель и велели лежать на краю ложа. Она лежала без мыслей, без чувств. – Ты сердишься? – Мартин смотрел на слезы в глазах девушки. Он решил, что, получив удовольствие, необходимо успокоить девчонку, хотя, возможно, как раз в его утешении она меньше всего нуждалась. – Ты взял меня по праву сеньора, – на душе у девушки была пустота. – На что мне сердиться? Тут в разговор вмешалась Эллен. – Если ты в другой раз будешь лежать, как бревно, то я собственноручно высеку тебя так, что твоя душа слетит с кончиков твоих губ! Смотри и учись, как надо вести себя женщинам в постели! Женщина села и стала ласкать уставшего от приятной работы супруга. Поведение жены разительно отличалось от поведения несчастной девчонки. Эллен было приятно слышать дыхание Мартина, и чувствовать его тело. Алисон хотела отвернуться, но портрет так строго посмотрела на нее, что она решила посмотреть все, что будет делать рыцарь с госпожой до самого конца. Он чувствовал, как подрагивали ее губы. Женщина так и не смогла окончательно победить в себе ревность. Он все понимал, и, тем не менее, решил получить от нее все, что положено. – Иди ко мне, медовая! – обняв одной рукой за плечи, а другой за талию, он притянул ее к себе. Белые налитые груди касались его груди. Он нежно поцеловал ее, в глаза, виски, подбородок, шею. “Неужели это может нравиться?” – думала Алисон, глядя, как Мартин, ее первый мужчина, целует ее губы до тех пор, пока они слегка не раскрылись. “Это нечестно! – Алисон судорожно втянула в себя воздух. – А как же я?” – Красивая, – прошептал Мартин, – и вкусная! Спасибо за свадебный подарок! Поцелуй меня! Едва дыша, она послушно прикоснулась губами к его губам. – Я буду любить тебя, Эллен, – говорил Мартин. – Мы на этой кровати сделаем кучу детишек! “Интересно, – думал Мартин, – до сих пор я брал женщин лишь для того, чтобы получить удовольствие! А теперь я собираюсь обзавестись потомством. И моя жена необыкновенно красива!” – Любовь моя, – прошептал он, целуя Эллен, – ты моя любовь. Мартин повернул ее на спину и приподнялся над ней. Он чуть раздвинул вкусные ножки коленом, и дорога открылась навстречу. Господи! Как желал он продолжить то, что началось! Она приподняла колени и скользнула ногами по его ногам. Тут погасла последняя свеча! Теперь только угли камина бросали на постель красноватый свет. Алисон смотрела, как Мартин погружался в Эллен ритмичными уверенными толчками. Рыцарь не торопился, хотя после Алисон тело настоятельно требовало разрядки и отдыха. Он чувствовал, как бархатное кольцо сжимает его меч. “С каким удовольствием Эллен это делает!” – думала Алисон, и в ее душе вдруг родилось доселе неизвестное чувство – ревность! Для нее снова время потекло медленно. Каждый толчок Мартина, каждый сладкий стон Эллен болью отзывался в душе измученной девушки. И тут Эллен повернула голову и посмотрела на Алисон. Ее взгляд был тяжелым от страсти. Еще несколько толчков и тело Эллен выгнулось дугой, вздрогнуло и расслабилось. Рыцарь оказался на вершине блаженства. Алисон проснулась, с удивлением отметив тот факт, что ей все же удалось заснуть: супруги использовали ее тело вместо подушки. На самом деле она спала довольно глубоко и без сновидений, но проснулась рано и без приятной надежды на то, что все случившееся накануне было сном. Реальность давала знать о себе довольно грубо: саднящей болью между ног и в ягодицах. Мартин проснулся на рассвете следующего дня с блаженным чувством легкости и беззаботности. В постели, нагретой тремя телами, было тепло и уютно. – Доброе утро, сэр! Доброе утро, госпожа Эллен! – Алисон, встав с постели, заставила себя поднять взгляд и посмотреть на счастливых супругов, но тут ей страшно захотелось по естественной надобности. Под смех молодоженов, наслаждающихся ее смущением, ей пришлось сесть на ночную вазу прямо в их присутствии. – Я не удивлюсь, если у нашей рыжей подушки после такой ночи заведется потомство! – Эллен сладко потянулась. – Рожать внебрачных детей – это грех! – Алисон попыталась прикрыться руками. – Наказание за это падет на тех... В ответ Мартин громко рассмеялся, а Эллен строго глянула на нее. Для Алисон все было кончено. Теперь ее ждала незавидная судьбы игрушки в руках господ, которую могли сломать и выбросить в любой момент. Боль. Страх и ужас сменились полной апатией. Чувства словно бы отключились. Впрочем, Эллен сразу обо всем догадалась. – Теперь я отведу ее в башню, и там она будет сидеть до тех пор, пока не войдет во вкус! – Эллен откинула одеяло и посмотрела на красное пятно на простыне. – Действительно, девица… Была! Эллен смачно шлепнула девушку по наказанной попке. – Знаю я таких, поначалу пытаются утопиться в колодце или во рву, а потом от мужика клещами не оторвешь! Не плачь, моя сладкая, вот приговорю какого-нибудь воришку к смерти, а ты его от плахи спасешь тем, что пойдешь за него замуж! Он тебе по гроб жизни благодарен будет! – Не надо! Вы уже и так сломали мою жизнь, – Алисон жалобно смотрела на Эллен. – Я не хочу замуж за разбойника! – Возможно, – Мартин поцеловал Эллен, – мы найдем этой девчонке другое применение! – Не надо меня в башню! – плакала девушка, стыдливо прикрываясь руками. – Пожалуйста. Не надо! – Ладно, давай оставим девушку в замке, – решила Эллен, почувствовав приближение женских недомоганий, – пока! “Во всех отношениях разумнее держать мужа под контролем, стоит держать этот кусок рыжеволосого мяса поблизости. В конце концов, это всего лишь длинноногая красотка, которую хочется уложить в постель. Честное слово, я сама как-нибудь займусь ее воспитанием! Девочка ничего не умеет! Просто ужас какой-то!” Эллен, несмотря на свою красоту и добросердечие, не задумывалась о том, что скрывается за юным телом и миловидным лицом в обрамлении медных волос. Глава шестая. Алисон и родовое проклятие Алисон считала себя грешной и испорченной, а свою душу погубленной раз и навсегда. Когда слуга повел ее за собой, она покорно пошла, гадая, что ее ожидает. Пока они поднимались по наружной лестнице, Алисон дрожала от мысли, что ее хотят запереть в сырой подвал или в один из мрачных казематов башни. Слуга провел ее через нижний зал к внутренней лестнице, ведущей к боковой башне. – Скажи, куда мне идти, я пойду сама, – попыталась протестовать Алисон. Ответа она не получила, а когда поднялись наверх, он так толкнул ее в дверной проем, что она едва удержалась на ногах. Алисон, оглядела комнату, отведенную ей в замке. Маленькая, круглая, единственное окно забрано решеткой, через которую пробивался солнечный лучик. В его свете пылинки от сухой тростниковой подстилки мелькали крохотными звездочками. Алисон больше ничего не оставалось делать, как следить за полетом этих звездочек в легком дуновении, проникающем сквозь окно-бойницу. Алисон легла на подстилку из тростника, заменяющую слугам постель, вдруг подумала о том, что он станет делать, когда она надоест Мартину и Эллен – а в том, что это случится, она не сомневалась. Они-то не станут терзаться угрызениями совести и вычеркнут ее из своей жизни с той же жестокой бесцеремонностью, с которой заставили принять участие в играх на брачном ложе. – Ну что, красавица, понравилось? – открылась дверь, и слуга принес низкий столик и кувшин с водой. – Замковые слуги уже разыгрывают тебя в кости. Как только прикажет госпожа Эллен… Лицо слуги растянулось в похотливую улыбку. – А сейчас – пошел вон! – Алисон удержалась, чтобы не заплакать. – Похоже я угодила в тюремную камеру! – вздохнула она, как только слуга закрыл дверь. – Однако, надо хотя бы умыться! Ее туалет было прерван самым наглым образом. Прямо из стены вышел призрак рыжебородого мужчины в рыцарских доспехах. “Это же рыцарь с портрета! – поняла девушка. – О ужас!” Алисон сковал страх, пожалуй, более сильный, чем в спальне госпожи. – Я вижу, тебе не понравилось, как с тобой обошлись? Разве ты не видела, как спариваются животные? Или, может быть, тебе мама не говорила ничего об этом? – Сэр призрак, – челюсти девушки дрожали от страха, – мне мама говорила. Но я... – Алисон снова разрыдалась. – Я никак не думала, что свою брачную ночь поделю пополам с леди Эллен. – В это нет ничего удивительного! Вы обе являетесь моими внучками, – уточнил призрак, – было первое мая, приход весны. На моей земле шумел праздник. Девушки в лучших нарядах срывали цветы, и танцевали. Я устроил выходной для черни и даже выкатил бочку пива. Девушки установили “майское дерево” и вокруг него водили хороводы, хотя местный падре в своих проповедях клеймил это как проявление язычества. Твоя бабушка, как и все девицы, радовалась приходу весны. Я, милостиво позволил крепостным пойти в лес, куда им в другое время разрешалось входить только за особую плату, и притащить оттуда хворост больших костров, которые будут гореть всю ночь. В их красном свете, веселились простолюдины, а твоя бабушка зазевалась. Клянусь адским пламенем, что терзает мою грешную душу, твоя бабушка была такой же строптивицей, как и ты! Моим слугам пришлось ее держать за руки и ноги, а потом ничего, ей даже понравилось! Волосы у нее были похожи на твои – шелковистые, мягкие, пушистые. Кстати, она тоже наивно думала, что супружеская жизнь доставляет женщине удовольствие. Боюсь, я ее разочаровал! Эх, Алисон, по человеческим меркам это было так давно… В Аду времени нет. Впрочем, вспомнить приятно! А теперь я хочу посмотреть на тебя совсем голую! Раздевайся! Дрожа от страха, унижения и холода, девушка подчинилась. – Сладкая какая! Рыжая, вся в меня! А Эллен совсем на меня не похожа! Кто знает, не наставила ли мне моя старуха рога? – Не надо! – Алисон почувствовала холод от прикосновения рук призрака. Впрочем, бесплотное тело не причинила ей никакого вреда. – О горе мне! – призрак, поняв, что не сможет воспользоваться телом внучки, растаял. Девушке стало совсем плохо, а тут служанка принесла яичницу с ветчиной и глиняную кружку с пивом. – Скорее я прыгну в яму со львами, чем заставлю себя проглотить хоть кусочек, – заявила она. – Какой там завтрак! – Не торопись отказываться, – служанка улыбнулась и оставила все на столе. Не прошло и часа, как все было съедено. Пока у госпожи было женское недомогание, Алисон выполняла супружеский долг за нее. Сначала она не испытывала ни желания, ни страсти, только чувство непонятного тепла, поднимающегося из поруганного местечка, делало ее нежной и податливой. Супруги еще раз высекли ее розгами, когда наложница, вспомнив проповеди отца прелата, отказалась предоставить рыцарю для утех свою шоколадную дырочку. Тут снова пригодились ременные петли. – Ну вот, – для начала он положил на ладонь на то самое местечко, которое девушка не хотела давать. Алисон, казалось, поняла, что сопротивление бесполезно, но все же безуспешно попыталась сдвинуть ноги. – Все только начинается! – рыцарь просунул в колечко кончик указательного пальца. – CORRUPTIO OPTIMI PESSIMA! (самое худшее падение – падение чистейшего! – лат. Прим. переводчика) По телу Алисон прошла судорога. – А теперь покажи, кто тут хозяин! – Эллен протянула мужу пучок связанных прутьев. – Она еще будет решать, что можно моему мужу, а что нельзя! Видимо, наш первый урок она уже успела позабыть. Мартин смотрел, как раскраснелись щеки и загорелись глаза у его супруги, и решил по-рыцарски поучить непослушную девчонку. – Ну, раз она не хочет по-хорошему... – рыцарь взмахнул розгой, – будет по-плохому! Размахнувшись, он на секунду задержал прутья на ляжках Алисон, а потом дернул их на себя. На этот раз порка была куда более суровой, но и рыцарь оказался на высоте. Розги вновь сделали ее податливой, покорной и горячей. Рыцарь обнял Алисон, просунув руки ей под живот, и вошел в нее медленно, но уверенно, не останавливаясь и тогда, когда заметил, как она сжалась от боли и страха, и продолжал движение, пока не вошел до конца. Затем он остановился, давая ей пережить шок. – Это не так страшно, как считают глупые девицы и церковники! – движения были неторопливыми. – Dixi! (Что сказано, то сказано, добавить нечего! – лат.) Иногда он совсем останавливался, целовал и ласкал ее ушки, мял ладонями груди и живот. Почувствовав, что кольцо податливо растянулось, Алисон застонала тихо, потом громче. Из глаз струей потекли слезы, что не понравилось Эллен, и она решила обязательно высечь девчонку еще раз. Впрочем, Мартин предпочитал добиваться своего не розгами, а тем, что ласкал наложницу до тех пор, пока в ней не пробуждалось желание, и сколь ни сладостно было ей потом, собственная слабохарактерность казалась ей унизительной. Алисон еще не осознавала, что уже началось ее душевное воскрешение: она больше не носилась со своим горем, как наседка с яйцом. – В конце концов, раздвигать ноги приятнее, чем подставлять попу под розги! – решила она. Плотское удовольствие от любви, которое у нее появилось и надежно повторялось при желании, вселило в нее уверенность в свою полноценность, выкорчевало корни раздражения и горечи, о существовании которых она и не подозревала. Больше того, она поняла, что, отдавая себя, ничего не теряет. В самой глубине души оставалось что-то отчаянно черное, что могло всплыть наружу, оглушить и сломить ее, но это было очень далеко. Ее душевный мир, который так помалу и трудно восстанавливался, вмиг разлетелся вдребезги. Глава седьмая. Соломенные вдовы Эллен очень хотелось родить Мартину ребенка. Судя по первым признакам, у нее получилось. Пышная фигура женщины откликнулось на ее положение, соски набухли и потемнели, а и грудь торчала так, что издалека выдавала в ней беременную женщину. Впрочем, Мартин, как истинный джентльмен, не обращал внимания на то, что происходит с женой. “Высечь девчонку или не высечь? – Эллен лежала на спине и смотрела в полог над постелью. – Алисон должна научиться вылизывать меня между ног!” Увидев, что муж привязался к рыженькой девчонке, она не стала выгонять ее из постели, но сделала так, что и на супружеском ложе Алисон доставалась роль служанки: вылизать господина после соития входило в ее обязанности. Попытки возражать господам у рыженькой служанки были, но быстро пресекались супругами с помощью розог. За отказ лизать меч господина ей досталась особо суровая порка. «Удовольствие в постели должна получать только я! – думала Эллен, поручая Мартину в очередной раз наказать служанку. – Этой простушке сразу бы согласиться, ну, да раз она упирается, получит все, что заслуживает!» – Ай! Не надо! – Алисон вздрагивала на привязи. – Я буду, буду делать все, что прикажете! Слезы и стоны несчастной переросли в жалобный вой. Мартин, мечтавший попробовать знаменитую ласку из арсенала восточных красавиц, решил не жалеть стропитвую служанку и наказывал в полную силу. – Так ее! – Эллен обожала смотреть на мучения девушки: неистребимая женская ревность получала в этот момент полное удовлетворение. – Чтоб неделю сесть не могла! Впрочем, экзекуцию пришлось отложить: наблюдая за конвульсиями несчастной Алисон, Мартин так возбудился, что сумел доставить Эллен несколько очень приятных минут. Девушка, так и не освобожденная из привязи, всхлипывала и смотрела за играми хозяев. «Я вылижу его, пусть только больше не бьет! – думала она, понимая свою ошибку. – Все что угодно, только не розги!» – А теперь, – Эллен посмотрела на Алисон, – пора посмотреть, пошло ли наказание впрок нашей рыжей подруге! Мартин развязал Алисон и лег на спину. Поначалу девушке пришлось подавлять подступающую к горлу тошноту. «А если укусить? – вдруг подумала она. – Сомкнуть зубы и отмстить за все, что они со мной сделали? Отмстить за свою поруганную честь и за розги?» Ее тело задрожало от предвкушения мести, но тут она вспомнила, как быстро судьи расправляются с преступниками, тела некоторых из них до сих пор качаются в петлях на деревьях вокруг замка. Боль в наказанном теле вернула ее к действительности: за такой поступок она явно одними розами не отделается. «Нет! – закрыв глаза, Алисон представила себе, как стоит под деревом, а палач надевает на ее нежную шею пеньковую веревку. – Не хочу!» – Облизни губы, обхвати ими свои зубки, – учил Мартин девушку основам запретных ласк, – и теперь обхвати ими член, как колечком! Теперь работай вверх-вниз! Наблюдая, как реагирует муж на прикосновение чуткого языка, Эллен и сама захотела пробовать девушку. «А никуда не денется, – подумала госпожа, – будет плохо стараться, так высеку!» Рыцарь Мартин мирно храпел меж двух женщин и не собирался выяснять, что же творится у них в головах. Его вполне устраивало, что в одной кровати его греют сразу два женских тела, и судя по всему, постельные игры еще не скоро превратятся в простое исполнение супружеского долга. Утром Эллен объявила девушке, что по ночам у нее появляется новая обязанность. – Ты будешь вылизывать меня так же тщательно, как моего мужа! – строго сказала она. – По первому требованию! В случае малейшего недовольства – розги! Кстати, у нас уменьшился их запас. Так что не забудь его пополнить! “Что угодно, только не розги, – думала наложница, услышав новую придумку госпожи. – В конце концов, я вылизывала у Мартина после того, как он кончал в мою госпожу, так что знаю, какая она на вкус!” – Тебе надо объяснять, чего я хочу? – Эллен раскинула ноги в стороны. – Нет, госпожа, – Алисон покосилась на пучок розог, замоченный в корыте, и встала над хозяйкой на четвереньки. Впрочем, перспектива быть высеченной или отданной слугам тоже не радовала. – Ну, бабы! Ну, бабы! – воскликнул Мартин, увидев, чем они занимаются. – Вот еще на мою голову! Ей-богу, если мужчин сотворил Господь, то женщин – сам черт, чтобы всех отправить в ад! Нет, кажется, сегодня я высеку их обеих! Не миновать бы женщинам порки, но тут прибыл курьер с важным письмом. Оказалось, мирная жизнь закончилась. Необычайно холодный и дождливый апрель сменился теплым и солнечным маем. Сюзерен, решив, что погода подходит для войны, потребовал Мартина под свои знамена. Расставание было тяжелым. Как и был принято в те далекие времена, все свои дела он привел в полный порядок. Яркое солнце показалось обитателям замка добрым предзнаменованием. – ALEA JAKTA EST! (жребий брошен! – прим. перев.) У меня нет времени на разговоры, Эллен, – Мартин собрался в поход. – Я, как верный вассал, не могу предать своего сюзерена и отсиживаться дома. – Но, Мартин... Он обнял жену и припал к ней долгим поцелуем, потом поцеловал глаза и щеки, снова вернулся к губам. – Благослови и храни тебя Господь, дорогая моя. Не бранись, что моя любовь заставляет просить тебя быть осторожней. Позаботься об Алисон! – добавил он, целуя на прощание жену. Теперь Эллен вдруг ощутила себя одинокой женщиной. Оставленной в замке, чтобы ждать, молиться, вышивать и гадать, что станет, если Мартин не вернется. Узнав, что служанка забеременела, Эллен изменила к ней отношение. Выпестованная злоба и ревность к Алисон отошли на второй план. Ожидание счастья сблизило обеих женщин настолько, что ночи в осиротевшей постели они продолжали проводить вдвоем, не обращая внимания на перешептывания замковых слуг. – Подвинься, Алисон, к тебе хочу, – Эллен тошнило, и голова кружилась. – Мне холодно. Представляешь, мой духовник заставил меня каяться и жертвовать на нужды церкви. Правда, он сказал, что Бог простит всех раскаявшихся грешников, и грешниц в том числе! – Да уж, – Алисон подбросила дров в камин. – Я тоже каялась перед ним, стоя на коленях. Интересно, а раскаявшихся служителей церкви он тоже помилует? Она тоже была на исповеди и, так как денег на покаянный вклад у нее не было, пришлось делать духовнику покаянное seminen in ore (семя во рту), благо он тут же простил девушке и этот грех и все, чем она занималась в спальне супругов. «Да простит меня Господь, – думал священник, млея от удовольствия, – грешен я, ох как грешен, но кто из людей без греха? Все мы грешники! Безгрешны только младенцы и Господь!» Алисон видела, что происходит со священником, но довела процесс до полного завершения. – Может, ты ведьма? – духовник, получив покаяние, поправлял одежду, – и тебя вздернуть надо на ближайшем дереве? – А как же я после этого приду в другой раз каяться? – Алисон поняла, что нашла в духовнике слабую сторону и тут же ею воспользовалась. – И то верно! – священник был в слишком хорошем настроении, чтобы спорить. – Ступай с Богом, дочь моя! Так Алисон спасла себя от излишнего внимания церкви. Теперь обе женщины чувствовали себя в сравнительной безопасности. Конечно, в те времена был шанс того, что соседи, узнав об отсутствии мужа и большей части его солдат, нападут на замок и тогда… Но об этом думать как-то не хотелось. “Повезло мне, что я забеременела, – Элеен повернулась, и кровать жалобно заскрипела. – Нацепил бы на меня пояс верности, а это та еще штучка! А что у меня с этой девчонкой? Почему я позволила ей так часто спать с моим мужем и не спровадила ее на кухню или в птичник? Как же струны в моей душе задела эта рыжая лисичка?” Алисон протянула к ней руку. Рука была холодной, и Эллен натянула ей на плечи одеяло. Она стала тихонько поглаживать холодную ладошку, вроде бы согревая, а сама был рада просто подержаться за нее. Постель без господина казалась женщинам огромной и неуютной. Камин, хоть и исправно кушал дрова, не мог согреть их так, как это делал Мартин. Обе женщины молили Пресвятую Деву о спасении его на поле брани. Наконец, сон сморил их. – Госпожа, – Алисон очнулась от беспокойного сна, при котором она крутилась и что-то бормотала. – Мне скучно. – Эллен прижалась к девушке. – Сейчас, – Алисон вздохнула и поцеловала госпожу между грудей. – Хотите, я подготовлю вас? Алисон глубоко вздохнула и провела рукой по вздувшемуся животу Эллен. Под ее рукой ребенок шевельнулся, и Алисон ощутил слабое биение новой жизни. Ее лицо расплылось в широкой, радостной улыбке. – К чему подготовлю? – Мартин от нас далеко. – У меня тоже живот растет, – Алисон вздохнула, – Христос милостив, а Отец небесный добр и справедлив. Все, может, так и будет. Ты слышишь своего ребенка, Эллен? Я своего слышу. – Не знаю почему, – Эллен несильно шлепнула служанку по попке, – но это существо заставляет мою душу петь! «Пожалуй, я знаю, чем можно заняться в спальне двум женщинам, пока хозяин отсутствует, – подумала Эллен. – У меня от первого мужа осталось наследство, слава Богу, я его не выбросила!» Выскользнув из объятий Алисон, Эллен встала и достала из тайника хлыст, что не раз и не два оставлял на ее теле весьма чувствительные следы. Деревянная рукоятка страшного орудия была отполирована частым употреблением и вполне годилась для той игры, что задумала Эллен. – Вы хотите меня бить! – Алисон упала на колени и заплакала. – Госпожа, меня не надо сейчас наказывать, я же беременна! Пожалейте моего ребенка! – Высечь тебя никогда не поздно, – в голосе Эллен появились железные нотки. – Впрочем, как и отдать замуж! Но сейчас мне хлыст нужен совсем не для этого. Ну-ка встань и раздвинь ноги! Мой первый муж, сэр Стефан, обожал сечь им непослушных крестьянок, что медлили задирать подолы, да и мне самой доставалось не раз! Чтоб ему черти в Аду дров под котел подбросили! А сейчас нам это наследство пригодится. Эллен пристроила деревянную рукоятку между ножек Алисон, обернула гибкий хвост вокруг ее бедер, пропустила между ног и затянула узлом на крестце. «Что она делает? – Алисон чувствовала, как кожа впилась ей между половых губ. – Зачем?» Ее тело протестовало против подобного обращения, но женщина знала, что в спальне всегда есть запас моченых розог и не стала возражать. – Да, эта штучка не сравнится с мечом Бертрана, – Эллен села в кровати и стала осматривать свою работу, – и болтается как на корове седло! Однако, это все-таки лучше, чем ничего!» «Обидно! – Призрак Максимилиана смотрел за приготовлениями, но не имел сил сойти с портрета. – Какие черти дернули Алисон освятить спальню? Эта простушка обрызгала все вокруг святой водой и теперь мне не выйти! Боится, видите ли, за младенчиков! Ну, ничего, я ей еще отмщу!» Усы на портрете грозно поднялись вверх, но женщины не обращали на него внимания. – Госпожа, – до Алисон вдруг дошло, чем они сейчас будут заниматься, – а ведь это смертный грех! – А ты что, не умеешь каяться? – Эллен знала о духовнике столько интересного, включая покаяние Алисон, что на следствии у несчастного служителя церкви могли бы быть очень большие служебные неприятности. Огонь в камине ярко пылал, и портрет дедушки Максимилиана, казалось, вновь ожил. Впрочем, после окропления спальни святой водой он не мог помешать женщинам в столь непотребных играх. «А мне казалось, что в земной жизни я все видел и всего пробовал! – думал призрак, наблюдая, как Эллен надевает на служанку импровизированную упряжь. – Оказывается, нет!» – Мы столько раз совершали на этой кровати смертные грехи, что одним больше, одним меньше – роли уже не играет! Иди сюда и пристраивайся! Эллен встала на четвереньки в кровати. Беременный живот отвис вниз, и стало сразу легче дышать. Подними его рукой и вперед! «Прости меня грешную!» – Алисон пристроилась на коленях сзади и подняла деревянную рукоятку в боевую позицию. Сладкое местечко госпожи выпустило капельку сока любви. – Аккуратнее! – Эллен чувствовала, как рукоятка заполняет ее изнутри. – А теперь начинай двигаться. И знай, если я не кончу, вылетишь из замка! Отдам тебя нашему духовнику в услужение! «Господин не раз и не два ставил так и меня и Эллен, – Алисон обхватила госпожу ладонями под живот и начала двигаться, подражая Мартину. – В конце концов, почему бы и не сделать то, что тебя просят?» Тут женщина поняла, что игра не оставила ее безучастной. Ремень, пропущенный между ног, стал скользить по маленькой горошинке, постепенно наполняя сладостью тело Алисон. «Да что же это? – Алисон продолжала двигаться, чувствуя приближение разрядки. – Если я кончу раньше госпожи, розог не миновать!» Прекрасную Эллен хлыст тоже не оставил равнодушной. Ее первый муж несколько раз насиловал рукояткой, но делал это гораздо грубее, чем Алисон. Впрочем, тогда боль от порки заглушала все ощущения и всю прелесть деревянной рукоятки госпожа смогла оценить только теперь. – Разрешите? – Алисон прикоснулась пальцем к шоколадному отверстию Эллен. – Давай! Верная служанка ввела палец в кишку и тем, сквозь тонкую перегородку почувствовала движение твердой рукоятки. Именно этого не хватало Эллен для полного блаженства. – Еще, еще! – стонала она. Обе женщины кончили одновременно. Эллен было так хорошо, что сладостный стон Алисон она пропустила мимо ушей. «Чем только не приходится заниматься, когда муж в отъезде!» – думала она, в полном бессилии упав на кровать. Алисон отдохнуть не удалось. По заведенному обычаю ей еще предстояло вылизать госпожу. «Похоже, она довольна! – думала служанка, слизывая солоноватые капельки. – Значит, из замка меня не выкинут, и замуж за висельника и в услужение духовнику не отдадут!» – Иди сюда! – удовлетворенная госпожа развязала узел на хлысте и освободила служанку от ременной упряжи. – Вон, смотри, какая кожа мокрая! Эллен хитро улыбнулась и понюхала хлыст. Кажется, тебе самой понравилось? – Да, госпожа, – призналась Алисон, – в начале мне было страшно и неудобно, а потом… – Потом будет завтра, – Эллен убрала хлыст в тайник, – утром как следует намажешь хлыст салом, а вечером завтра я сама тебя попользую! Мартин приехал год спустя, уставший и постаревший. После подлой измены сюзерена, душа вассала закоченела, как у покойника, успевшего раскаяться и принять причастие. “Все, ни одна сила не заставит меня покинуть замок!” – решил он. Эллен увидела его с надворотной башни замка. Она схватила плащ и выбежала во двор навстречу мужу. Встречавшие хозяина домочадцы молча расступились перед Эллен, и Мартин, сойдя с коня, поцеловал ей руку, а потом губы. – Слава Богу! Мы не зря молились с утра до вечера! – Эллен была рада увидеть мужа целым и невредимым, но сразу поняла: что-то случилось страшное и непоправимое. Прикосновение губ рыцаря было холодно-вежливым, и ее радость сменилась испугом. – Что-то не так? – Эллен пробрала дрожь, но не от холодного ветра, трепавшего ее плащ, а от дурного предчувствия. – Что случилось? Ты не ранен? – Много чего случилось, дорогая, но позволь мне войти. Теперь, слава Богу, спешить больше не надо. Мой сюзерен нас предал накануне решающего сражения! Где старые добрые понятия о рыцарской чести? Ему в обмен обещано местечко поближе к трону короля, а я… Я вернулся навсегда. – Совсем?! Она увидела, что глаза мужа устремлены мимо нее. От былой страсти, казалось, не осталось и следа. – Пойдем, осмотрим наш замок! – Он подставил ей руку, как джентльмен предлагает руку знакомой даме, приглашая пройтись. – Да, вернулся совсем, – тихо повторил он с улыбкой, – если, конечно, не придется отражать нападение на наши владения. Это я еще смогу сделать. В остальном я на отдыхе. А где Алисон? – Ты сейчас все увидишь и все поймешь! – Эллен повела его в дальнюю комнату, где Алисон дремала над двумя детскими кроватками. – Думаю, мы сумеем отогреть твое тело и душу! Со стены улыбался прадедушкин портрет. Продолжение следует!

DeMonica Просмотр профиля	9.10.2009, 8:12 Сообщение #11
Ответить автору Секс-диктатор Группа: Активные форумчане Сообщений: 3046 Регистрация: 25.5.2008 Из: Москва Пользователь №: 83440 Спасибо сказали: 1751 раз Пол: Женщина Репутация: 312	________________________________________________ А.Новиков Катрина в ужасе, или КОНКЛАВ МЕРТВЕЦОВ (фантазия по мотивам новелл Вильяма Гаррисона Эйнсворта, и других авторов английской литературы XVII-XX веков) Тот факт, что половой разврат в религиозных празднествах присущ самым разнообразным религиям всего земного шара и существовал уже в древнейшее время, показывает, что эти явления имеют общий корень с религией, и что они нисколько не зависят от исторической формы того или иного исповедания. В новейшее время ответственность за подобного рода явления часто взваливалась на католицизм, но это некритическое утверждение в высшей степени несправедливо, ибо католицизм, как таковой, столько же ответствен за это, как и все другие вероисповедания Блох Глава первая Отцовское напутствие Поместье, располагавшееся среди соснового леса, сэр Мартин получил в приданное за спасение прекрасной Эллен из лап мужа-разбойника. [См. новеллу Рыцарь Мартин] Это был старый замок, возведенный согласно моде далеких времен и состоящий главным образом из темных извилистых коридоров, башен и залов со сводчатыми потолками. Гобелены на стенах – величественные, но плохо приспособленные для личного удобства по причине их мрачной величины. Старый звонарь отрабатывал жалованье, честно ударяя в колокол при приезде гостей, на восходе и на закате солнца. Красавица Эллен подарила своему мужу четверых детей, трех мальчиков и одну девочку, прекрасную леди Катрину. Еще трое детишек умерли, не дожив до года. После приключения в замке минуло добрых двадцать лет. «Вот и вечерний колокол зазвонит, сейчас решится моя судьба, – сердце Катрины, молоденькой рыжеволосой девушки, живущей в башне замка, отчаянно забилось. – Или меня отдадут замуж или…» О перспективе второго пути думать не хотелось. Что могло ждать юную девушку в пятнадцатом веке? Это только в Московии рыжим везет, их и без приданного замуж берут, так как считают первыми красавицами! В Англии девушкам, хоть рыжим хоть не рыжим, только два пути: замуж или в монастырь. Сэру Мартину, недавно овдовевшему доблестному рыцарю, надо было решить непростую задачу: найти деньги или земли в приданное за дочь, а тут еще двух сыновей надо отправлять на войну с лягушатниками, чтобы старший сын, наследник всех титулов, мог спать спокойно. «Вот я лягу на брачную кровать, – мечтая о муже, девушка задрала юбку, и запустила между ног пальчик, чтобы хоть немного унять беснующуюся плоть, – раздвину ножки и подарю ему свое самое главное приданное!» В монастыре, где она воспитывалась, многие девушки практиковали этот способ осквернения плоти и даже на исповеди не признавались в этом грехе во избежание епитимьи: суровевшей порки розгами, длительного поста на хлебе и воде. Со стены на Катрину строго смотрел портрет прадедушки Максимилиана. Слуги шептались, что его призрак иногда гуляет по замку. Манфред, старый звонарь, единственный слуга, оставшийся в замке со времен первого мужа прекрасной Эллен, напившись крепкого пива, рассказывал, что по молодости лет искал в замке клад и увидел призрак. «– Хочешь найти клад? – спросил он меня, грешного звонаря. – Тогда пойдем со мной! – Веди меня! – воскликнул я. – Я пойду за тобой хоть в самую преисподнюю! Призрак степенно, но с угрюмым видом прошествовал до конца галереи и свернул в подвал. Я следовал за ним на некотором расстоянии, исполненный тревоги и ужаса, но без колебаний. Когда я захотел войти в тайную комнату вслед за призраком, незримая рука резко захлопнула передо мной дверь! Я, собрав всю свою смелость, стал ломиться в дверь, ударяя в нее ногой, но убедился, что она не поддается никаким усилиям, а на следующий день на этом месте была глухая стена!» Весь замок, включая леди Катрину, весело смеялся над рассказами звонаря. Впрочем, сейчас девушке было не до смеха. Всего на полгода ее привезли в родительский дом на похороны матери, и папа, известный не только храбростью на ратном поле, но и тугодумием, решал, куда отдать дочку: под венец или в монастырь, навсегда. В ожидании отцовского вердикта Катрина читала Библию и проводила дни в молитвах, но сегодня ни чтение, ни размышления не лезли ей в голову. Девушка, подумав, решила, что портрет не будет возражать, если она слегка погладит себя. – Прости меня, грешную! – Катрина с восторгом предалась своему занятию, не обращая внимания на портрет, дрожавший от справедливого негодования. Взгляд рыцаря стал строгим. Казалось вот-вот, и он сойдет со своего места, чтобы покарать бесстыдницу самым жестоким образом, но возмездие пришло совсем с другой стороны. «Вот сейчас…– думала девушка, работая пальчиком, – Вот еще немного и…» В этот момент портрет прадеда, висевший над сундуком, явственно вздохнул, и грудь его поднялась и опустилась, но юная грешница была слишком занята для того, чтобы любоваться живописью в такой сладкий момент. – Катрина! – ударом ноги отец открыл дверь, перепугав девушку до смерти. Она схватилась за задранную юбку, намереваясь одернуть ее вниз. – Стой, паршивка! – лицо девушки украсила крепкая оплеуха. – Папа, – девушка отскочила, ухватившись за щеку и на ходу одернув подол. Катрина стояла посреди комнаты, пунцовая от смущения и была готова провалиться сквозь землю. Тогда отец, уже окончательно решивший участь дочери, решил напоследок воспользоваться свой властью. – Ты, бесстыдница, должна подчиняться отцовской воле! Казалось, сама природа встала на сторону родителя. За окном сгустились тучи, раздались мощные раскаты грома. – Да, сэр! – та нерешительно кивнула. – Я готова подчиниться! Катрина, неизменно верная своему дочернему долгу, трепетала от страха перед суровостью сэра Мартина: ее братья не раз встречались с отцовским ремнем. Отец строго посмотрел на дочь, потом на распятие в углу комнаты и на старую гравюру, изображавшую воспитание девушек в школе, и на портрет своего деда Максимилиана. «Вот это правильно! – подумал он, любуясь учителем с пучком прутьев в руках. – Так и надо воспитывать юных грешниц! Говорят, дедушка был строгим, но справедливым! Он бы оценил!» – Ты ведь знаешь, насколько сурово церковь карает за подобный грех? Похоже, я не уделил твоему воспитанию достаточно внимания, доверившись монахиням! Мало тебя в монастыре пороли! – Простите, сэр, – пробормотала она, – я совершила великий грех! «И какие черти занесли его в мою башню? – подумала девушка. – Прямо как нарочно!» – Тебе что, святые отцы не объяснили, что за этот грех тебя ждут вечные муки? – взгляд отца метал громы и молнии. – Проси отца наказать тебя! – Пожалуйста, сэр, накажите меня! – девушка с трудом выдавливала из себя каждое слово. В сознание медленно заползал ужас перед строгим родителем и его страшным толстым ремнем. Взволнованная покрасневшая девушка была чудо, как хороша, и сэр Мартин вдруг почувствовал себя лет на двадцать моложе, полным сил рыцарем, лишаюшим невинности юную крестьянку на брачном ложе прекрасной Эллен. «Молодая, красивая бесстыдница! – подумал он. – Вкусная, как персик! И когда она успела вырасти?» – Раздевайся, грешница! – отец усмехнулся, глядя, как лицо дочери залила краска стыда. Девушка медлила. Несмотря на все старания сохранить самообладание, Катрина не могла сдержать дрожь. Ей, взрослой девушке раздеваться перед отцом?! – Папа, я дочь рыцаря, в моих жилах течет кровь потомков Вильгельма-Завоевателя! Меня нельзя бить как крестьянку! – юная леди сделала шаг назад. – Папа, можешь меня выпороть, но раздеваться я не могу! Что бы сказала моя матушка? По спине Катрины потекли струи холодного пота: такого унижения она не испытывала ни разу в жизни! Папа смотрел на нее и думал, насколько красивы правильные черты хорошенького личика и как соблазнительно свежо обнаженное трепещущее тело. – Ты еще споришь, бесстыдница! – отец грозно сдвинул брови. – Твоя матушка на небесах, мир ее праху, а ты, грешница, здесь! Ты не просто дочь рыцаря, ты моя дочь! И разденешься полностью, и сделаешь это немедленно! Мне что, позвать слуг тебе на помощь? Только сейчас ему пришла внезапная мысль, заставившая бурлить кровь: одного рыцарского ремня за блудодейство явно будет мало, надо заставить дочь сделать то, что делали пленные мавританки с помощью губ и языка, и что категорически отказывалась делать его покойная жена. Конечно, «seminen in ore» [семя во рту – прим. переводчика] тоже грех, зато какой приятный! Ни жива, ни мертва от объявшего ее страха, Катрина вскрикнула и вырвалась от него. Катрине отчаяние придало храбрости, и, больше всего страшась настойчивого стремления сэра Мартина осуществить свой замысел, она крикнула: – Смотрите, смотрите! Само небо осуждает ваши нечестивые намерения! Погода ощутимо портилась. Свинцовые тучи собрались над замком, и первые раскаты грома оповестили о начинающемся буйстве природы. – Ни небо, ни ад не помешают мне выполнить то, что я задумал, – ответил Мартин и снова бросился к дочери. За окном сверкнула молния, осветив комнату отблеском адского пламени. Катрина, стоявшая спиной к портрету, не заметила, как портрет шевельнулся, и не знала, откуда донесся услышанный ею вздох, но вся задрожала. – Ты ведь хочешь искупить свое плохое поведение, – отец ухмыльнулся, вспомнив прекрасных пленниц, проигранных им в кости, – греховодница? Снимай платье! – Да, сэр! – глотая набежавшую слезу, девушка выдернула шнуровку, и платье упало к ее ногам. – Только не надо звать слуг! Последняя надежда, что позорного и унизительного наказания удастся избежать, рухнула. – Юбки и корсет долой! «Только не в монастырь, – думала девушка, решив подчиниться воле отца, – пусть выпорет, но отдаст замуж!» – Ты вполне сформировавшаяся женщина, – улыбнулся папа, снимая кожаный ремень, верно служивший ему уже не один десяток лет, – у тебя тонкая талия и крутой изгиб бедер, прямо как у твоей покойной матушки! А теперь, юная леди, становись на колени! Краем глаза он тоже заметил, что портрет ожил, но это не остановило его намерения. «Хорошая из нее получится монашка, – подумал рыцарь, любуясь прекрасным телом, – будет, кому замаливать мои грехи!» Катрин, оставшись в костюме праматери Евы, стыдливо прикрыла руками груди и низ живота. Конечно, в монастыре, где она провела последние годы, святые отцы не раз задирали ученицам юбки и, шепча молитвы о спасении их душ, и, краснея от вожделения, украшали нежные половинки следами березовых розог, но никогда ей не приходилась раздеваться полностью перед мужчиной, тем более перед собственным папой. – Ну-с, юная леди, начнем! – мужчина подмигнул портрету, зажал голову дочери между своих ног и грубо потискал пышную попку, чтобы усилить мучительные переживания от предстоящего наказания. Бедная девушка молила пощадить ее, но голос терялся в гневных раскатах грома. Туча между тем продолжала плыть над замком. Она закрыла солнце, и на землю спустился сумрак. Казалось, сама природа требовала наказать девушку. – Сейчас твоя попа получит то, что заслуживает! – он наслаждался видом расколотой луны, вздрагивающей в предвкушении наказания. – Надо было зажечь факел, а то моему предку плохо видно! От каждого папиного слова дочка мелко вздрагивала, а ужас полностью овладел всем ее телом. Попытки высвободить голову были совершенно напрасны. Сэр Мартин, много времени проводивший в седле, держал шею дочери как тисками. – Господи, прости ее грешную! – отец сложил ремень вдвое. – Читай Pater Noster! И не дай Бог собьешься! Начну сначала! Мужчина придавил спину Катрины левой рукой, затем поднял ремень, любуясь, как голая дочка мелко дрожит в коленопреклоненной позе, столь унизительной для юной леди на выданье. Кожа спины и плеч приговоренной стала покрываться мелкими пупырышками: явный признак того, что Катрина боится. Ужас наложил на уста девушки печать. – Возьмись руками за мои сапоги! – приказал папа. – Читай! По замковой черепице застучали первые капли дождя. – Pater noster, qui es in caelis… – сумела выдавить из себя Катрина и крепко зажмурилась. Папа с треском опустил воспитательный инструмент на пышный зад, непроизвольно сжавшийся в предвкушении удара. – Больно! А-аа! – дочка, забыв о молитве, открыла рот от боли, и тело вздрогнуло. –Sanctificetur nomen Tuum... – Это только начало! – улыбнулся сэр Мартин, снова поднимая ремень. – Читай молитву! – Так ее! – вмешался портрет со стены. – Эта бесстыдница не стеснялась даже меня, сэра Максимилиана! Давно пора! – Adveniat regnum Tuum! – девушка тихо вскрикнула, тело непроизвольно дернулось вновь, но мужчина не выказал никакого милосердия. – Всыплю, мало не покажется! – ответил предку сэр Мартин, не подумав удивляться. Он был так увлечен наказанием, что ни ужаса, ни страха перед ожившим портретом не испытывал, а Катрине тем более было не до удивления. Ремень кусал и кусал ее тело, и страшная боль не давала возможности сосредоточиться на чем-то еще. За задержку очередной фразы она получила основательный удар. – Fiat voluntas Tua, … – Катрина не выдержала и прикрыла ягодицы руками, – sicut in caelo et in terra! Ей показалось, что от боли из глаз посыпались искры. – Начать сначала? – спросил папа, припечатывая ремнем еще раз. – Panem nostrum quotidianum da nobis hodie! – с последним словом ремень угодил как раз в щель между ягодиц. Не выдержав, она стала крутить попкой, наивно считая, что сможет увернуться от нового удара. – Не жалей ее! – приказал дед со стены. Максимилиану хотелось вылезти из рамки, но слова молитвы накрепко привязали его к холсту. – Что заслужила, то и получила! – методично и по-рыцарски крепко мужчина хлестал обнаженный зад, пока несчастная произносила слово за словом. – Руки на сапоги! – Et dimitte nobis debita nostra! – девушка с трудом выкрикивала знакомые с детства слова, когда ремень снова и снова врезался в мягкое тело, всякий раз оставляя все следы на нежной коже.. – Sicut et nos dimittimus debitoribus nostris! –А-а! – получив крепкий удар, девушка пронзительно закричала, а потом, собравшись с силами, читала молитву. – Et ne nos inducas in tentationem! «Это не школьные розги!» – успела подумать она, и снова ремень оставил отметину. – Sed libera nos a malo! – обезумев от дикой раздирающей боли, униженная и морально раздавленная, дочь рыцаря билась и кричала, как простая крестьянка, поротая за недоимки в замковом дворе, а папа спокойно ждал, пока она произнесет последнюю фразу, которую от всей души припечатал ремнем к попе. – Amen! – Amen! – добавил портрет. После последнего "Аминь", ей показалось, что истерзанная попка лопнет как спелый гранат! «Неужели все кончилось? – подумала Катрина, и на минутку приоткрыла плотно зажмуренные глаза. – Это же мои слезы сбегают вниз по носу и капают на пол!» Отец стоял, усмехаясь при виде того, как вздрагивает дочь после унизительной воспитательной процедуры. Девушка еще не знала, как поможет ей эта молитва, в момент куда более страшный, чем отцовская порка. Предок, с интересом наблюдавший за наказанием, от возбуждения чуть не вывалился из рамы. – Любой грех можно искупить молитвой наказанием и покаянием! – улыбнулся портрет. – Правильно, дедушка! – сэр Мартин разжал колени. – Боже, будь милостив ко мне, грешному! У тебя будет время, чтобы это сделать. А теперь иди сюда, возьми его в ладошку! Думаю, дедушка не будет возражать! Он поднял ее за волосы до уровня своего паха, расстегнул гульфик, повернулся к портрету спиной, вынув напряженный до предела член, и накинул ремень петлей на шею Катрины. Она впервые в жизни в натуре видела этот интересный орган так близко. Напряженный и крепкий член казался ей по неопытности огромным. Немного смущаясь, девушка потянула руку и, взяв член, сжала в ладошке. Упругий член вздрагивал и пульсировал в руке, как живая рыба. – Правильно! А теперь соси! – приказал отец, слегка потянув концы ремня в стороны. – Так, так как ты сосала ледяную сосульку с крыши сарая! – Медленно! – уточнил дед, обидевшись на то, что ему плохо видно. В ноздри Катрины ударил запах немытого мужского тела. Сэр Мартин, как и большинство мужчин в те далекие времена, не заботился о чистоте. Зверски избитая измученная девушка послушно открыла рот, даже не пытаясь протестовать. Папа дышал тяжело и мучительно, а Катрина с трудом удерживалась от того, чтобы желудок не вывернулся наизнанку. – Ну вот, так то лучше! – смеялся отец, зная, что уже сегодня девушка навсегда покинет родной дом, и мать настоятельница вот-вот приедет. – Теперь проведи по нему языком и снова заглатывай! «Боже, что же я делаю?» – Катрина едва не подавилась и хватала воздух ртом, когда папа изверг семя. А потом, стыдливо прикрывая грудь, поперхнулась и залилась слезами. Ее лицо было пунцово-красным, сравнимым по оттенку с истерзанной попкой. – Теперь одевайся! – папа убрал обмякший член и улыбнулся. – Умойся и приведи себя в порядок! У нас сегодня будут гости! С этого мгновения ужас от боли и унижения в душе Катрины сменился состоянием самого тяжкого уныния. Дыхание восстанавливалось, и боль от жестокого наказания, вытесняющая из сознания весь мир, постепенно расступалась, концентрируясь на попе. Она как будто медленно, нехотя всплывала на поверхность из глубины ужаса. Постепенно появлялись очертания комнаты, будто исчезнувшие за время наказания: кровать, гобелен, кувшин для умывания. Но, что самое удивительное, тело, столь жестоко наказанное, хотело жить дальше. Казалось, время остановилось. «Неужели в монастырь? – сердце девушки отчаянно билось. – Не хочу!» Немного оправившись от потрясения, вызванного жестоким и унизительным наказанием, она поспешила утереть слезы, чтобы скрыть происшедшее от слуг. Со стены довольно ухмылялся прадедушкин портрет. Его щеки раскраснелись, а усы топорщилась, придавая изображению бравый вид лихого воина и покорителя женских сердец. За окном лил слезы холодный английский дождь. Глава вторая. Разбой на лесной дороге – Кар-р! – черный ворон, вор и разбойник, живший под крышей в башне монастыря, считал женскую обитель своей охотничьей территорией и воровал все, что плохо лежит: цыплята, бусинки, монетки – все становилось его добычей. – Кра! «Не к добру ворон каркает, – подумала матушка Изольда, собираясь в дорогу. – Все равно привезу дочку сэра Мартина и возьму ее в монашки! А ворона давно извести пора!» Мать Изольда была по-своему доброй женщиной и пеклась о том, чтобы Крейцбергский монастырь процветал, а сестры-монахини не скучали. «Главное, вытащить из этого скупердяя побольше денег! Сэр Мартин, муж моей покойной двоюродной сестры скуп, как шотландец!» – рассуждая таким образом, монашка не забывала перебирать янтарные четки и постоянно читать цикл молитв, именуемый «Розарием», популярным в средневековой Европе с начала XIII века, когда Мадонна вручила четки с указанием, как молиться по ним, св. Доминику. Монахи и монашки постоянно носили с собой четки, чаще всего закрепленные у них на поясе. Погода потихонечку портилась. Тучки сгущались, набирались свинцом и явно собирались испортить погоду и усложнить путь матушке, продолжавшей читать молитвы. Католический Розарий состоял из 153 молитв «Аве, Мария» и 17 молитв «Pater Noster» [«Отче наш»], а так же Символа Веры. После 10 молитв читалось так же «Три святое» [«Слава...»], особо любимая монашкой молитва. Завершалось чтение молитвой «Под твою милость прибегаем» [«Ad tuum praesidium»], и время от времени надо было читать молитву о хорошей погоде, не входившую в Розарий, но очень уместную, когда на небе тучи. Так что скучать в дороге матушке не приходилось. Предвкушая поживу, мать настоятельница решила поехать за девушкой, понадеявшись на волю Божью, родственные связи и на свой дипломатический талант. Дорогу скрашивала фляжка с крепкой и сладкой микстурой, что поставлял аптекарь Авраам в монастырь. Монашки обожали лечить ею действительные и мнимые болезни. Путешествовать в те времена по дорогам без сопровождения было весьма опасно, но монашка надеялась на благочестие мирян и на защиту духовного звания, что уже не раз выручало ее из беды. Дорога шла через темный лес и мать-настоятельница стала шептать дополнительные молитвы, чтобы уберечься от разбойников и прочей нечистой силы. К сожалению, молитвы не помогли. – Какая встреча! – разбойники остановили повозку и сорвали клобук с ее головы. – Глядите-ка, святая курочка, собственной персоной, а какая хорошенькая! – Остановитесь, грешники! – Изольда пыталась сопротивляться. – У меня нет денег! – Да когда деньги бывают у вашей братии! – веселились разбойники, пустив по кругу микстуру аптекаря. – Зато есть все остальное! Давненько мы не щупали монашек! Матушка Изольда почувствовала, как бесстыдные мужские руки подвергли ее самому тщательному обыску. Молодой парень остекленевшим взглядом уставился монашке в лицо, приблизился вплотную и ощупывал уже двумя руками. – Какая птичка попалась в наши сети! – его руки спускались все ниже. – Ох, и крепкое же у нее пойло во фляжке! Влажные от похоти пальцы негодяя, скользнув по гладкому лобку, оказались в потаенном местечке. – Смотрите, – один из разбойников отобрал четки у матушки, – смотрите, на крестике читается «Credo», на каждой крупной бусине – «Отче наш», на каждой маленькой бусине – «Аве, Мария»! Очень дорогая вещица! Ноги у монашки подкосились и отказались служить. Атаман забрал четки себе, и лесные братья с криками поволокли отчаянно сопротивляющуюся женщину на лесную поляну. – Вот место, – указал глава разбойников на травку под сосной, – где должно быть совершено кровавое деяние, и я – тот, кто его содеет! Отрежем ей голову! Хотя… подождите, – атаман посмотрел на распростертое на траве нежное тело. – А не повесить ли нам ее вон на той рогатой сосне? К Богу поближе? Разбойники тут же принялись исполнять приказание. У пленницы сердце стало колотиться так, как будто собиралось выскочить из груди. В ушах звенело, а желудок, казалось, вывернется наизнанку. Для начала с монашки сорвали одежду. – На подстилку сгодится! – веселились разбойники. – Интересно, а много ли в ней блох? Нет, похоже, это не из нищенствующего ордена монашка! Обет не мыться явно не давала! Чистая и вкусная! – Таких и вешать приятно! – молодой разбойник ловко забрался по стволу и перекинул через сук веревку. – Смотрите, местечко-то у нее бритое! – Интересно, описается она как та мельничиха, что мы вешали на прошлой неделе? «Упокой боже душу несчастной женщины! – мысленно помолилась монашка. – И спаси меня, грешную!» – Ну что, приговоренная, ты сейчас погладишь нас так ласково и так нежно, как только умеют монашки! – смеялись разбойники, развязывая штаны. – Недаром про ваш монастырь по всей округе такие басни рассказывают, что нам, грешникам, только слушать, да облизываться остается! А будешь плохо стараться, повесим вниз головой! – А перед повешением выкроим из твоей кожи парочку ремней! – бородатый разбойник улыбнулся, показав полный рот гнилых зубов, и вынул огромный кривой нож. Изольда почувствовала прикосновение лезвия к груди. – Продадим их на базаре! «Прости меня, грешную! – снова взмолилась Изольда, – не ведают, грешники, что творят!» Лежа на траве под сосной, она видела петлю, покачивающуюся в ожидании добычи. – Ну, – улыбнулся атаман, – сейчас наша благочестивая гостья получит последнее в жизни удовольствие! Двое разбойников, привыкших к бесчинствам на дороге, широко раздвинули ножки Изольды и придавили их к земле. Изольда решала отдать себя на волю божью, но постепенно так увлеклась, что атаман убрал нож от ее тела. «Как говорил сэр Манфред, лишая меня невинности, – думала монашка, не в силах сдержать слез, – главное расслабиться и получить удовольствие, раз уж больше ничего нельзя сделать!» «Хороша чертовка, – думал атаман, наваливаясь на женщину всем телом, – недаром про монастыри всякие слухи ходят!» Тут атаман вынул член и выстрелил густым молочком на живот монашки. – И это все? – некоторое время она изучала белую слизь у себя на животе. В это время разбойник, сидевший на суку, опустил петлю ниже. – Это только начало! – второй разбойник занял место атамана. Он имел ее так, как имеют уличных девок, по животному грубо и жестоко. Ощутив внутри себя напряженный жезл, Изольда прикусила нижнюю губу зубами и начала стонать. – Ну, монашка дает! – кричали остальные разбойники, столпившиеся вокруг. «Десять человек! – подумала Изольда, – один готов, один на мне. Итого осталось восемь, включая того, что сидит на суку! А если им не по одному разу? Вот это приключение перед смертью!» – Еще сильнее, сильнее, глубже! – шептала она разбойнику, раскинув в стороны руки и призывно сжимая ладони. – Ну же, глубже давай, еще быстрее! Ее тело отчаянно хотело жить, а камешек, впившийся под правую лопатку, мешал расслабиться. Петля на суку тоже не прибавляла женщине удовольствия. Разбойники, правильно истолковав жест Изольды, подошли ближе и вложили члены ей в руки. – Вот так-то лучше! – второй разбойник тяжело дышал и жмурился, как кот на весеннем солнышке. – Кто следующий? В те времена крестьяне, волею судьбы ставшие разбойниками по вине сеньоров, разоривших их непомерными налогами, не очень церемонились с женщинами, а способа, кроме "мужчина сверху", просто не знали, ибо церковь все остальное считала грехом. Впрочем, то, что вытворяла Изольда руками, тоже было грехом, но не смертельным. – Все мы кончим жизнь на перекладине! – веселились разбойники. – Так повеселимся, пока до нас не добрались служители топора и веревки! «Жить, – думала Изольда, принимая одного разбойника за другим, – все что угодно, но только жить!» Ее тело, казалось, не выдержит такого количества, а ладони отвалятся от напряжения, но монашке, истосковавшейся по мужской ласке, этого было мало. «Только бы не убили, – думала она, – а я как-нибудь переживу!» Тут на лицо Изольде упала капелька жидкости, но это был не дождь, готовый пойти с минуты на минуту. Разбойник, сидевший на суку, готовил себя к соитию и слегка перестарался. – Слезай, – кричали неудачнику приятели, – попользуйся, если не все из себя выдоил! Спусти петельку пониже, а повесить мы ее всегда успеем! Главное, успеть до дождичка! – Иду, – разбойник кубарем скатился с сосны, чтобы не пропустить свою очередь. Страшную петлю он накинул монашке на шею, чтобы потом свершить казнь, не теряя времени. Хорошо бы успеть до дождика, чтобы потом укрыться в шалаше. Последний разбойник долго не мог кончить. Дыша в рот монашке чесноком, он решительно изо всех сил вдавливал в нее огромных размеров член. – Ай! – Изольда дернулась и громко икнула. Но разбойник механично и упорно разрабатывал проторенную ниву. – Хороша кобылка!– кричал разбойник, изливая в монашку сперму. – Затрахаю! «Вот и все! – думала Изольда, и слезы потекли из ее глаз. – Сейчас он в меня кончит и вздернет на сук, как рясу на просушку!» Натешившись вдоволь, разбойники решили оставить монашке жизнь, если та поклянется страшной клятвой, что не выдаст их правосудию. – Да явятся мне стовратные проклятья, – воскликнула она в тот момент, когда разбойники слегка затянули на шее петлю, – пристанут ко мне навсегда... в бурю и штиль, днем и ночью, в болезни и печали, в жизни и смерти, если я нарушу данный здесь обет. Да завоют у меня в ушах жутким демоническим хором темные духи осужденных... да замучит мою грудь неугасимым огнем ада отчаяние! Да будет моя душа, как гниющий лепрозорий, где Призрак Былой Радости сидит, как в могиле, где стоглавый червь не умирает... где огонь не гаснет. Да властвует надо мной дух зла, и да воскликнет он, когда пройдет мимо: «СЕ ПОКИНУТАЯ БОГОМ И ЛЮДЬМИ!» Да явятся мне ночью страшные привидения, да падут любимые друзья в могилу, проклиная меня последним вздохом. Да будет все самое ужасное в человеческой природе, более жуткое, чем может описать язык или вымолвить уста, да будет сие моей вечной долей, если нарушу клятву и выдам вас суду Божьему и человеческому! Услышав такие клятвы, разбойники вынули матушку-настоятельницу из петли. – Грешники, прочитайте по пятьдесят раз «каюсь»! – сказала измученная монашка им вслед. – Мир вам! – Да поможет тебе Бог! – ответил атаман. – Одежду мы тебе оставим. Повозка на дороге. Молись за нас, грешных! Янтарные четки, подумав, атаман унес с собой. Вообще, среди мирян считалось похвальным носить с собой четки и молиться по ним, однако разбойников они интересовали как ценная добыча. Впрочем, атаман оставил Изольде взамен свои, тоже, по-видимому, украденные у кого-то, из дешевеньких стеклянных бусинок. Первые капли дожди упали на грешную землю. – Слава Богу! – вздохнула матушка-настоятельница, как только разбойники скрылись. – Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, – матушка перекрестила грешников на прощание. Повозку и лошадь лесные братья оставили монашке. – Оra pro nobis! [молись за нас! – лат.] – сказал атаман напоследок. – Не надо отбирать у служительницы Господа последнее, – милостиво приказал атаман. – Раз женщина доставила нам столько удовольствия, пусть едет с миром! – Nunc et hora mortis nostrae! – монашка стала одеваться. – Amen! Ответом на молитву с небес были струи холодной воды. «Ну вот, – монашка повернувшись лицом на восток, истово молилась о спасении своей души, – накаркал ворон беду. Дождь и разбойников можно простить, но этот чертов камушек… Факт, истребить надо эту птицу!» Через два часа она уже была в замке сэра Мартина, измученная и вымокшая до нитки под проливным дождем. Ее худшие предположения оправдались: сэр Мартин был готов дать два воза зерна на монастырские нужды, но денег не хотел давать ни пенса! Изольда долго объясняла ему, что деньги необходимы монастырю, решившему дать приют его собственной дочери. При этом она сидела у камина, и от монастырской одежды поднимался пар. В таком немножко комично виде было сложно вести переговоры. Наконец, они ударили по рукам. – Катрина, спуститесь, пожалуйста, вниз! – старая служанка постучала в комнату к девушке. – Вас зовет отец! С каждым шагом девушка чувствовала, что в ее и без того опечаленную душу вселяются очень нехорошие предчувствия. Глашатаи не трубили в трубы, значит, претендент на ее руку и сердце не явился. Робость, присущая ее кроткой натуре, остановила ее у входа. Стоя в нерешительности перед дверью, она слышала, как отец, то быстрей, то медленней, ходит взад и вперед по комнате. Такое состояние его духа только усилило дурные предчувствия. Однако она собиралась уже заявить о себе стуком и попросить разрешения войти, как вдруг сэр Мартин сам отворил дверь. – Дорогой отец, это я, ваша дочь, – дрожа, Катрина присела в почтительном реверансе. «Все, кончено, – подумала она, увидев в комнате женщину в монашеской одежде. – Ну, почему?» Тело девушки и ее душа мечтали не о молитвах, а о крепких мужских объятиях. – Ну вот, моя доченька, познакомься с матерью настоятельницей, – сэр Мартин вздохнул, еще раз пожалев денег и двух обозов с зерном, что пришлось отдать жадной настоятельнице за то, что она согласилась взять Катрину себе. – С ней ты поедешь в Крейцбергскую женскую обитель. Будешь служить там Богу и молить его о том, чтобы он послал удачу твоим братьям в походе против лягушатников. – Нет, папа! – девушка закрыла лицо руками. Мечта, скрасившая юность девушки, что ее отдадут замуж, рухнула. Ужас от перспективы всю жизнь прожить в монастырской келье подкосил девушку, и она без чувств упала на пол. – Не плачь доченька, – ласково сказала матушка Изольда, – у нас тебе будет хорошо! In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen! [Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. Аминь!] Продолжение следует!

DeMonica Просмотр профиля	11.10.2009, 23:16 Сообщение #12
Ответить автору Секс-диктатор Группа: Активные форумчане Сообщений: 3046 Регистрация: 25.5.2008 Из: Москва Пользователь №: 83440 Спасибо сказали: 1751 раз Пол: Женщина Репутация: 312	Продолжение! Глава третья. Легенда о призраке Хелен Монахиня, решив, что клятва, данная под принуждением недействительна, рассказала, что ее ограбили лесные разбойники, не вдаваясь при этом в детали. «Устрою охоту и переловлю всех! – подумал сэр Мартин, – вешать разбойников почти так же приятно, как отстреливать оленей! Только бы сплавить Катрину с глаз долой!» «Микстура этого нехристя спасла меня от простуды, – подумала матушка Изольда. – Жаль, что разбойники всю ее допили, и ничего не осталось для профилактики! Остается надеяться только на Господа!» Сэр Мартин по просьбе монахини, желавшей в целости довести новенькую в монастырь, выделил несколько солдат для охраны обоза, и дорога через лес на этот раз прошла без приключений. «Сэр Мартин скупердяй! – думала мать Изольда, глядя на хорошенькую девушку, всю усыпанную веснушками. – Сколько я не торговалась, денег дал мало! Говорит, что и так его хлебный дар монастырю щедр! Ну, ничего, с помощью этой рыжей девчонки я пополню монастырскую казну!» Первым обитателем монастыря, увидевшим новую монашку, был черный ворон. – Кар-р! – закричал он на знакомую повозку, и сделал над ней круг. – Кур-р! Кар! – Ну вот, – матушка истово перекрестилась, – раскаркался тут! – Что случилось? – не поняла Катрина. – Этот черный крылатый гад, – матушка Изольда погрозила птице кулаком, – живет у нас в монастыре и таскает все, что плохо лежит. Давно его надо было бы истребить, но он поселился под крышей девичьей башни, куда ни я, ни мои монашки стараются не подниматься! Над крышей башни поворачивался из стороны в сторону старый флюгер, изображавший ангела, возвещающего о страшном суде. – А что, в башне живет привидение? – поинтересовалась Катрина. – Живет! Вот уже сто лет! В свое время наша обитель уцелела лишь потому, что матушка-настоятельница и обитательницы монастыря, в большинстве своем молодые, здоровые и привлекательные, с энтузиазмом поддерживали самые смелые начинания матушки, приносящие обители доход. Чиновники, богатые сеньоры и купцы не отказывали себе в удовольствии навещать монашек. Катрина, сразу скажу, что поведение моей предшественницы ни я, ни наши сестры, не считаем развратом, потому что иной жизни и сами не знали, и представить себе не можем! Если вспомнить прошлые времена, викинги осадили женский монастырь в соседнем графстве. Монахини прекрасно знали, что северные парни всегда мужчин убивают, женщин насилуют. Чтобы сберечь себя для Господа, монашки решили вызвать у викингов отвращение и отрезали себе верхнюю губу. Отвращение было столь сильным, что Викинги спалили весь монастырь, вместе с монахинями конечно. А наш монастырь пережил и викингов и междоусобные смуты... Как говорится, не согрешишь, не покаешься, не покаешься, не спасешься! Христианское учение, как это выразилось в трудах отцов церкви, каноническом праве и нравоучительном богословии, смотрит на плотский грех в целом отрицательно. Знаменитое определение святого Иеронима гласит: "Проститутка есть женщина, которая отдается похоти многих мужчин". Знаменитые теологи и юристы – комментаторы этого места – вдавались преимущественно в анализ понятия "много мужчин", связывая с ним самые странные вопросы. Один полагал, что нужны по крайней мере 40 мужчин, чтобы увидеть наличие проституции. Другой требовал для этого 60 мужчин. А один даже соглашался лишь в том случае применять к женщине эпитет проститутки, если она отдалась не менее чем 23000 мужчин! Так что нам, грешницам, до разврата, преследуемого церковью, далеко! Так вот и жили монашки в грехе и покаянии, читали молитвы, и Господь был ими доволен. Вот только Хелен, молоденькая послушница, девственница, не участвовала в монастырских забавах, пока не попалась на глаза Сэру Томасу, заглянувшему в обитель с единственной целью: отобрать у монашек и земли, и сам монастырь. «Какая куколка! – сэр Томас, хозяин окрестных земель, подкупивший судей, приехал описывать имущество. – Она стоит всех монастырских богатств!» – У этого джентльмена хватило совести судиться с монастырем? – не поверила Катрина. – Этот сэр Томас, мир его праху, с раннего детства отличался необузданным и порывистым нравом. Говорили, что отец его умер от наследственного безумия, и друзья, замечая буйные и таинственные мысли, отражающиеся в глазах своего товарища, и определенную силу его взгляда, утверждали, что ужасная болезнь течет и в жилах молодого Томаса, а монашки не ждали от его визита ничего хорошего. Матушка-настоятельница, услышав эти слова, тут же уговорила нотариуса, присутствовавшего в свите Томаса, написать бумагу. Обмен состоялся. Разумеется, у девушки никто не спрашивал согласия. «Матушка, пощади! – плакала монашка. – Не отдавай меня сэру Томасу!» Этот ангел в монашеском одеянии мог разжалобить даже камень, не то, что сердце настоятельницы, но под угрозой было само существование обители! «Мы будем молиться о спасении твоей души!» – только и смогла сказать матушка-настоятельница. Сэр Томас поволок девушку в келью под крышей девичьей башни. Потом, по рассказам слуг, каявшихся на исповеди в своих грехах, монашки узнали подробности расправы. Хелен отчаянно сопротивлялась, не желая уступать, а сэр Томас приказал слугам сорвать с нее одежду. В ход пошли ножи. «Нет!» – монашка пыталась прикрыться остатками одежды и шептала молитвы. «Люблю необъезженных кобылок! – ухмылялся Сэр Томас. – Впрочем, скоро ты сама будешь умолять меня сделать это! Слуги, растяните на ее полу! Для укрощения у меня есть великолепный хлыст!» Напрасно девушка молила о милосердии! Сердце сэра Томаса не знало ни жалости, ни сострадания. Верные слуги растянули ее на полу той самой башни, где живет сейчас вот это крылатый разбойник. Слуги были подстать господину: они обожали смотреть, как тот порет и насилует крестьянок и монашек. «Ну-с, – сэр Томас последний раз взглянул на ее белое юное тело, еще не пробовавшее хлыста, – начнем!» Крик несчастной послушницы не могли заглушить даже толстые монастырские стены. И сейчас монашки, заходя в башню, слышат противный, холодящий душу свист, и крики несчастной Хелен и хохот слуг! Напрасно девушка вертелась, пытаясь увернуться горячих поцелуев хлыста: слуги, не раз участвующие в подобных забавах, держали ее крепко. Сэр Томас решил сразу показать девушке, что отныне ее судьбы всецело в его руках. Закончив жестокую пытку, слуги отпустили ее. Но она по-прежнему не соглашалась уступить себя сэру Томасу. «Умру, но на чердак не пойду», – подумала Катрина, представив на мгновение, что происходило в башне! – Я сама, – матушка Изольда продолжила рассказ, – не раз слышала звук ударов и стоны несчастной Хелен, когда поднималась наверх по скрипучей деревянной винтовой лестнице! Ирен, покойная матушка-настоятельница иногда наказывала монашек, включая меня, тогда еще простую послушницу, не розгами, а ночными бдениями в этой башне! Это был такой ужас, что монашки уговаривали ее смилостивиться и выпороть самым жесточайшим образом, только не сажать в башню к привидению! Одна девушка за ночь поседела! Так вот, невзирая на жестокую порку, девушка повторно отказалась. Тогда сэр Томас, поставив Хелен на колени, привязал руки девушки к крюку. Слуги потянули за веревку так, что она встала, и вытянулась в струнку, оставшись стоять на цыпочках, а он начал обрабатывать нежное тело. Жалящий хлыст особенно больно попадал по соскам красивых маленьких грудок. Так что, Катрина, наши старые стены помнят отчаянные крики невинной девушки, извивающейся под хлыстом сэра Томаса. Как говорили слуги, она так и не подчинилась, и им пришлось держать ее, пока хозяин сорвал цвет невинности с послушницы. С тех пор на полу, где Хелен лишилась невинности, темнеет пятно несмываемой крови. Я, признаться, сама провела в качестве наказания ночь, и видела призрак, танцующий дикий танец боли, а руки у нее были привязаны веревкой к крюку, что до сих пор ржавеет в потолке. Я молилась, и призрак исчез, только веревка продолжала раскачиваться… – матушка-настоятельница осенила себя крестом, и поежилась от неприятных воспоминаний и продолжила печальный рассказ. «Эту птичку я увожу с собой!» – Сэр Томас, довольный приключением, завернул Хелен в рогожу и посадил на повозку. – И что же дальше? – Катрина смахнула набежавшую слезу. – Через полтора года, когда и он, и его слуги вдоволь наглумились над ее телом, сэр Томас отпустил ее назад, но девушка повесилась на суку вот этого большого дуба, мимо которого мы сейчас проезжаем! Катрина посмотрела на дерево. Дождь давно кончился, а ветер терзал, будто желая оторвать, все веточки старого дерева, не говоря уже о листьях... «Да их попробуй, оторви, это они на вид такие хрупкие и невесомые, – подумала Катрина, – а на самом деле сидят крепко! Вот и мотаются на ветру... зеленые и бесполезные!» Тут девушке показалось, что среди листьев мелькнула тень женской фигуры, раскачивающейся на веревке. – Упокой, Господи, – девушка перекрестилась и стала слушать рассказ матушки Изольды, – душу несчастной Хелен! – Бедная матушка-настоятельница! Ей предстояло решить нелегкую задачу: с одной стороны, Хелен спасла монастырь, а с другой, самоубийц ни отпевать, ни хоронить по-христиански нельзя! Вот и похоронили ее под этим дубом! Ее неприкаянная душа с тех пор живет в этой башне и своими стонами наводит на монашек в ужас! А вот мы и приехали, – матушка-настоятельница слезла с воза, перекрестилась и сотворила короткую молитву. «В веселенькое местечко определил меня папочка! – подумала Катрина, когда монастырские ворота со скрипом закрылись, оградив девушку навсегда от мирской суеты. – С детства боюсь привидений!» Первая ночь в монастыре прошла спокойно. После жестких унижений, порки и долгой дороги тело девушки хотело только одного: спать! Впрочем, после отцовского напутствия, спать она могла только на животе. – Хелен! – мужчина в старинном наряде сорвал со спящей девушки одеяло, схватил тяжелый, хлыст и занес руку для удара. Вид наказанной попки, на которой еще отчетливо виднелись следы отцовской порки, привел его в хорошее настроение. – Хелен, теперь ты готова разделить со мной ложе, или мне еще раз тебя высечь? – Нет! – ответила Катрина, не понимая, почему к ней обращаются по чужому имени. – Ах, так? – незнакомец достал длинную веревку и принялся связывать запястья девушки. – Тогда я заверну тебя в рогожу и унесу с собой! Никуда ты от меня не денешься! И не таких уламывали! – Нет! – закричала девушка и открыла глаза. Первый луч солнца проник в крошечное окно маленькой кельи. – Уф, так это был просто сон! – Катрина перекрестилась. На ее запястьях виднелись четкие следы от веревок. Глава четвертая. Оргия в монастыре Монастырь располагался на холме, с севера его окаймляло полноводное устье реки, с востока и юга он граничил с глухими лесом и заболоченными пастбищами, а с запада был окружен холмами, постепенно переходящими в торфяные болота. Для начала мать Изольда уединилась с новенькой в своей келье. Обстановка была скромной, по монашескому обычаю, но очень уютной. Единственное, что никак не вписывалось в аскетический быт – большая дубовая кровать, явно превышающая потребности одинокой женщины. – Раздевайся, медовая красавица, – голос монашки стал настолько похотливым, что Катрине стало стыдно. – Я должна тебя осмотреть! И еще, с дороги надо выпить по глоточку микстуры нашего аптекаря! «Почему она на меня смотрит так, как монах-учитель перед тем, угостить мою попу розгой? – подумала девушка, проглотив крепчайший напиток. – Боже, как стыдно!» Она никогда не пила ничего крепкого и сейчас с удивлением ощущала, как огонь разливается по телу, и куда-то уходит страх. Матушка Изольда от выпитой микстуры раскраснелась, достала зеркало и принялась примеривать на Катрину монашеский головной убор. – Сладкая девушка. Нежное тело! – мать Изольда, наигравшись с зеркалом и одеянием, принялась ощупывать девушку с головы до ног, а потом принюхалась к кустику нежной растительности внизу живота новенькой. – По запаху чувствую, что ты девственница! – радостно сказала она. – Неужели ни одни мужчина не сорвал этого цветка? – Я блюла себя для мужа! – из глаз Катрины потекла предательская слезинка. Вспоминать о последнем разговоре с отцом девушке не хотелось. – Ложись, моя хорошая, на кровать! – голос матери Изольды стал сладким, как мед. – И раздвинь ножки! По монастырскому уставу между ног должно быть все чисто, как у маленьких девочек! – Ты моя маленькая, – ласково уговаривала матушка, – какая же ты еще дурочка... ну перестань, не плачь! Все будет хорошо! А если что, так вокруг монастыря растет много ивы. Эти гибкие прутья нужны нам не только для того, чтобы плести корзинки! Могу и высечь за дерзость или за недостаточно усердное исполнение послушания! Вот тогда я тебе покажу, что такое монастырское покаяние. Ох, и всыплю... Не веришь? Ничего, ты поверишь, ты узнаешь, как у нас принято воспитывать с непослушных монашек! Матушка Изольда вооружилась острым ножом и начала соскабливать ей волосы на лобке. Катрина, вздрагивая от ужаса, хотела прикрыться, но матушка настоятельница не позволила ей это сделать, и девушка вынесла унизительное бритье, стиснув зубы и не проронив ни слова. – Я вижу, на твоей попке следы от ремня! – матушка заставила Катрину лечь на живот и погладила девушке попку. – Мне твой отец говорил, что ты большая грешница, и просил держать тебя в строгости! Имей в виду, в монастыре хранятся большие запасы розог! Великолепное средство для поддержания должной дисциплины! – поглаживания матушки-настоятельницы сменились грубыми сжатиями жестоко выпоротых ягодиц. – Твоя попка так приятна на ощупь! – матушка изучала все прелести девушки, попавшие к ней в полную зависимость. – Не сжимайся! Расслабься и переворачивайся! – Мне больно! – Катрина почувствовала, что ладони у матушки стали потными и влажными. «А для чего она разделась? – думала Катрина. – Да что же со мной происходит?» Губы настоятельницы начали медленно опускаться к шее Катрины. «Так нежно, так сладко, и так унизительно!» – думала Катрин, вздрагивая от каждого прикосновения. Соски девушки против воли напряглись, а пальчики настоятельницы, будто читая грешные мысли Катрины, начали теребить их, доводя новенькую до еще большего возбуждения. Катрина чувствовала себя словно в тумане, как во сне: ощущение неправильности и недосказанности испарилось, все было ясно. Матушка хотела ее изнасиловать! «Это же грех!» – подумала Катрина, но от прикосновений ласкового язычка мысли просились куда-то вдаль, куда то далеко от монастырских стен. Губы настоятельницы начали опускаться ниже. На два обнаженных тела падал мерцающий свет от пяти свечей в старинном бронзовом подсвечнике. – А теперь, сладкая девственница, широко раздвинь ножки, – шептала настоятельница, – если не хочешь отведать порки! «Меня насилует женщина, – Катрина не могла успокоиться, – но почему она так нежна со мной?» Мысли путались в голове юной девушки, а ужас леденил душу. Губы мягко прикоснулись к затвердевшему бугорочку, тому самому месту, из-за которого отец подверг Катрину жестокому и унизительному наказанию. Язычок монахини теребил его, доставляя неземное блаженство. «Пальцем у меня так никогда не получалось!» – успела подумать она. Настоятельница, видя послушницу в таком состоянии, сама опьянела от страсти. Губы матушки настоятельницы обхватывали бугорок снова и снова, язычок проник к девственной преграде и начал играть там. Непроизвольно Катрина согнула ноги в коленях и максимально развела их в стороны, предоставляя матушке-настоятельнице полную свободу действий. «Поплыла девушка! – подумала мать-настоятельница, ускорив движения язычком, – давненько я не пробовала девственниц!» Тело Катрины напряглось, и через минуту ее охватило очень приятое чувство – внутри как будто что-то взорвалось. – Ах! – Катрина выгнулось дугой так, что матери настоятельнице пришлось придавить девушку обратно к кровати. Горячая волна, не сравнимая с той, что молнией пролетала по телу от ласк бугорочка пальчиком, поднявшись откуда-то изнутри, охватило все тело Катрины. – Святые угодники! – простонала девушка и расслабилась. Во всем теле появилась приятная истома: откуда-то появилось желание умереть прямо сейчас, на этой самой кровати, сию же секунду! Потому что так грешно, так сладко и унизительно одновременно, уже не будет, просто не может быть. – А теперь, моя сладкая, – приказала Изольда, – перевернись снова на живот! Будем каяться! «Неужели она собирается меня вот сейчас высечь?» – подумала Катрина, но подчинилась. – Какие у тебя ягодицы! – Изольда с трудом сумела взять себя в руки: ее захлестнули эмоции потрясающей силы: нежность, радость и необыкновенный душевный подъем. Одним словом то, что чувствуют мужчины, соблазнившие юную девственницу. – Наверное, монахи как следует с ними поработали, пока ты была в монастырской школе? – Всякое бывало! – Катрина не любила вспоминать школьную молодость. Ужас вновь выполз из потаенного участка невинной души. – Да, сурово тебя воспитывал папа! – настоятельница погладила посиневшие рубцы на попке новоиспеченной послушницы. – Смотри, вот это тебе от меня в подарок! Матушка протянула новенькой четки, те самые, что достались ей от разбойников. – Четки означают цельность круга, и цикличность времени, бесконечное повторение, длительность, аскетизм. Бусинам соответствуют католические молитвы: большим – Pater Noster и Gloria, маленьким – Ave Maria. Это священный атрибут святого Доминика! И хватит реветь! Незачем разводить в моей постели сирость! Того и гляди, грибы вырастут! Ну, до чего ты трогательная. Факт, высеку тебя к празднику... Вокруг кельи матери настоятельницы стояли монашки и прислушивались к сладким стонам, доносившимся из кельи. – Повезло же новенькой, – вздыхали они. – Сразу в постель к матушке! Сладкие стоны в келье долго не утихали. – Молодец, крошка! – улыбнулась утомленная матушка Изольда. – Тебе предстоит многому научиться, кроме чтения молитв и вышивания! Сейчас отдыхай и готовься к обряду посвящения!.. Для юной послушницы потянулись серые монастырские будни, полные молитв и ожидания чего-то такого, о чем монашки предпочитали не говорить. – Что такое посвящение? – пыталась она выяснить у новых подруг, но те хранили молчание. Наконец, час посвящения настал. Катрину одели в лучшее платье, взятое из домашних запасов, ввели в подвал, где монашки разложили на полу распятие с подвижным деревянным механизмом. – Сейчас ты пройдешь обряд, – шептала ей на ухо женщина, придерживающая ее под руки. – В свое время мы все через него прошли! – Всем молиться, – приказала мать-настоятельница, развязывая на девушке завязки. – Сейчас все и начнется! Одеяние послушницы упало к ногам Катрины, предоставив монашкам удовольствие полюбоваться юным телом новой сестры. Пальцы Доры, самой старой монахини, быстро нашли девственную дырочку. – Не бойся, дитя мое, это совсем не страшно! – смочив слюной палец, монашка ввела его в лоно, не очень глубоко, примерно на дюйм. – Какое непаханое поле! Умелый плотник сделал на деревянном истукане во всей красе то, что обычно прикрывали набедренной повязкой, и как следует отполировал выступающую часть. – Возьмите ее под руки, – приказала настоятельница, – и раздвиньте ей ноги! Четыре монахини подняли Катрину и понесли к распятию. – Тебе предстоит сесть на распятие! – пятая, старая монахиня продолжала ласкать ее пальчиком. – Если у тебя будет сухо, значит, будет очень больно! – Нет! – Катрина, увидев, что ей предстоит, сделала попытку освободиться, за что тут же получила от матушки Изольда звонкую пощечину. Ужас, все тот же ужас, забрался в ее душу. – Еще одно движение без разрешения и запорю розгами! – шипела матушка-настоятельница. Курились кадила с ладаном. Монашки, свободные от церемонии, пели торжественный молебен, но Катрина не понимала слов. – Ну вот, потекла! – улыбнулась старая монашка, переходя кончиком пальца на клитор. – Еще немного, и ты будешь готова! «Я этого не переживу! – девушка отчаянно вздрагивала, понимая бесполезность сопротивления. – Я, конечно, ласкала сама себя, о чем честно призналась настоятельнице на исповеди, но не вот так, прилюдно, да и деревяшка порвет меня насквозь! Нет, я не хочу умирать!» Монашки с нетерпением ждали начала церемонии: в свое время каждая из них садилась на распятие, и теперь они хотели подвергнуть Катрину той же участи. «Я не вынесу этого! – подумала Катрина, увидев огромных размеров полированную деревяшку. – Нет!» Увлажненные пальцы старушки начали не спеша ласкать нежную горошину, а процессия из монашек, несущих Катрину на руках, шаг за шагом приближалась к распятию. – Аминь! – скомандовала Изольда. При этом страстном движении деревянный фаллос проник на всю длину, порвав девственный заслон. Боль была такая, что Катрина не сдержала крика. – Хорошо насадилась! – радовались монашки, продолжая удерживать новенькую на кресте. «Ну вот, меня разорвали, – подумала девушка, – все кончено! Не так я представляла себе брачную ночь!» Монашки, помогавшие в обряде инициации держать Катрину, жаждали первыми добраться до ее вкусного тела. Измученная девушка, снятая по приказу настоятельницы с палки, подчинялась всем капризам монашек. Ее тело было без счета обласкано, искусано и облизано похотливыми сестрами, жаждавшими отведать девственной крови. После завершения обряда Катрину напоили вином, признали полноправной сестрой и повели в баню умерщвлять плоть. Оказалось, монашенки обители не теряли времени даром, предаваясь утонченной любви – сами время от времени устраивали оргии, впрочем, не чуждаясь мужского общества. Под баню монашки выделили каменный сарай, в котором сложили печь и поставили большой медный котел. Девушке, никогда не видевшей бани, показалось, что она попала в Ад! Монашки плескали на камни воду и нещадно хлестали друг друга вениками. Когда, казалось, ее душа вот-вот покинет тело, Катрину вывели на улицу и стали окатывать холодной водой. – Ничего, – настоятельница, в молодые годы побывавшая у московитов, обожала париться, – в Аду будет хуже! За веники, грешницы! [Бани в Англии существовали со времен древних римлян, построивших первые термы. Оттуда и пошло название: bath не что иное, как «баня». Бани по-черному, напоминающие русские, изредка встречались в монастырях с XII века, разумеется, только в тех, где устав позволял мыться – прим. переводчика] После бани Катрину одели так же, как всех остальных монашек: в длинную льняную рубашку, аналав, кожаный пояс и верхнюю накидку из белой козьей или овечьей шкуры, кукуль, шапочку конической формы, и мафорий – покрова на шапочку, вроде капюшона или башлыка. После банного ада приятная, ласковая теплота разлилась по всему телу новой монашки. – Как ни странно, я жива! – Катрина испытала чувство незнакомого покоя. – А с каким остервенением они хлестали друг друга вениками! Я думала, что кожа моя чулком сползет, а это оказалась грязь! [Чтобы не путать читателя я продолжаю называть Катрину светским именем, а не тем, что она получила при посвящении в монахини] Глава пятая. В объятиях злой Линды На жительство Катрину определили в келью к Линде, двадцатилетней монашке, вот уже два года запертой в стенах монастыря и весьма искушенной в плотском грехе, заведующей розгами и пивом. [Простой люд и монахи обожали темное пиво, или, как его звали тогда, эль. Причем, судя по историческим документам, хмельной напиток употреблялся в довольно больших количествах. Например, согласно уставу одного из женских монастырей в Англии, монашке было положено 6 пинт эля в день, а это примерно 3,4 литра! – прим. переводчика] По распоряжению матушки Изольды, неделю Линда Катрину не трогала, чтобы страшные разрывы немного зажили. Целую неделю Линда изнывала от неразделенной страсти к новенькой монашке. Наконец, ей было позволено посвятить новенькую в тайны отношений между женщинами. – Без рубашки легче спать, – сказала она, раздеваясь на ночь, – и ты тоже разденься! Похоже, я начинаю толстеть на должности матушки-пивоварки! – вздохнула она. – А тут еще эта обязанность по заготовке розог! Катрина послушно разделась. – Рыженький мой котеночек, – воскликнула Линда, любуясь новой соседкой по келье, – какая ты горячая! До чего у тебя нежная кожа! – Бедное дитя, – повторила Линда, прижимая девушку к себе. – Я тебе по дружбе заготовлю самые прочные, самые ровные и секущие розги, когда придется принимать покаяние, и угощу пивом! Пойдем на мою кровать! Будем учиться трибадии! Катрина оказалась лежащей на Линде, головой к ее ногам. Бедра новой подруги слегка сжали голову Катрины. – Ну, что ты медлишь? – не в силах больше сдерживаться, Линда приподнялась и, рванув Катрину за волосы, с силой вдавила веснушчатое лицо себе в горячее лоно. Та, уже имея опыт общения с матушкой Изольдой, угадала желание подруги и принялась вылизывать нежные части тела между ногами. – Рыжая стерва! – не давая Катрине толком вдохнуть, монашка стала с огромной силой тереться норкой о лицо новенькой. – Не отлынивай! Катрина протиснула свою голову между ног подруги, языком раздвигала щель, а губами втягивала коричневые губки. «Бедная моя покойная матушка, – подумала Катрина, забираясь языком в вонючую глубину, – да простит она меня, грешную! Кто же знал, чему придется обучаться в этой обители!» Линда сладко вздрагивала, но ласки Катрины ей не нравились. «Без огонька девочка работает!» – подумала она, рывком приподнялась и с размаху влепила Катрине звонкую пощечину. Из глаз девушки полетели искры. Сквозь звон в ушах она услышала: – Ты, [непереводимое староанглийское ругательство – прим. автора] поганая, ты будешь лизать, как следует? И она угостила Катрину новой пощечиной, сильнее прежней. – Не надо! – Катрина зарыдала, прикрыв руками лицо. – Ты так никогда не научишься! Это тебе не с Изольдой лизаться! – Линда перевернулась и села Катрине на лицо. – Лижи, да как следует! Запорю! Катрина не могла открыть глаз: ресницы слиплись от выделений Линды, пахнущих почему-то тухлой рыбой. В нос, рот текла горько-солоноватая слизь. Язык Катрины с непривычки одеревенел и высох. – Лижи анус, – шипела Линда, – почему тебе надо повторять все дважды? Катрина, сунув впервые в жизни язык в анус, почувствовала, как его сразу начинало щипать. – Глубже, ну глубже же, – Линда уже не постанывала, как вначале, а кричала в полный голос, – подстилка, я из-за тебя не могу кончить! Лицо Катрины оказалось немилосердно сжатым между бедер строгой учительницы. Линда вздрогнула и упала животом на кровать. Удовольствие от языка новенькой получилось слабым и никак не соответствовало недельному ожиданию. – Открой рот! – она изо всей силы вцепилась в рыжие волосы, и посмотрела в залитое слизью и слезами лицо. – Шире! – приказала она и плюнула в него. Девушка поперхнулась и закашлялась. Слюни, сопли и слизь потекли их рта и носа Катрины на груди, украшенные розовыми сосочками. – Мерзавка!! – Линда рывком и вцепилась в соски несчастной монашки. – Ленивая мерзавка! С силой она принялась сжимать и выкручивать их, отчего они моментально побагровели. – Нет! – невероятная боль пронзила Катрину, она заплакала и схватила за руки мучительницу. – Не надо! – С таких как ты, шкуру спускать надо! – она как тигрица бросилась на Катрину, повалила и снова села девушке на лицо. – Смотри, вот как надо! – Линда и стала теребить себе клитор, размером со спелую вишню. «Скорей бы все кончилось!» – думала Катрина, покорно лаская языком анус. Вдруг Линда охнула, захрипела, и Катрина ощутила во рту вонючую слизь. – Хорошо! – Линда, тяжело дыша, замерла наездницей на лице новенькой, не шевелясь, ощущая горячим влагалищем нежный ротик. На это мгновение они как бы стали единым организмом. «Интересно, что чувствует Линда? – думала Катрина, не в силах открыть глаза, – и зачем так жестоко она со мной обошлась? Зачем пощечины и синяки на груди?» А потом Линда почувствовала, как на нее капают слезы, а жаркий язык Линды слизывает их одну за другой. Она облизывала Катрину как кошка, плача, лаская и прося прощения. – Что ты делаешь, – лепетала Катрина... Тут губы Линды слились с нижними губами Катрины. Линда была намного опытнее, и она доказывала это каждым прикосновением. Внимательно следя за нарастанием неистовства, в которое ввергалась жертва, Линда останавливалась и удваивала страдания, то удаляя наступление оргазма, то приближая его. И вдруг Катрина поняла, что игра в любовь, хоть и грубая, унизительная, прекрасна, как сама природа. Если бы враг рода человеческого увидел этих двух нагих женщин, то он мог бы подумать, что в его сети попалось сразу две заблудшие души, но, как известно, вход лукавому в монастырские кельи строго запрещен. Проворный язык Линды колол и давил, как кинжал наемного убийцы, глубоко вонзаясь, а потом выскальзывая. «Вот это подруга, вот это страсть! – думала Катрина. Быстрый язык пивоварки не знал преград. Тонкие и плотные губы обхватили бугорок так, как хватала их матушка Изольда. Линда была злее голодной волчицы... Сколько времени это продолжалось, Катрина не помнила, она была зацелована, смята и стерта... От щипков она вскрикивала, но тихие ласки подруги вливали в нее новое, незнакомое чувство. Катрине запомнились ее нежные руки, неутомимые губы, но больше всего – язык, проникающий так глубоко, так сладко... Линда лежала, вне себя от восторга, и едва способна была сдержать страстные стоны. – Бедняжка Катрина, – улыбнулась Линда, – я сделала тебе больно, но все же мы будем добрыми друзьями! – она достала из тайника кувшин с темным крепким пивом, предназначенным исключительно для гостей мужчин и печенья. Катрина не заставила себя долго просить, и начала усердно лакомиться, так как после игр у нее разыгрался аппетит. Линда была иссушена, хотя через край наглоталась пива. Катрина, опьянев с непривычки, отплатила ей тем же, и хотя поначалу не очень верила в свои способности, но вскоре убедилась, что может быть таким же искусной любовницей, как и она. – Линда! – Катрина билась в судорогах, не понимая, где она и что с ней. Ночью Катрине приснилось, что она лежит в лодке посреди озера. Она открыла глаза от яркой вспышки света. Прямо перед ней в воздухе висела икона. На ней изображена женщина в черном, руки расположены так, словно у нее должен быть младенец. «Надо взять икону и отнести в монастырь!» - поняла она. По дороге она увидела очень много крестиков. Они были буквально везде: в воздухе, на земле и в воле. «Что за бред мне приснился!» – Катрина проснулась, прижалась теснее к Линде, и снова уснула. Начало сна было такое же, картинка в картинку, но продолжение немного другое: в монастыре стояли скамейки, заполненные зрителями, а посередине стоял аналой. Эта специальная наклонная подставка для чтения Библии было усовершенствована специальными ремнями для привязывания конечностей провинившихся монашек. Ремни использовалась по назначению лишь в том случае, когда провинившейся было назначено довольно большое количество розог и было проблематичным удержать ее в надлежащем для наказания положении. – Что случилось? – спросила Катрина. – Почему вы тут собрались? Ответом было молчание. – Возьмите крестик, или я умру! – сердце Катрины сжалось от ужаса. Она поняла, что стоит совершенно голая перед толпой! – Сегодня будет принесена искупительная жертва! – услышала Катрина голос сверху. Трое мужчин схватили ее и протащили к аналою. Налитые полушария грудей соприкоснулись с холодной поверхностью стола, и от этого девушка проснулась в холодном поту. Рядом спокойно похрапывала Линда. «Вещий сон!» – подумала Линда. Перед утренней молитвой Катрина еле стояла на ногах. После этой ночи между монашками зародилась любовь. Подруги едва могли дождаться отбоя, чтобы поскорее встретиться в кровати. Дни шли своим чередом, и каждый миг усиливал в Катрине жар невыразимых чувств, которые разбудил в ней монастырь. В общем, веселье духа, излучаемое грешной матушкой Изольдой, передавались всем сестрам. Не было внутри монастырских стен и тени уныния или той иссушающей душу отрешенности, которые так часто иссушают души монашкам. Устав был достаточно строг, но матушка Изольда почитала молитвы искренним покаянием за первородный грех. Она сумела пробудить в сестрах это понимание смысла молитвы, и все, что им надлежало совершать для соблюдения устава, было исполнено жизнерадостности и добросердечия, которые вносили проблески высшего бытия в земную юдоль. Сестры проводили бесконечно сладкие часы, а время от времени каялись, и получали изрядную порцию розог... (Продолжение следует!)

DeMonica Просмотр профиля	19.10.2009, 12:49 Сообщение #13
Ответить автору Секс-диктатор Группа: Активные форумчане Сообщений: 3046 Регистрация: 25.5.2008 Из: Москва Пользователь №: 83440 Спасибо сказали: 1751 раз Пол: Женщина Репутация: 312	Продолжение! Глава шестая. Моррис Женщина – это химера, ее внешность приятная, прикосновение смрадное, ее общество – смертельно опасное. Она горька как смерть, как дьявол, потому что дьявол и есть смерть Яков Шпленгер "Молот ведьм" Хелен, монашка, ухаживающая за монастырским пони, ничем не выделалась среди сестер. Никто бы не сказал, что монашкой является обладательница этого милого личика, карих раскосых глазок, доставшихся от кельтских предков, небольшого носика, слегка вспухших губок, курчавых каштановых волос, и стройной фигурки. На первый взгляд, не монашка, а настоящий ангелочек, не расстающийся с четками и молитвенником. После жуткого изнасилования, учиненного паломниками, родители не нашли ничего лучшего, как отдать слегка тронувшуюся умом девушку в монастырь, для поправки душевного здоровья. Матушке Изольде казалось, спокойная размеренная монашеская жизнь пошла на пользу Хелен. Никто бы не сказал, что под этим ангельским личиком прячется страстная женщина. В обязанности послушания Хелен входил и уход за Моррисом, упрямым и своенравным животным. Все монашки старались держаться подальше от этого лохматого, низкорослого и очень вредного животного. Послушание было весьма суровым: Моррис любил кусаться, а Хелен сумела найти с ним взаимопонимание. Стараниями монахини серый с черными пятнами пони всегда был чист, вычищен и весело ржал, увидев приближающихся монашек. – Факт, в этом животном живет нечистая сила, – рассуждала Катрина, разок пообщавшись с Моррисом. – И почему он так любит кусать, и именно за попу? Не понимаю, как Хелен умудряется с ним управляться? Катрина была только рада, что ей в качестве послушания достались цыплята. Только вот заглядывая в конюшню за соломой, Катрина стала замечать в глазах животного какой-то мужской интерес. – Господи, помилуй несчастную Хелен! – крестилась Катрина и старалась как можно скорее покинуть конюшню. Матушка Изольда, от глаз которой в монастыре было не скрыться, несколько раз исповедовала Хелен, но ничего не добилась. – Эх, грехи мои тяжкие, – вздыхала матушка Изольда, как говорил Тертульен: "Ты должна всегда пребывать в трауре, лохмотьях и раскаянии, чтобы искупить свою вину за погибель рода человеческого. Женщина, ты врата дьявола, ты первая прикоснулась к древу Сатаны и нарушила божественный закон". – Вот искупаем мы грехи наши! – Нечистая сила, – монашки крестились и старались держаться от пони подальше. – Может, продать его Аврааму на колбасу? – шушукались они. Впрочем, настоятельница любила пони, подарок одного графа, и не спешила с ним расставаться. Хелен усердно молилась, и выполняла послушание. – Ну что, чудо-юдо лохматое, опять репейников на хвост нацеплял? – Хелен взяла гребенку и принялась за пони. – И когда же ты уймешься? В ответ лошадка только фыркала, да похотливо поглядывала на монашку. «Будь наш Моррис мужчиной, – мечтала монашка, – впрочем, и конем ему тоже неплохо быть! Кормят, поят, чистят, работой не перегружают. Одним словом не жизнь, а жизнь в монастыре! Зачахнет животное без подружки!» Помолившись, монашка начала собирать Морриса на службу: надо по монастырским делам съездить в ближайшую деревню, повидать Авраама и сделать заказ на новую партию лечебных микстур. – Не мотай головой, упрямец, – она надела уздечку, – дам хлебца! Уговаривая лошадку таким образом, женщина положила вальтрап, закинула на спину Моррису седло. Хорошо, что пони был низкорослым, и маленькой Хелен не приходилось тянуться. – Какой ты у меня лохматый! – монахиня начала застегивать подпругу и как бы случайно схватила конский пах. – Надо ехать, а тебе бы сейчас кобылку! Может, согласятся деревенские тебя развязать? Пони встрепенулся и фыркнул от негодования. Весь монастырь знал, что Моррис девственник, как тот монах, что дал благочестивый обет безбрачия. – Ну, что же ты, – монахиня, решив, что Моррис захочет кусаться, сильно испугалась, и отдёрнула руку, – я тебя в обиду не дам! Ешь свой хлеб, и поехали! – Эй, Хелен, – женщину позвала Катрина, – я возьму соломки для цыплят! Катрине не удалось стать свидетельницей выходки Хелен. – Конечно! – монахиня перекрестилась и по-женски уселась в седло. – Прости меня, грешную! – подобрав одеяние, монахиня погнала коня по полю. – Интересно, а как бы ты себя вел, увидев молоденькую кобылку? Вот у людей все просто! Увидели паломники меня, грешную, и все! Монашка вспомнила гнилые зубы и пропахшее чесноком дыхание насильников. Вокруг мирный сельский пейзаж не предвещал никакой беды. Светило солнышко, порхали бабочки, и даже ворон, вестник несчастий, не каркнул ничего девушке вслед, решив полакомиться конским навозом с не переваренными зернышками овса. Вот только с молитвами во время поездки не получилось. Моррис бежал тряской рысью, и нежная плоть похотливой монашки терлась о седло. Тут уж стало не до молитв. Вспомнились похотливые мужские руки, срывающие с нее одежду и растягивающие несчастную жертву на траве. В те времена паломники, путешествующие от одного святого места к другому, мало отличались от разбойников и с женщинами поступали как с законной военной добычей. К сожалению, юная Хелен тогда убежать не успела… – Подожди, мой хороший, – монахиня, отъехав от монастыря подальше, засунула для усиления ощущений себе в непоказуемое местечко два шарика из слоновой кости, скованные цепочкой.– Вот теперь ехать куда веселее! Пони с интересом наблюдал за ней, потом съел предложенный кусочек хлеба и позволил монашке снова сесть в седло. «Этой игрушкой научила меня пользоваться матушка Изольда, – думала Хелен, вспоминая первые ночи в монастыре. – Добрая она женщина! Я точно знаю, что второй такой пары у нее нет!» Не проехав и половину дороги, Хелен почувствовала, что благодать спускается на нее. Ноги затряслись, тело выгнулось дугой, а душа воспарила к небесам. Монахиня уже не могла ехать спокойно, и ударила пони пятками, позабыв, кто она и где находится. Пони с рыси перешел на галоп, а, увидев ручеек, не остановился, а перепрыгнул через него! – Неужели меня берут на небо живой? – успела подумать монашка прежде, чем ударилась носом в землю. Разумеется, Хелен не была первоклассной наездницей, а Моррис не был скаковой лошадью, так что исход прыжка был вполне предсказуем. «Все мужики, даже лошади, грубые потные животные!» – подумала монашка, очнувшись в траве. Пони смотрел на нее с совершенно невинным видом. – Противное животное! – женщина оказалась на траве с задранным подолом. – Прямо как тогда… Моррис, сунув морду монашке между ног, принюхался. «От этого двуногого создания вкусно пахнет течной самкой!» – Моррис высунул язык и слизнул вкусную солоноватую жидкость. Потом, фыркнув, проложил занятие, а Хелен решила ему не препятствовать. Приключение получалось уж очень пикантным. – Продолжай, мой хороший! – монашка приподняла таз и широко развела коленки, чтобы лошадке было удобнее. Пока Моррис слизывал остатки сока, монахиня успела кончить еще два раза, а потом, приглядевшись к похотливой конской улыбке, испугалась страшных зубов, и оттолкнула голову похотливого животного. – Грех-то какой! – монашка одернула рясу и поехала в деревню. – Странно, он так любит кусаться, а меня пожалел! Пони трусил по тропинке так, как будто ничего не случилось. Монашка благополучно вернулась обратно и в церкви долго рассматривала старинные витражи, изображающие настоятельницу с розгами и монашку, собиравшуюся продеть руки в цепи. «Наверное, две сотни лет назад монахини тоже грешили, – подумала Хелен, – и наказание было соответствующее! Признаться на исповеди или не признаться?» Перспектива ложиться на скамейку под розги благочестивую Хелен совсем не радовала, но ощущение общения с Моррисом было каким-то уж очень грешным, и оттого очень сладким. Вечером Хелен снова пришла на конюшню. Увидев ее, Моррис фыркнул и замотал головой. Взгляд пони из-под челки был каким-то заговорщеским. – Вроде тихо, – Хелен оглядела конюшню, но не заметила Катрины, мирно дремавшей на сене. – Значит, никого… Хелен не имела никакого опыта, и не осмотрела конюшню как следует, а зря. Катрина после бессонной ночи с Линдой зашла в сенник и, не отсчитав и трех бусинок на четках, сладко уснула. – Кар-р! – только ворон вдруг каркнул во дворе. Услышав ворона, Моррис дёрнулся, зубами схватил монашку за рясу и едва ее не порвал. – Что ты делаешь? – монахиня с ужасом вскрикнула. – Неблагодарное животное! Может, высечь тебя плеткой, чтобы ты не прыгал через ручейки? – Хелен, помолившись, взялась за скребницу и принялась чистить Морриса. Впрочем, все молитвы вылетели из головы, когда монахиня увидела, что Моррис по-своему, по лошадиному, ее хочет! – И почему матушка Изольда не купит тебе подружку? – Хелен, закрыв дверь на засов, стала раздеваться. – Честное слово, я великая грешница, – она вся дрожала от возбуждения, – гореть мне в геенне огненной! Ее щеки пылали огнем, а тело бросало то в жар, то в холод. С одной стороны, перспектива розог, а с другой… Пони с удивлением смотрел на монашку: смущенная с растрепанными волосами, она издавала приятный запах, сводивший животное с ума. Катрина, смотрела страшный сон: отец собрался ее высечь, и привел посмотреть на экзекуцию не только братьев, но и прадедушку Максимилиана. – Сегодня мы накажем нашу великую грешницу! – Максимилиан руководил экзекуцией. Напрасно Катрина молила о милосердии. Казалось, все мужчины в ее роду сошли с ума и ходят только одного: надругаться над ее несчастным телом. Из сонного кошмара ее вывел стон Хелен. – Вот это да, – прошептала она, увидев Хелен, танцующую нагишом перед лошадкой, – у нас что, в монастыре не только привидения, но и ведьмы есть? Взгляд Хелен излучал похоть круче, чем матушка Изольда при первом близком знакомстве. Казалось, ее глаза просто искрились от желания и возбуждения. Мало того, что монахиня стояла перед конём совершенно без одежды, она взяла большую морковку, вставила ее между ног и повернулась к животному. – Хочешь? – спросила она. – Свежая, сладкая! Пони подошёл, и начал обнюхивать промежность. – Мой маленький Моррис! – монахиня улеглась на солому и раздвинула ножки! «Вот это Хелен! – подумала Катрина, высунувшись из убежища. – Кто бы мог подумать!» Пони, схрупав морковку, начал облизывать выбритое местечко. – Прости ее грешную! – Катрина шептала молитву. Тишину на конюшне прервал нежный стон: Хелен вздохнула, выгнулась дугой, и, простонав что-то нечленораздельное, без сил упала на солому, но пони не собирался останавливаться. Моррис не торопясь, облизывал монашку между ног, видимо соленая жидкость, выделившаяся после оргазма, пришлась ему по вкусу. Катрина была сама в полуобморочном состоянии от пережитого зрелища: между ног зачесалось, и очень захотелось в свою келью, в объятия строгой подруги. Моррис облизнулся, тряхнул головой и встал в ожидании подачки. Монахиня, поняв, что Моррис вполне заслужил награду, протянула еще одну морковку, но тот впервые в жизни отказался, и тихонечко заржал! – А, ты тоже хочешь? – монахиня, увидев возбуждение Морриса, нырнула ему под брюхо, обхватила член рукой, и принялась облизывать. От прикосновений рук и языка член рос прямо на глазах! Пони весь напрягся, присел на задние ноги. Катрина видела, как вздулись вены на ногах и боках лошадки. «И почему Моррис ее не кусает? – подумала Катрина. – Неужели ему это нравится?» – Вот это страсть! – тихо сказала Катрина, подобравшись поближе. – Наверное, Хелен ведьма и знает лошадиное слово! А меня это чудовище за попу укусило, и так больно! Одними ласками и лизанием дело не закончилось. Монахиня, потеряв остатки стыда, встала на четвереньки. – Вот это да, – прошептала Катрина, – кажется, пони только этого и ждал. Огромный член вошёл в женщину и начал быстро двигался. Конюшня наполнилась похотливыми стонами грешной монашки. «И как ее не разорвет? – подумала Катрина. – Хорош наш ангелочек! Как говорил мой папа, в тихих девонширских болотах черти водятся!» Животное храпело и ритмично двигалось, штурмуя тело похотливой монашки. – Ох! Ах! – монахиня стонала. – Уф! – фыркал пони и мотал головой. – Нет! – Хелен громко вскрикнула и затряслась в судорогах, поджав свои длинные ножки в коленках под себя, обхватив их руками. «Только подумать! Ей понравилось! – подумала Катрина. – Впрочем, пора мне прятаться. Если Хелен меня увидит, могут быть неприятности!» Одевшись, монахиня ушла из конюшни. Катрина, немного подождав, вышла следом. В келье ее ждало полное разочарование: Линда выпила столько микстуры Авраама вместе со свежим пивом, что играть отказалась. Всю ночь Катрине снились кошмары: отец то угрожал ремнем, то ставил перед собой на колени, то вдруг превращался в похотливого пони! К тому же Линда храпела, как матрос. Измученная Катрина заснула лишь под утро, после того, как честно поработала пальчиком со своим клитором. Катрина не стала выдавать Хелен, но приключение в конюшне не прошло незамеченной для матушки Изольды. Преодолев всю свою скаредность, она купила для Морриса кобылку, но тот не хотел на нее даже смотреть! – Ну, что за напасть такая? – сетовала матушка, и подвергла Хелен строгому допросу. На исповеди монашка признала, что уже давно живет с пони. Правда всплыла наружу, и теперь Хелен должна была своим телом ответить за грех с помощью поста и покаяния. – Ты поможешь мне? – Линда, взяв в компанию Катрину, собралась нарезать прутьев для покаянного ритуала. – Ты ведь не участвовала пока в покаянной церемонии! Что поделаешь, мы грешим, мы и каемся! – Вот смотри, – учила она девушку выбирать прутья, – надо резать гибкие и ровные, толщиной с мизинец у основания. Затем очищай от листьев и складывай в корзину! – А сколько резать? – Катрина с ужасом подумала, что такие розги будут припасены и для ее тела. – Чем больше, тем лучше! Всегда надо иметь запас, – пояснила Линда, – мало ли, что… И вообще, прутья должны вылежаться в рассоле. – Это что б больнее было? – Катрина вспомнила зуд, по три дня не проходившей после тонких школьных прутиков. – Ну и для этого тоже! – Линда попробовала прут в воздухе. – Ведь она пробуждает ум, стимулирует память, ну и принуждает к покорности и смирению! Глава седьмая. Призрак девичьей башни – Кар! – На этот раз ворон положил глаза на четки Катрины. Птица, терроризирующая монастырь, обожала все блестящее. Четки Катрины ворону сразу понравились, и теперь надо было только улучить момент, когда она зазевается. – Катрина, – раздался голос матушки настоятельницы, – ты приготовила корм цыплятам на ужин? – Сейчас, матушка! – девушка отвернулась, и ворон, спланировав к оставленным без присмотра четкам, тут же унес их в башню. – Нет! – девушка бросилась за вороном, но было уже поздно. «Я проворонила матушкины четки! – душа Катрины сжалась в комок. – Теперь меня не просто высекут, а семь шкур спустят!» Ложиться под розги девушке совсем не хотелось. Только на прошлой неделе она помогала держать монашку, уличенную матушкой-настоятельницей в любовной связи с монастырским пони. Расправа была очень жестокой. Молодую женщину заставили догола раздеться и лечь на скамью. Со стороны монашкам казалось, что распластанное тело ждет порки, шелеста разрезаемого прутом воздуха, хлестких обжигающих ударов. Матушка Изольда обожала эту привычную картину. Мертвенно-серыми губами приговоренная шептала покаянные молитвы: "Gloria" и "Confiteor" [«Слава» и «Каюсь» – католические молитвы – прим. переводчика]. Они повторялись монашками перед поркой несколько раз, ибо так матушка Изольда добивалась очищения душ кающихся ото всех грехов. Она провозглашала "Gloria", и монашки подхватывали: "Gloria in excelsis Deo" [«Слава в вышних Богу!»]. В этот момент Катрине показалось, что небеса разверзаются над покаянной скамьей, и душа приговоренной устремляется к Богу. То, что порка в монастыре не имеет ничего общего с тем, что вытворяли с девочками в школе монахи-учителя, Катрина поняла сразу. Вместо тоненьких прутиков, связанных в пучок, оставляющих болезненные, но быстро проходящие следы, в монастыре использовались длинные ивовые прутья толщиной в мизинец, заранее вымоченные в соленой воде. Тут придерживанием за спину или зажатием головы между ног не обойтись. Приговоренную к покаянию или привязывали, или крепко держали помощницы. Катрине пришлось сесть провинившейся на ноги, а Линда села на голову. Матушка-настоятельница произнесла короткую речь, обвинив монашку не столько в грехе, сколько в том, что развращенный пони теперь не смотрит на кобылок, и от этого монастырю прямой убыток: жеребята не будут рождаться, и призвала всех помолиться. «Ее сейчас будут пороть!»– подумала Катрина, с шипением втягивая в себя воздух. Пятки приговоренной уперлись прямо в промежность Катрине. От первого удара монашка застонала, а на теле вспухла и тут же опала красная полоса. Матушка Изольда нанесла второй удар, в дюйме от предыдущего, и еще один, чуть ниже ягодиц. От щелчка кончика прута на нежном теле показалась кровь, а монашка отчаянно взвизгнула. «Боже, нет ничего унизительнее публичного наказания, – подумала Катрина, – хуже будет, только если прутья возьмет мужчина!» Порка была суровой. Монашка подпрыгивала, выгибалась дугой и пяткой давила в промежность Катрине так, что девушка умудрилась испытать к концу порки настоящий оргазм: горячая волна была такой сила, что она еле усидела на ногах кающейся грешница. Краем глаза она видела, что Линда, зажавшая между своих ног голову провинившейся, чувствует то же самое. Вскоре иссеченная грешница настолько обессилена, что не могла даже кричать, из нее вырывался лишь слабый хриплый стон, и тогда матушка Изольда милостиво прекратила наказание Несчастную монашку после порки унесли на рогоже в келью. Сил самой встать со скамейки у нее не было. Линда пошла отпаивать несчастную пивом, а заодно и изнасиловала. Неудивительно, что страх перед розгами матушки-настоятельницы был у новенькой так велик, что «Будь, что будет!» – Катрина решилась войти в девичью башню. Внутри старой башни было безмолвно, лишь звук шагов отзывался глухим эхом. Нельзя описать словами то ужасное положение, в котором очутилась Катрина. На чердак вела изношенная временем дубовая лестница, шатавшаяся и скрипевшая при каждом шаге. – Господи, прости меня, грешную! – она с трепетом вступила на первую ступеньку. Скрип показался девушке громом среди ясного неба. – Нет! – раздался незнакомый голос и свист хлыста. – Не надо! «Прости меня, грешную!» – Катрина крестилась и шептала молитвы. Казалось, что на чердаке кого-то секут, причем на смерть! Каждый скрип ступеньки отдавался в сознании отчаянным визгом и свистом хлыста, рассекающего нежную плоть. «Я действительно это слышу, или мне только кажется? – подумала она, пожалев о смелом решении. – А не лучше было бы лечь под розги? Я, и одна в таком безотрадном месте!» Она мысленно обратилась ко всем святым на небесах с горячей мольбой о помощи и продолжила путь наверх. На верхней ступеньке наваждение кончилось. Порка прекратилась, и Катрина испытала что-то похожее на радость, увидев слабый, мерцающий луч застилаемой тучами луны, проникавший сверху, где часть потолка, по-видимому, обвалилась. Наконец, она толкнула дверь, ведущую в роковую келью, и с трепетом вступила под мрачные своды, откуда до нее донеслись вздох и шаги. Катрина сделала еще несколько шагов вперед и вдруг увидела женскую фигуру, прислонившуюся к стене. – Святые угодники! – монашка перекрестилась, прошептала «Ave Maria», но призрак и не думал исчезать. При появлении Катрины привидение посмотрело на перепуганную девушку. – Молодец, – призрак строго посмотрел на монашку, – не забыла молитвы! Впрочем, я и сама молитвы умела читать! Внешний вид призрака представлял впечатляющее зрелище. Казалось, это совсем юная девушка, примерно одного возраста с Катриной, на шее несчастной болталась петля, а через бледное хрупкое тело просвечивался лунный свет. На призраке не было никакой одежды, а волосы были растрепаны. – Дитя, родившееся под несчастной звездой! – воскликнуло оно глухим голосом. – Ты пришла за четками? Или для того, чтобы проникнуть в тайны будущего? Зловещим было лицо призрака, когда он произносил эти слова, и они прозвучали в ушах Катрины, словно похоронный звон. – Простите, что я нарушила ваш покой! – запинаясь, ответила монашка. – Да, я совершила множество грехов и до того, как попала в монастырь, и успела согрешить и в этих стенах! И ворон украл мои четки! – Возьми их, глупая девушка! – призрак показал на пропажу, лежавшую на полу. Бусинки казались мертвенно-холодными. Прижав четки к груди, девушка была не в силах пошевельнуться. – Ха! – произнес призрак. – Отсчитывай молитвы! Наивная и глупая девушка! Звезда твоей судьбы уже меркнет на небесах. Посмотри на запад! Вот планета, что сияет так ярко на ночном небе! Это звезда, под которой ты родилась. Когда в следующий раз ты увидишь ее, падающую вниз, как метеор, через все полушарие, вспомни о моих словах. Будет совершено страшное действо, и ты – тот, кто его содеет! Впрочем, ты можешь спастись, если уговоришь матушку-настоятельницу совершить похоронный обряд и поставить крест на мою могилу! В этот миг из-за темных облаков, медленно ползущих по тверди, выглянула луна и пролила мягкий свет на землю. Объятая ужасом Катрина не смогла промолвить в ответ ни слова. Она стояла, словно завороженная. – Ты думаешь, я покончила с собой? – спросил ее призрак. – Ошибаешься! На самом деле я вполне заслужила христианское погребение! Сэр Томас вот в этой самой комнате имел меня, так, как имеют почтенных горожанок, когда город на три дня отдается на милость захватчикам, а слуги ему помогали. А перед самым концом, схватив меня волосы, он развернул мою голову, и засадил большой и горячий член мне в рот, навсегда закрыв мне этим грехом путь в царствие небесное! «Мне тоже пришлось это пережить, – подумала Катрина, – только насильником оказался мой собственный папа!» – Сэр Томас был подвержен приступам безумия, – призрак продолжил печальный рассказ. – Я была в его доме пленницей и игрушкой! Дня не проходило без унижений побоев или насилия. Каждый раз мое сердце сжималось от ужаса, когда я видела огоньки безумия в глазах Томаса! А я полюбила его, и позволяла делать с собой все, что он захочет! Это мой самый страшный грех! Во время очередного приступа он пришел ко мне и на руках понес на крепостную стену. Тщетно я звала на помощь и молила о пощаде: «Дорогой Томас, это я, пощади меня!» Он слышал... но не обращал внимания и ни разу не приостановился, пока не достиг последней ступеньки. Внезапно исступление сошло с его лица, и появился куда более страшный, но более сдержанный взгляд несомненного сумасшедшего. «Надвигается темная туча, – заявил он, – и, прежде чем вновь засияет это полное светило, ты умрешь!» Напрасно я просила пощады. «Какой ужас! – думала Катрина. – И это происходит со мной! Я разговариваю с призраком!» Голос покойной Хелен терялся в гневных раскатах грома: погода снова испортилась, как и в тот день, когда несчастную Катрину увозили в монастырь: – Сэр Томас со страшным воплем схватил меня за горло, в то время как я молила о милосердии, – продолжило привидение, – после короткой борьбы глухой хрустнули мои позвонки, а моя душа отправилась в чистилище. Увидев мое бездыханное тело, рассудок у него прояснился, и по возвращении здравого ума сэр Томас приказал слугам повесить меня на дереве, около монастыря, как самоубийцу, и тем самым обрек мою душу на вечные мучения. Теперь только ты можешь мне помочь! Ни одна монахиня за все эти годы не рискнула подняться на этот чердак! Темные тучи плыли над горизонтом, а вдали раздавался глухой гром. На западе все еще была видна роковая звезда, ныне сияющая каким-то болезненным светом. В этот миг блеск молнии озарил всю комнату и отбросил краевое мерцание на стеклянные четки, лежащие на полу. – Подожди, – Катрина набралась смелости, – матушка Изольда рассказывала, что сэр Томас страдал всю оставшуюся жизнь, его законные дети умерли по разным причинам, и он умер, не оставив прямых потомков, но перед смертью усыновил одного из своих незаконнорожденных детей! – Это был мой и его сын! – уточнил призрак. – И теперь отец Джон, унаследовавший худшие качества сэра Томаса, курирует этот монастырь. Проклятие и безумие лежит на нем, так же, как и на всем роде убийцы. А теперь возьми свои четки и уходи! И запомни, сторонись монастырского склепа ради своей же жизни или, что много дороже, своего вечного счастья! Ибо я скажу тебе, Катрина, что лучше было б, если б ты вообще не рождалась! Этот мир плохо приспособлен для молодых и красивых девушек, – призрак засмеялся, издавая неземные демонические вопли, в яростном порыве бросился в окно вниз головой, и исчез, не долетев до земли. Туча между тем продолжала плыть... она достигла луны, та потускнела, потемнела и, в конце концов, скрылась во мраке. Выходка с четками не прошла для монашки безнаказанно. От розог матушки на этот раз она убереглась, но в течение многих дней душевная лихорадка, полученная от посещения страшной башни, не ослабевала. Ночью она часто начинала бредить и в часы безумия говорила с призраком из девичьей башни. Постепенно Катрина внешне стала спокойнее, но тем глубже в душу проникало пагубное пламя. Образ призрака с петлей на шее продолжал преследовать Катрину, она металась на своем ложе и взывала к святым, но не о том, чтобы они спасли ее вечную душу! Линда, бывшая свидетелем мук Катрины, обо всем докладывала матушке и отпаивала подругу пивом. Даже в любовных ласках девушка не находила теперь удовольствия. Микстура аптекаря Авраама тоже не помогла: Катрина выпивала почти все, и на долю Линды просто ничего не оставалось. Матушка Изольда была потрясена такими очевидными симптомами душевного расстройства. – Время вылечит! – решила она. Глава восьмая. Неудачное лечение черной меланхолии – Кар! – черный ворон очень обиделся, когда лишился ворованной добычи, и мечтал отмстить смелой монашке, рискнувшей подняться на его чердак. – Кар-р! Кроме того, птице хотелось есть. Тут, как на грех, хохлатая курица вывела гулять свой выводок во двор. «Лучше добычи и не придумать! – подумал ворон. – Конечно, во дворе сидит монашка, у которой я украл четки, ну да мне не впервой!» Ворону повезло. С того самого дня, когда призрак предсказал Катрине несчастье, ее душа пришла в состояние самого тяжкого уныния, а постоянное лицезрение девичьей башни словно наложила угрюмую печать на ее чело. Мать-настоятельница делала все, что было в ее силах, чтобы смягчить его тоску, но меланхолия не ослабевала. В те времена средством лечения меланхолии номер один были розги, врачи, отправляясь к пациентам, не забывали ими запастись, и добрая матушка давно собиралась воспользоваться этим способом, но повода не находилось. Катрина жила, не нарушая дисциплины, и честно несла послушание на птичнике. Конечно, ворон всего этого не знал, он высмотрел добычу и теперь собирался позавтракать. Курица, хоть и глупая птица, увидев разбойника, подозвала цыплят под крылья и стала медленно отступать в сторону Катрины, надеясь на защиту человека. Ворон не стал ждать, а сел рядом с курицей на землю, и схватил ее клювом за крыло. Хохлатка, потеряв равновесие, упала. Ворон тут же оказался среди цыплят. Удар страшным клювом по голове цыпленка, и через секунду ворон полетел в башню, держа в лапах добычу. Курочка огорченно кудахтала, а Катрина закричала: – Кыш! Но было уже поздно. Разумеется, нерадивость Катрины была тут же оценена настоятельницей, и причина для наказания нашлась. – Катрина, – строго сказала матушка Изольда, – ты ведь понимаешь, я обязана наказать тебя! – Наказывайте, – покорно согласилась девушка, – я буду молиться за вас! Наказание было назначено на следующий день. Линда в честь такого случая запаслась свежими розгами. К великому сожалению матушки Изольды, из-за начавшейся войны многие постоянные гости уехали добывать славу, и желающих высечь Катрину, сделав посильный взнос в монастырскую казну, не нашлось. – Придется мне самой взяться за розги! – решила матушка после молитвы. – Ох, грехи мои тяжкие! Девушка покорно разделась и легла на скамью. На ее лице застыла маска безразличия и отрешенности. Даже когда монашки-помощницы сели ей на ноги и на голову, приговоренная не выразила протеста. Золотые минуты, когда читались покаянные молитвы, не изменили поведения Катрины. «Никакого страха, никакого душевного трепета! – подумала матушка Изольда, стряхивая с прута капли соленой воды. – Ну, может, хоть сейчас ее проймет!» «Ничего, – матушка Изольда провела по ожидающей попке ивовым прутом, – будет тебе и лечение, и воспитание и наказание в одном флаконе, как микстура Авраама, нашего аптекаря! Придет время, я и до него доберусь, обращу в христианство, чтобы драть семь шкур с нас, грешных, ему неповадно было!» Прикосновение заставило Катрину задержать дыхание и замереть в ожидании, когда нежное касание сменится знакомым с детства пламенем удара. Матушка Изольда не торопилась, и Катрина успела мысленно прочитать два раза Pater Noster, пока матушка не решила приступить к наказанию. – Я выбью из твоего тела меланхолию! – матушка, размахнувшись, опустила прут на попу девушки. – Ай! – вырвалось у Катрины. Боль, острая как нож, пересекла ягодицы, уступив место зуду. Матушка не торопилась, надеясь, что порка вернет девушке вкус к жизни. Кончик прута при втором, более сочном ударе оставил кровавый след на бедре несчастной. Она секла, против обыкновения, безжалостно. После первого десятка ударов яркое адское пламя боли охватило все тело несчастной, но зажигательного «танца ягодиц» ни зрительницы, ни помощницы, удерживающие Катрину на скамейке, ни настоятельница, так и не дождались. «Не получилось! – отбросив, прутья и взглянув на распухшую от порки попку Катрины, она почувствовала укол жалости. – Да, таким образом меланхолию не вылечить!» Даже монашкам, обожавшим смотреть, как секут других, порка Катрины удовольствия не принесла. «Похоже, – подумала матушка Изольда, – этот способ, весьма эффективный в обычное время, не сработал! Только бы не чахотка!» Катрину унесли в келью, а матушка Изольда, заметив, как из глаз девушки текут слезы, вздохнула и перекрестилась. Наказание за цыпленка получилось уж слишком строгим даже по монастырским меркам. «Может, позвать аптекаря Авраама и попробовать кровопускание? – думала она, молясь о здоровье Катрины. – Нет, после него придется весь монастырь заново святить!» После наказания меланхолия не улетучилась, наоборот, на душе девушки было тревожно и мрачно. Крепкое пиво, что приготовила Линда, тоже не принесло облегчения. Думая доставить ей радость, матушка Изольда освободила Катрину от работы на птичнике, сделав смотрительницей старинного склепа, того самого, куда категорически запрещал ей спускаться призрак. – По крайней мере, обитатели склепа никуда не денутся! – объяснила она свое решение. – Поставишь свечи, подметешь пол и грусти, сколько твоей душе угодно. «Все равно жизнь моя кончена, – думала девушка, спускаясь в первый раз в склеп. – Видимо, так уж мне начертано в книге судеб!» Разнообразие в распорядок и одиночество Катрины внесло прибытие неожиданного гостя. Некий отец Гай, в прошлом доблестный рыцарь, а ныне монах и чернокнижник, решил отсидеться в монастыре после того, как его опытами во Франции стала интересоваться Инквизиция, не столь могущественная, как сто лет назад, но вполне способная отправить еретика, чернокнижника и шпиона на костер. Каким-то чудом, возможно не без помощи злых сил он успел бежать в Англию. И как раз в его лице для Катрины подоспела неожиданна помощь. Продолжение следует!

DeMonica Просмотр профиля	23.10.2009, 22:50 Сообщение #14
Ответить автору Секс-диктатор Группа: Активные форумчане Сообщений: 3046 Регистрация: 25.5.2008 Из: Москва Пользователь №: 83440 Спасибо сказали: 1751 раз Пол: Женщина Репутация: 312	Глава девятая. Роковая охота чернокнижника – Кар-р! – ворон облетал монастырь в поисках добычи. – Кар-кар-р! – Опять раскаркался, разбойник! – матушка Изольда показала отцу Гаю на гадкую птицу. – Никто пристрелить его не может! – Почему не может? – удивился гость. – Я не всю жизнь ношу монашеское одеяние. Арбалет в руках держать умею. Ставлю бочку пива! Участь разбойника, таскавшего цыплят из курятника и не раз предвещавшего монастырю и его обитательницам беду, была решена! Короткая стрела, пушенная из страшного метательного инструмента, оборвала жизнь черного ворона на лету. На прощание он успел каркнуть в последний раз, предвещая несчастье своему убийце. Пиво отец Гай распил вместе с монашками во время вечерней трапезы. – А это что за цветок? – спросил он матушку-настоятельницу, показав на грустную молодую монашку. – Это Катрина, – ответила та. – Второй год в монастыре живет. К сожалению, она страдает черной меланхолией, и мне никак не удается ее вылечить. – Ну, так и в этом я могу помочь! – отец Гай посмотрел на девушку. – Мой метод стар, прост и очень эффективен. – А лекарства очень дорогие? – поинтересовалась матушка Изольда. – Наш монастырь не богат, хотя знавал и лучшие времена! Авраам, наш аптекарь, совсем совесть потерял, такие цены заламывает… – Думаю, ваша обитель не разорится! Это старинное и очень дешевое средство было разработано язычниками в Египте за три тысячи лет до прихода Спасителя! Завтра в полдень начнем лечение. Мне понадобится одна помощница и кое-какие приготовления. И еще, всем надо помолиться о хорошей погоде! Солнышко нам поможет. Утром монашки выстроились в круг на монастырском дворе, чтобы своими молитвами помочь отцу Гаю в лечении Катрины, а заодно и оценить врачебные таланты гостя. Погода стояла отличная, как раз для того, чтобы заняться лечением на свежем воздухе. Свежий ветерок разогнал облака, и на монастырь светило солнце. Катрина стояла посереди круга, опустив глаза. «Пусть делают со мной все, что хотят, – решила она – мне все равно!» – Сними с себя все монашеское одеяние! – приказал отец Гай. Против воли у Катрины стало чаще биться сердце. «Мне, и раздеваться при всех, мужчина увидит меня всю, а следы от розог еще не прошли!» – подумала она, но тут же покорилась. Еще год назад никакая сила не заставила бы ее раздеваться перед мужчиной, но сейчас душа была сломлена. «Вот это красота живет здесь, в монастыре. – подумал отец Гай, увидев юное тело, теперь уже не прикрытое бесформенным одеянием. – Такую бы, да ко мне в постельку! Насколько я успел узнать местные нравы, больших проблем у меня с этим не будет!» Катрина посмотрела на святого отца, и все же скромность победила меланхолию: она прикрыла руками грудь и низ живота. – Садись на корточки, – приказал отец Гай, и встал позади пациентки. От его взгляда не ускользнули слегка поджившие полосы от розог на теле пациентки – Всем молиться! – добавил он, и сделал знак Линде. Та уже приготовила несколько ведер свежей колодезной воды. Молитвы сестер прервал отчаянный визг девушки. Холодный поток пролился ей на голову, сразу придав красок всему окружающему миру. – Ой! – взвизгнула она и подпрыгнула как зайчик на месте, но отец Гай ударил ее ногой под колено, она упала и получила второй ушат. Визг Катрины был слышен за монастырскими стенами. Монашки, прервав молитвы, шушукались и краснели от удовольствия. Холодная вода оказалась куда круче розог! Способ оказался весьма эффективным, но отец Гай привык доводить лечение до конца. – Не надо! – только и успела вскрикнуть Катрина перед тем, как Линда вылила не нее третий ушат. Меланхолию у девушки как рукой сняло: когда отец Гай растирал ее грубой льняной тканью, она вела себя как обычная девушка, которая против воли должна была показать свое тело мужчине и дать себя бесстыдно ощупать. – Не надо! Не трогайте меня! – кричала Катрина, но отец Гай не слушал ее и растирал тканью все ее тело, не пропуская ни кусочка. «Как он смеет, – тело Катрины раскраснелось как после бани, – так нельзя!» Безразличие после холодного купания сменилось негодованием, унижением от собственного бессилия дать отпор и стыдом от бесстыдства врача: отец Гай пролез везде, даже в непоказуемое местечко между ног, не говоря уже о грудях и попке. «До чего же хороша эта девочка, ее мокрые рыжие волосы, веснушки и горящие ненавистью голубые глаза, в которых светится ужас, смешанный с покорной обреченностью! Она будет моей!» После удачной охоты на черного ворона и исцеления молоденькой монашки отец Гай решил купить Катрину у матушки настоятельницы для ночных удовольствий. «Нет ничего лучше постоянного дарителя! – думала матушка Изольда, из женского любопытства перерывшая багаж гостя в тот момент, пока тот охотился, – я с удовольствием вложила бы деньги в устройство лаборатории, чтобы превращать свинец в золото, не говоря уже о том, чтобы подложить под него любую из сестер!» Перед ужином отец Гай сказал матушке Изольде, что для закрепления эффекта Катрине лучше всего переселиться в его келью. – Ну, это нельзя! – матушка сделала вид, что категорически возражает. На самом деле она была готова на все, лишь бы задержать отца Гая в монастыре подольше: ведь тогда монетки из кошельков гостя перекочуют к монашкам. – Лечение может затянуться! – отец Гай стал выкладывать на стол французские золотые монеты. – Ну, в интересах здоровья Катрины, и всех сестер, надо купить французского вина, голландского сыра, английской ветчины и шотландского виски – вот тогда монашки меланхолии предаваться не будут! Глаза матушки-настоятельницы светились алчностью. Даже в мечтах она не думала выручить за девушку столько денег сразу. – Думаю, наши совместные всенощные бдения пойдут девушке только на пользу! – отец Гай перекрестился и подлил матушке настоятельнице пива. Разумеется, все проблемы были улажены. Оставалось только подготовить Катрину к нелегкому испытанию: первой ночи с мужчиной. Для этого матушка уединилась с Катриной в келье и для начала сама попользовалась ее телом. «Что-то матушка сегодня больно ласковая, – думала Катрина, раздвигая ножки, – не к добру каркал ворон перед смертью!» – Сегодня после вечерней молитвы ты придешь к отцу Гаю, – строго сказала матушка девушке, распластав ее на своей широкой кровати. – Вы вдвоем будете всю ночь молиться о спасении твоей души! – с этими словами она разложила девушку на своей кровати, заставила согнуть ноги в коленях и широко развести их в стороны. – А сейчас мы проведем маленькую операцию! – матушка положила на стол огромный острый нож и лимон. От этих жутких приготовлений у Катрины заныло под ложечкой. «Неужели она меня зарежет? – мелькнула мысль. – А зачем же тогда лимон?» Матушка засунула во влагалище три своих пальца, пошерудила ими там и удовлетворенно хмыкнула. – Смотри и запоминай, в другой раз будешь делать сама! – матушка разрезала лимон поперек, выкроив круглую дольку, и, к великому ужасу Катрины ввела ее в самую глубину! – Ой, зачем? – Катрина захотела свести ноги, но матушка не позволила ей этого сделать. [По сообщению "The Nation", ряд ученых считают, что высокий уровень концентрации лимонной кислоты (низкий уровень рH) могут убить сперматозоиды в течение 30 секунд, но повторять эксперимент со староанглийской контрацепцией не рекомендуется. Эффективность этого метода составляет примерно 60%. Лимон, конечно, не опасен для здоровья. Самое плохое, что может случиться, – это раздражение слизистой, как у женщины, так и у мужчины. Вам просто будет неприятен половой акт. – Прим. переводчика] – Когда мужчины хотят нас, грешниц, то думают только о себе, – матушка осталась довольна результатом проведенной работы и принялась натирать Катрину половинкой лимона. – А нам, грешным, надо думать, как не забеременеть! Этот фрукт не только спасает наших моряков от цинги, но и от беременности предохранит. Главное, чтобы долька плотно закрыла вход в матку! А лимонное растирание убьет с твоей кожи посторонние запахи и прибавит обаяние твоей милой физиономии! Впрочем, чтобы по-настоящему познать мужчину, этого мало! – монашка открыла коробочку с драгоценной мазью, составленной мудрым аптекарем Авраамом и намазала ею горошинку Катрины. [Современный улучшенный аналог мази Авраама – «Vigorelle» крем – предназначен для увеличения сексуального возбуждения у женщин. – Прим. переводчика] «Ну, моя меланхолическая девочка, сейчас ты познаешь огонь страсти, один из ингредиентов этого зелья, как говорил Авраам – африканский черный перец! Хорошее средство для скучающих и холодных монашек! Сама им пользуюсь, время от времени!» – Ну, моя кошечка, теперь можешь идти молиться! – настоятельница помогла Катрине одеться и отправила девушку в келью, перекрестив на прощание. «Меня, дочь рыцаря, продали как скотину! – думала Катрина, стоя перед отцом Гаем с гордо поднятой головой и глядя на своего покупателя полными ненависти глазами. – И почему он выбрал именно меня?» Жжение между ног от чудо-мази не позволяло сосредоточиться. Кровь против воли быстрее текла по венам, от чего злость в душе Катрины на отца Гая только накапливалась. – Катрина, – отец Гай стал зажигать свечи, – история знает немало примеров нарушения заповедей во время крестовых походов, а в мирное время женские монастыри помогали гостям пережить трудные времена. Ваша Крейцбергская женская обитель не исключение. Ведь в каноническом праве признаком проститутки считается доступность ее всем и продажность. А католическое нравоучительное богословие называет проституткой женщину, которая продается всякому встречному и публично предлагает себя. Как видишь, к тебе это ни коим образом не относится! Мы же будем молиться о спасении твоей души и изгнании болезни из твоего тела! – отец Гай зажег все свечи на подсвечнике, и в келье стало гораздо уютнее. В мерцающем пламени Катрина казалась античной богиней, волею случая запертой в монашеской келье. – Конечно, если твоя молитва не этом алтаре, – он показал на кровать, – не будет искренней, матушка Изольда займется твоим воспитанием! Линда уже замочила в рассоле от салаки порцию розог. А сейчас сними монашеское одеяние, сама знаешь, голой я тебя уже видел! «Матушка Изольда запорет, если я не подчинюсь, – думала монашка, – но не так, совсем не так я представляла свою первую ночь с мужчиной!» Девушка разделась и с ненавистью посмотрела на своего мучителя. Клитор, намазанный мазью, уже начал зудеть. Нестерпимо захотелось прикоснуться к нему рукой и сотворить юношеский грех. – Правильно вас матушка сечет! – чернокнижник принялся разрисовывать девушку пентаграммами и другими непонятными знаками. – Я знаю, чем вы, грешницы, занимаетесь в кельях! Суре «Нур» Всевышний говорит: «Прелюбодейку и прелюбодея – каждого из них высеките сто раз. Пусть не овладевает вами жалость к ним ради религии Аллаха, если вы веруете в Аллаха и в Последний день. А свидетелями их наказания пусть будет группа верующих. Воистину Аллах – Прощающий, Милосердный». [Коран, 24:2-4 – прим. переводчика] – Вы, святой отец, читали Коран? – удивилась монашка. – В Святой земле, где я воевал, – рассказывал отец Гай, поглаживая Катрину по волосам, – мои спутники искали золото, а я искал знания! Я изучил и Библию, и Коран, и еще много разных книг, и мне удалось то, что не удалось ни одному смертному! Я постиг тайну жизни и смерти! – тут монах прервал разглагольствования и продемонстрировал член, давно уже бывший в боевом положении. – Сегодня я поделюсь с тобой крупицей своих знаний! «Да-а-а, сломить ее невозможно, – подумал отец Гай, любуясь прекрасным телом, – но можно в себя влюбить!» – Ты красивая! – отец Гай был очарован ее красотой. – Твое тело создано для любви! А теперь ложись на кровать! «Буду лежать как то распятие, – думала девушка, – буду смотреть в потолок и читать молитвы! Монашки говорили, что мужику хватает несколько минут! Вытерплю, как монастырскую порку!» Осмысление того, что она впервые познает мужчину, сначала пугала. Однако понимание того, что горящий огнем клитор требует этого, распаляло Катрину, и она с каждой минутой все больше желала познать все. Она, сама не понимая, зачем это делает, протянула свою руку вдоль тела и, найдя член, подвела его в нужное место. – Прости меня грешную! – шептала она, лежа под тяжестью, чувствуя, как ласкают тело снаружи руки и губы, а внутри член скользит по стенкам влагалища, иногда проникая глубоко до самой матки, причиняя ей мучительно-сладостные ощущения. – Давненько я так не лакомился! – отец Гай навалился на упругое тело. В этот момент у Катрины, подогретой аптекарской мазью, начался первый оргазм. В пике она с силой выгнулась вперед, прижимая руками ягодицы отца Гая к себе. «Я совершила смертный грех! – думала она, вздрагивая под тяжелым телом отца Гая. – Призрак был прав! Теперь мне не искупить греха никакими постами и молитвами! Но до чего же грех сладкий! И зачем папа не выдал меня замуж?» Прежняя обида дала знать о себе. Внезапно тяжелый стон вырвался из переполненного сердца Катрины. Она взглянула в окно, и звезда, в этот миг ярко горевшая над горизонтом, напомнила ужасную сцену, свидетелем которой она стала в башне. – Ну вот, моя вкусная, – отец Гай сладко улыбался, изучая рукой следы от розог. – Как говорил великий учитель Имхотеп, уши девушки на ее попе. Она слушает только тогда, когда ее бьют! [Чернокнижник извратил слова мыслителя из древнего Египта. В оригинале было упоминание о мальчиках-школьниках, и их спинах – прим. переводчика] Рука чернокнижника стала бесстыдно блуждать вокруг сжатой шоколадной дырочки. «Что он себе позволяет, – подумала Катрина, но зудящий от мази клитор не хотел униматься, требуя себе мужчину. – Вот так то лучше, – отец Гай вынул руку и обвел пальцем вокруг клитора. – Какой нежный букет из набухших губок и упругая горошинка между ними! Сейчас я поцелую многострадальную попку, а там – посмотрим! Так Катрина стала женщиной еще раз, теперь уже в объятиях опытного мужчины. Утром матушка Изольда и все сестры заметили в Катрине глубокую перемену: вчера еще замкнутая, и молчаливая, она была весела и оживлена. Глава десятая. Последняя ночь чернокнижника Отец Гай решил задержаться в монастыре, к великой радости матушки Изольды, и взялся за воспитание монашки со всем усердием. И не только искусству любви он обучал Катрину. Время от времени он доставал из сундука книги и показывал такое, от чего у монашки сладко сосало под ложечкой от ощущения смертного греха. Когда он встречался с девушкой в присутствии монашек, то был почтителен и смиренен, и лишь наедине с ней снимал маску учтивости. Теперь Линда скучала своей келье, Катрина каждую ночь отправлялась к гостю под завистливые взгляды других монашек, а матушка-настоятельница подсчитывала доходы: отец Гай ел и пил за троих, а платил за шестерых. Надо сказать, что чернокнижник ни разу не говорил с Катриной о чувствах, зарождавшихся в его душе, но монашка, в которой наконец-то проснулась настоящая женщина, видела любовь в речах, в поведении, в проникновенных нотках его голоса и убаюкивающей мягкости улыбки. С Катриной случилось то же, что и с любой другой девушкой, впервые по-настоящему близко познакомившейся с мужчиной, хоть и против воли. Она влюбилась! Когда отец Гай обнаружил, что преуспел в расположении ее чувств по отношению к себе, на его лице появилась самая что ни на есть дьявольская усмешка. – Может, повторим лечение водой? – спросил отец Гай, увидев, что после порки девушка вновь впала в депрессию. – Нет, лучше возьми меня еще раз! – глаза Катрины заискрились безумным блеском. – Я готова! – помолившись, монашка задрала подол. Она уже знала, что отец Гай обожал начинать играть, полностью не снимая одежд. Монашеское одеяние придавало играм особую пикантность. Он, ощущая под собой тело девушки, с огромным наслаждением вводил и выводил член из влажной щели. Ей казалось, что она находится в сказочном сне. Каждое введение отца Гая приближало второй оргазм. И когда чернокнижник, заохав, сильно сжал тело, Катрина ощутила, как член задергался в внутри влагалища, изливая семя. – Ах! – Катрина вздрогнула, как от удара прутом. У нее начался второй оргазм. Он был менее острый, чем первый, но продолжительней, доведя Катрину до почти обморочного состояния. Несколько минут они были недвижимы, наслаждаясь пережитым наслаждением. Затем, просунув ладонь под эту влажную ткань, он стал ласково поглаживать и мять упругую плоть груди Катрины, перебирая пальцами то один, то другой крепкий налитый сосок. Катрина очень любила, когда отец Гай ласкал груди, но как любил это делать он, трудно было представить. – Хватит лежать, раздвинув ножки, – приказал он, – ты будешь делать то, что я прикажу, и все будет хорошо! Тебе понравится! Для начала, развернись ко мне задом и садись ко мне на колени. Чернокнижник взял ее руками за попку, раздвинул пальцами губки, и плавно опустил на член. На несколько секунд они замерли, наслаждаясь новизной ощущений. Потом она начала медленно подниматься и попускаться. Мужчина помогал ей, поддерживая за попку. «Оказывается, можно и так! – думала Катрина. – И все же с мужчиной приятнее, чем с женщиной! Но сразу после порки это, наверное, больно!» – Я так устала! – простонала девушка. – Давай как обычно! Была прелестная лунная ночь. Сердца влюбленных были полны чувств, колдовской дух этого часа вошел всей своей прелестью в их души. – Нет, – отец Гай решил преподать Катрине еще один урок. – Становись на четвереньки! «Меня сейчас отгуляют, как корову!» – Катрина встала на четвереньки и попыталась вставить в себя уже обмякший член. Но ничего из этого не получалась. Чернокнижнику было неловко перед Катриной, и он чувствовал свою вину в том, что не смог доставить ей удовольствие. – Позволь, я поцелую тебя! – он положил девушку на кровать и начал целовать живот, постепенно пробираясь к киске, тщательно выбритой по монастырскому обычаю. Она в это время взяла в руку поникший член и поглаживала его. «До таланта Линды ему далеко, однако старается! – подумала девушка. – А не побаловать ли его так, как научил меня папа?» Катрина взяла член в рот и начала сосать, а он лизал губки и клитор. Не удивительно, что через пять минут таких упражнений член снова встал, и девушка заняла позу на четвереньках. Как оказалось, в этой позиции отец Гай проник очень глубоко. Катрине было так сладко, словно рухнул подъемный мост крепости. Ворвавшиеся силы неистового желания пронеслись через тело ее и душу – как орды захватчиков по павшему замку – разоряя все на своем пути, опустошая каждую клеточку, и сделав беспомощной и растоптанной, словно плененную рабыню. Катрина кончила, кусая себе губы, чтобы не закричать. – Любимый! – монашка решила, что судьба дает последний шанс покинуть монастырские стены. – Я буду скитаться с тобой по всему свету, если захочешь, буду твоей служанкой, твоей рабыней! Только увези меня отсюда! Помнишь, ты же сам цитировал мне Коран! Прелюбодей женится только на прелюбодейке или многобожнице. Верующим же это запретно. Тех, которые обвиняют целомудренных женщин и не приведут четырех свидетелей, высеките восемьдесят раз, и никогда не принимайте их свидетельства, ибо они являются нечестивцами, кроме тех из них, которые после этого раскаялись и стали поступать праведно [Коран, 24:2-4 – прим. переводчика]. Она умолкла. Ее голубые глаза были полны слез, когда она со страстью повернулась к чернокнижнику. Он уклонился от взгляда, а по его изящному лицу пробежала презрительная усмешка самой темной, самой смертельной злобы. Через мгновение это выражение исчезло. В неподвижных, остекленевших глазах опять появился неземной холод. – Час заката, – воскликнул он. – Нежный, прекрасный час, когда сердца влюбленных счастливы, а природа улыбается их чувствам. Но мне не суждено жить долго! У инквизиции длинные руки! Они идут по следу как ищейки, и я не могу долго жить в этой тихой обители! Милая моя Катрина, когда наступит завтра, я буду далеко, очень далеко на пути в вечное блаженство, но, скорее всего в чистилище. Должен ли я брать тебя, прелестнейший цветок, с собой в могилу? – Нет, – глаза Катрины стали круглыми как пуговки, а из глаз потекли слезы. – Отец Гай, вы молоды, сильны. Вам ли думать о смерти? Перевернувшись на спину, чернокнижник положил ногу на ногу, а сверху на бедро посадил Катрину в позу наездницы. Катрина придвинулась ближе, и мужчина почувствовал нежное прикосновение горячей плоти, невыразимо приятное прикосновение влажных губок к своему бедру. Несколько легких движений пальцами, и Катрина привела член в боевое положение. Еще несколько движений промежностью вперед, и красавица оказалась рядом с членом, коснулась его пупком и посмотрела на чернокнижника. «Я многому успел ее научить, – подумал он, – жаль, что это у нас последняя ночка!» – Иди ко мне! – позвал отец Гай Катрин и слегка приподнял ее за подмышки. Катрина нетерпеливо с силой насадила себя на него. По телам прокатилась горячая волна. Катрина принялась скакать словно наездница. Кончики грудей бесстыдно уставились чернокнижнику в лицо. Руки мужчины на бедрах ощутили дрожь разгоряченного тела. Из последних сил сдерживаясь, он помог Катрине вознестись на пик наслаждения, и когда она обессилено упала на мужчину сверху, несколькими толчками завершаю желаемое. – Все в руках божьих, – вздохнул отец Гай, и стал бросать книги из сундука в камин, – прощай, Катрина! Возьми вот эту книгу, и спрячь подальше! Это тебе на память! Она написана на понятном тебе языке. Молись за меня, грешного! Глубокой ночью, когда монастырь погрузился в сон, на серой башне уныло раскачивается из стороны в сторону тяжелый колокол, хотя ни одно дуновение ветра не тревожило деревья в лесу. Они с безумием приговоренных к смерти отдавались друг другу. Ей снова захотелось взять его член глубоко в рот и ласкать, ласкать, ласкать… Отец Гай, словно почувствовав это, проник в ее рот, и через минуту, не выдержав жадных ласк, излился в нее. Обняв ее, он уснул. Ночь подходила к концу, утро освещало холмы, но оно принесло отцу Гаю душевное спокойствие. – Теперь я могу идти на смерть! – он оставил Катрину на рассвете. – Прощай и помни обо мне! Предчувствие чернокнижника о неминуемой смерти сбылось. Утром утомленный отец Гай щедро расплатился с матушкой за постой и собрался по делам в Лондон. Как оказалось, на дороге его уже ждали разбойники. Власти поймали и повесили несколько бродяг. В них матушка Изольда признала разбойников, напавших на нее по дороге, и лишь Катрина догадывалась, что инквизиция настигла свою жертву. После исчезновения чужестранца, который действительно очаровал ее, настроение Катрины явно изменилось. Она полюбила гулять ранним утром и поздним вечером по тропинкам вокруг монастыря, вспоминая его последние слова, представляя его милую улыбку, и заканчивала прогулку на том месте, где был вход в склеп. Катрина старалась избегать общества монашек, и, похоже, была счастлива лишь тогда, когда оставалась одна в своей келье: матушка Изольда, довольная прибылью, согласилась выделить ей отдельное жилье. Только там она давала выход своей печали в слезах, молясь за душу покойного отца Гая, а скорбь, которую она благопристойно скрывала на людях, вырывалась наружу. Так прекрасна и в то же время так смиренна была прелестная скорбящая, что она уже казалась ангелом, освободившимся от пут этого мира и готовившимся к полету на небеса. На самом деле в душу ее вселились совсем не те мысли, которые должны посещать монашек. Единственным утешением была книга, подаренная сэром Гаем. «Только за чтение таких трудов меня ждет в лучшем случае костер», – думала Катрина, рассматривая пентаграммы и прочие изображения. Но искушение было слишком большим, и монашка долгими ночами изучала текст и заклинания. Глава одиннадцатая. Черная месса (по мотивам «Конклава мертвецов» анонимного автора) В огне живут саламандры, в воздухе – сильфы, в воде – нимфы или русалки, а в земле – гномы. Стихийные существа не обладают правом на вечную жизнь, имея, по словам философов, смертную душу. Тем не менее они живут несколько веков, не подвергаясь разрушительному влиянию времени и не испытывая никаких недугов, так как по своему однородному составу не подвержены разложению. С давних времен они отшатнулись от людей, вступая в сношения только с личностями, посвятившими себя исканию истины Катрина, уединившись в келье, читала подарок чернокнижника, старинный фолиант, украшенный пентаграммой и пояснением о том, как вызвать к жизни души умерших людей, чтобы иметь возможность выяснить все о грядущей жизни у тех, чьи нетленные тела лежали на кладбище. После отъезда и гибели отца Гая ей не долго пришлось наслаждаться спокойной монастырской размеренной жизнью. Сердце Катрины при встрече незнакомым мужчиной в монашеском одеянии затрепетало от страха, и, собрав все силы, она произнесла дежурное – Pax vobis, [Мир вам – лат.] и отвернулась. Ей вдруг показалось, что этот железный взгляд уличит ее в смертном грехе, разоблачит и уничтожит, низринет в пучину вечной погибели и неизбывного стыда. Как оказалось, это хромой отец Джон – монастырский приор приехал читать воскресную проповедь. Как оказалось, напрасно он сменил монашеское одеяние на меч и кольчугу. Топор французского пехотинца сделал его навсегда калекой. С войны он вернулся в лоно церкви без славы, без денег и озлобленный на весь свет, но в качестве трофея он вывез священную реликвию! В те времена ларцы-реликвии, содержащие настоящие или поддельные мощи святых, становились объектами почитания в храмах и в домах благочестивых христиан. Большое количество реликвий появилось в Европе после крестовых походов, и вот уже четыре века они кочевали из рук в руки. Для малограмотных простых людей многочисленные мошенники усердно производили фальшивые и весьма курьезные реликвии, например, перья из крыльев ангелов, но у отца Джона была самая, что ни на есть настоящая! Катрина стояла вместе со всеми монашками, но будто под воздействием недобрых чар она все поворачивала голову в его сторону, и все так же сурово и неподвижно стоял этот муж с устремленным только на нее загадочным взглядом. Горькая насмешка, ненависть, исполненная презрения, застыли на его изборожденном морщинами высоком челе и в опущенных углах рта. От него веяло холодом... жутью. «Визит хромого отца Джона не предвещает для меня ничего хорошего!» – подумала Катрина, и не ошиблась. Отец Джон, вновь занявший должность приора монастыря пожелал лично высечь монашку за грехи, а за одно и провести с ней ночь. Священная реликвия, обещанная Джоном, была ценнее любого золота: она гарантировала процветание обители на многие годы вперед за счет прихожан, обожавших верить в чудеса. Разумеется, матушка Изольда пошла навстречу естественному желанию отца Джона, и Катрина оказалась на покаянной скамейке. «Мне снова придется раздеться перед мужчиной! – думала монашка. – Казалось, можно бы и привыкнуть, но, боже мой, как это унизительно, дать себя сечь, не столько за провинность, сколько ради процветания нашей обители!» Точно угадав ее мысли, матушка Изольда пообещала, что эта порка пойдет в зачет ее будущих прегрешений. – Да я бы сама ради такого дела под розги легла, да и в келье согласилась всю ночь молиться, но отец Джон захотел именно тебя! Понимаешь, реликвия – основной доход малоземельного монастыря. Конечно, я могла купить ее у бродячих продавцов, выдающих себя за паломников из святой земли, и это при весьма сомнительной подлинности! Так Изольда купила бутылочку со «святой водой из Иордана» и было все хорошо, пока один из наших дорогих гостей не выпил ее с похмелья, и монастырь наш остался без дохода. Я надеюсь на тебя! – Gratias! [Благодарю – лат.] – Катрина смахнула набежавшую слезу, – молитесь за меня! – Ex profundis clamavi ad te Domine. Oremus! – матушка Изольда встала на колени рядом с Катриной и принялась истово молиться. – Et in omnis saecula saeculorum. Amen! [Из глубины воззвав к тебе, Господи. Помолимся. И вовеки веков. Аминь! – лат.] «Пусть слова на древней латыни помогут пробудить в Катрине таинственные душевные порывы, которым суждено мятежное, несказанное томление ее души. Тогда земные греховные вожделения уже не застигнут ее душу врасплох, не соблазнят ее обещанием величайших восторгов, ее неизреченных стремлений. Слепая страсть не ринется по ложному пути, а тяготение к святому, неземному поможет перенести наказание!» – думала матушка. Катрина стояла на коленях, устремив к небу взор, и повторяла слова молитвы. «До чего же она прекрасна! – подумала матушка Изольда. – Прямо как агнец, ведомый на заклание!» Щеки у нее заалели от волнения, высоко поднималась и опускалась грудь. Изольда, словно забывшись в жару молитвы, схватил ее за руки, и прижала их к своей груди. Катрина была так близка к ней, что на настоятельницу пахнуло ее теплом. – Прости меня, милая девочка! – вне себя от безумной страсти Изольда обнял ее в порыве исступления. – Я люблю тебя! Поцелуи настоятельницы уже запылали у нее на устах и на груди. – Нет! – Катрина с душераздирающим воплем вырвалась из ее объятий. – Сейчас я не смогу! Слезы потекли из глаз монашки, и она не в силах была их удержать. Изольда ничего не смогла с собой поделать, давно она не испытывала такого возбуждения и грубо повалила Катрину на пол. Затем приговоренная монашка как всегда, отдалась преступным ласкам настоятельницы. Она, преисполненная ужасающего глумления, как только могла, злоупотребляла чувственностью Катрины, испытывая к ней одну лишь похоть. Всего несколько движений, и матушке показалось, будто молния пронзила ее! Несколько минут она не могла прийти в себя. Униженная таким вероломством Катрина тихо плакала. – Умойся, – предложила ей настоятельница. – Покаянная скамья уже ждет! Скамья уже стояла посреди монастырского двора, и монашки собрались полюбоваться веселым представлением, хоть как-то вносившим разнообразие в скучную жизнь женской обители. Многие были рады несчастью Катрины, так как покойный чернокнижник уделял внимание только ей, проигнорировав существование остальных монашек. Многие с удовольствием помогли бы удержать ее на скамейке, но отец Джон предпочитал сечь привязанных веревками девушек. – Прости меня, грешную! – молодая женщина раздевалась для порки, а приор внимательно разглядывал. «Хорошая монашка! – думал он. – Какой раз убеждаюсь, что очень вкусные штучки у моей малышки! Вот сегодня они и отведают розог, а потом и всего остального!» Катрина покорно вытянулась на скамейке. Приор невольно залюбовался ей. За те спокойные дни, что прошли без наказаний, попка приобрела девственно-чистый вид, а сейчас она должна была подвергнуться унизительному наказанию. – Ну-с, грешница, начнем! – приор стряхнул воду с ивового прута и нанес первый, не очень сильный удар. Катрина вздрогнула и тихо застонала. «Это не рука матушки Изольды, – успела подумать она, – живой бы встать!» За первым ударом последовал второй, третий... В воздухе раздавался шипящий свист разрезаемого прутом воздуха и крики Катрины. Ноздри приора раздувались: он вдыхал аромат боли и унижения, к которому примешивался запах ужаса, еще приятнее было то, что так пахла не крестьянка, изуродованная оспой и непосильным трудом, а молодая и очень красивая женщина. – Ай! – кричала Катрина между ударами, – пощадите! Боль возбуждала отца Джона все сильнее и сильнее. Монашка вопила так, словно сама смерть подступала к ней. «Как унизительна эта бесстыдная открытость, беззащитная обнаженность тела! – думал он, любуясь, как после очередного удара попа Катрины стала исполнять зажигательный танец на скамейке. – Порка обостряет возбуждение!» Она уже не только дергалась от каждого удара, но и сильно выгибала спину, крики о пощаде сменились односложными словами. В ее теле загоралось адское пламя, заставляя забыть обо всем, и о стыде, и о том, что она бесстыдно крутит попой, и о вредных комментариях завистниц-монашек. – Мало ей всыпали! – услышала Катрина комментарий Доры. – Пожалел ее отец Джон! – Конечно, пожалел! – ответила другая монашка. – Небось, поведет ее в келью молитвы читать! В толпе послышались смешки, только прибавившие Катрине унижения. Приор понял, что пора прекращать порку: пятьдесят ударов, обещанные матушкой Изольдой, он уже отвесил. – Аминь! – сказал он и выпил поднесенную услужливой Линдой кружку пива. – Отвяжите ее! Глаза Катрины скрывала поволока, она смотрела куда-то мимо приора. «Только бы она снова не заболела меланхолией! – подумала матушка Изольда, – впрочем, я знаю, как ее лечить! Я подготовлю ее к всенощной с отцом приором! У меня еще остался эликсир с арникой нашего Авраама!» На этот раз Катрина лежала в келье матушки Изольды, но та не пыталась ее изнасиловать. Как заботливый доктор она втирала мазь в кожу наказанной. – Потерпи, – уговаривала ее матушка Изольда. – Вот как бы сделать так, чтобы наш Авраам принял христианство! Тогда он делал бы нам эликсиры гораздо дешевле! «Неужели она подложит меня и под Авраама? – подумала Катрина. – Тут никаких покаянных молитв не хватит!» Впрочем, боль постепенно стала уходить, и монашка вытерпела установление лимонной дольки. Знакомство Катрины с отцом Джоном продолжилось в келье. Отец Джон молчал, внимательно разглядывая обнаженное тело. Под пристальным взглядом, без стеснения исследующим лицо и самые интимные места, Катрина смутилась и опустила взгляд в пол. – Подойди ко мне! Свечное пламя тускло освещало прекрасное тело, украшенное успевшими потемнеть полосками. Там, где кончики прута впивались в молодую плоть, образовались кровавые ранки. Полюбовавшись этим видом, приор скомандовал: – Повернись. – Больно? – мужчина легко прикоснулся к полоскам, пересекавшим ягодицы средним пальцем, и Катрина едва заметно вздрогнула. – Да… Пальцы медленно соскользнули вниз, и коснулись изуродованных ягодиц. Унизительный для Катрины осмотр продолжился. Она стояла перед мужчиной, недавно угощавшим ее тело розгой, совершенно обнаженная, послушная, беззащитная. – Славные следы! – приор не выдержал и погладил наказанную попку. – Вот, помню, взяли мы штурмом монастырь, так старых монашек сразу повесили, а тех, кто помоложе… А теперь повернись. «Красивая молодая женщина, – думал Джон, – пережившая боль и унижение от моей руки, но этого мало! Надо растоптать не только тело, но и душу! Французы были мастера на такие штуки!» – Тело у тебя очень стройное, – приор любовался изгибами линий, грудями с аккуратными сосками, щелью между ног. Гладко выбритое лоно придавало Катрине особенно открытый и беззащитный вид. И эта беззащитность очень возбудила мужчину. «Пожалуй, можно еще унизить ее, – подумал он, – подвергну ее инквизиторскому осмотру! [То, что вытворял отец Джон, действительно делали отцы инквизиторы примерно за 200 лет до описываемых событий. В Англии власть Инквизиции ослабла, но методы остались] – Раздвинь ноги на ширину плеч, а руки сложи в молитве! – Джон знал, что такое унижение в свое время позволяло отцам-инквизиторам сломить не одну упрямую ведьму. Катрина выполнила приказ и замерла, догадываясь, что сейчас последует. Мужчина полностью завладел грудью девушки, одна снизу, другая сверху, пропустив свою руку в ложбинку между двумя прекрасными яблочками, украшенными спелыми вишенками. – Не надо! – пыталась возражать Катрина. Но жадные руки приора продолжали щупать и мять плотные груди. Соски, против воли жертвы, становились все более твердыми, да и сами полушария, казалось, начинали полнеть, словно наливаясь соком и желанием... Когда руки коснулись промежности – по ее телу пробежала волна дрожи. – Так-то лучше! – приор положил вторую руку на нежный живот и медленно повел вниз. – Какие нежные выпуклости! – улыбнулся мужчина, просовывая руку в глубину, и нащупав там лимонную дольку. – Ну что, подкислилась? А как там твоя попочка, она подготовлена к сегодняшней ночи? – приор вынул руку и понюхал свои пальцы. – И не вздумай опускать руки! – Нет, не надо так! – почувствовав палец внутри шоколадной дырочки, Катрина вздрогнула. Даже отец Гай такого себе не позволял! Отец Джон не торопился: каждое движение пальца заставляло Катрину мелко вздрагивать. В келье стояла кровать, застеленная по такому случаю белой простыней. – Ложись! – приор смотрел, как она с трудом забирается на кровать, морщась от боли и вздрагивая стройным телом. – Животом вниз и раздвинь ноги! Катрина покорно выполнила приказ. Приор пристегнул их ремешками к ножкам кровати, потом точно так же поступил с руками. Отец Джон стоял над растянутой на кровати женщиной, продолжая ощупывать красивое молодое тело, которое в тщетной попытке сопротивляться, извивалась, насколько позволяла привязь. «Мало того, что высек, так еще и привязал, – думала Катрина, – боже, до чего унизительно лежать вот так, как тушке в коптильне. Неужели еще раз выпорет? На мне же итак живого места нет!» Теперь Катрина лежала беззащитная и открытая, во всем восхитительном великолепии соблазнительной красоты обнаженной и наказанной женщины. «Так его предок насиловал несчастную Хелен, – подумала Катрина, – что предок, что потомок, один другого стоят! Неужели он вешал несчастных монашек?» Отец Джон был так возбужден, так что едва сдерживался, стаскивая с себя одежду. – Ну, Катрина, – мужчина грубо раздвинул пальцами горячие нежные половинки и плюнул а анус. – Это только начало! Привязанная не могла сопротивляться, а ягодицы, получившие порку, отказывалась сжиматься и, тем самым, облегчали мужчине путь. – Нет, – монашка мотала головой и как могла, дергалась на привязи, чувствуя, как не слабых размеров орган проникает в девственное отверстие. – Не туда! Вы ошиблись! – Я лучше знаю, куда! – отвечал отец Джон, с силой продавливаясь внутрь. – Нет! – она закричала, забилась, завыла. – Не надо! Страшная незнакомая боль пронзила ее. Катрина не сразу справилась с новым ощущением, и читала молитвы. По мере сил она стала вращать тазом, правда, с единственной целью, чтобы поскорее мужчина удовлетворил свою похоть. – Давай, Катрина, – шептал воспитатель, насаживая девушку на огромный член. – Какая ты женщина! Ааахх... аааа... ааахх... Ещё... ради бога... ещё! Наконец, он разрядился. – Развяжи меня! – она открыла глаза. – Я буду себя хорошо вести! Только позволь мне облегчиться. Отец Джон развязал ремни, и даже не подумал отворачиваться, когда Катрина села на горшок. – Помню, – в лице отца Джона появилось что-то зверское, – монашки, которых мы вешали, обсыкались в последних судорогах. Это возбуждает круче, чем порка! Может кого-нибудь из вас, грешниц? – А трахать покойниц не пробовали? – Катрина с ненавистью посмотрела на мучителя. – Они такие холодные! – Нет, предпочитаю живых! А теперь, дорогая, продолжим! Говоришь, будешь вести себя хорошо и без привязи? Проверим! Сэр Джон оттянулся как следует, выпил церковного вина и захрапел. Катрине, несмотря на боль в разорванном анусе, тоже удалось уснуть. Этой ночью ей приснился отец Гай. Его глаза покраснели и были полны глубочайшего смертельного безумия, а все тело как-то непривычно содрогалось. «– Послушай, я расскажу тебе, как меня убили! Когда я бродил по лесу, мне показалось, что ко мне приблизилась небесная сильфида, явившаяся в образе моей матери. Я бросился к ней, но был задержан призраком голой девушки с петлей на шее. – Не ходи за ней! – сказала она и указала на западную звезду. Я не послушался, а зря! Внезапно послышались громкие крики, сильфида приняла облик демона и вывела меня на разбойников. Я дрался как лев, убил троих, но их было слишком много! Впрочем, для меня не все потеряно». Рано утром проснувшись и посмотрев на спящую, отец Джон почувствовал очередной прилив желания, его пальцы коснулись горячих щек и провели по пересохшим губам, она улыбнулась во сне. Ему очень хотелось отнести эту улыбку на свой счет. «Вот, я стала женщиной еще раз!» – подумала Катрина, увидев на простыне следы крови. Глава двенадцатая. Конклав мертвецов Три дня после визита отца Джона прошли спокойно. – Реликвию отдам, – пообещал он настоятельнице, – в другой раз. Катрину до меня не пороть! Пусть отдыхает! О договоре с приором матушка Изольда ничего измученной монашке не сказала. – Ты уже выучила все заклинания, – покойный отец Гай снова пришел к ней во сне. – Теперь пора за дело! «Значит – пора!» – решила монашка. Была глухая полночь. Все в монастыре давным-давно удалились почивать, раздавался только унывный голос сторожевой собаки, тоскливо воющей на ущербную луну. Катрина оставалась в состоянии глубокой задумчивости. Свечи, горевшие на столе, за которым она сидела, потухли, и дальний угол кельи был уже почти невидим. Часы монастыря пробили двенадцать, и звук мрачно отозвался эхом в торжественной тишине ночи. Когда Катрина открыла дверь старинного склепа, снизу ударил луч света. Полагая, что это всего лишь лампа матушки Доры, исполняющей обязанности ризничего, монашка отошла за дверь, и стала ждать, когда та уйдет. Как в ней уживались две совершенно разные женщины, она и сама толком не могла понять. – Да простит меня душа несчастного сэра Гая, – шептала она, зажигая украденную в церкви свечу, – приезжал к нам приор, высек, а потом выбрал меня, чтобы не скучно было спать! Ну, согрешила я, но и он тоже… Однако Дора не появилась. Монашка, устав от ожидания, в конце концов, спустилась по неровным ступеням, ведущим в мрачные глубины. Ни одной живой души в склепе не было. – Пора! – девушка начертила мелом на полу пентаграмму. – Будь что будет! Как только она прочитала первое заклинание, то сразу поняла, что хорошо знакомая обстановка претерпела полное превращение. – Не может быть! Подействовало! – девушка вышла за пределы пентаграммы, чтобы лучше посмотреть на так хорошо знакомую обстановку склепа. Девушка была тут не раз, и казалось, знала убранство сей обители мертвых так же хорошо, как свою убогую келью. Все здесь было знакомо взору. Какой же трепетный ужас охватил Катрин, когда она поняла, что обстановка склепа, которая всего лишь этим утром была совершенно привычной, изменилась, и вместо нее явилась какая-то новая и чудная! Тусклый мертвенно-бледный свет наполнял помещение, позволяя монашке видеть, как поднимаются крышки гробов и нетленные тела давным-давно похороненных братьев садятся в домовинах, а холодные лучистые глаза смотрели на разбудившую их к жизни монашку с безжизненной твердостью. Их высохшие пальцы были еще сцеплены на груди, а головы пока неподвижны. «Не может быть!» – это зрелище поразило бы самого отважного человека. Сердце монашки дрогнуло, хотя она и читала в черной книге о силе пентаграммы и заклинаний. В дальнем конце склепа за ветхим древним гробом, словно за столом, сели три черных монаха. Это были самые старые покойники в усыпальнице, любознательная сестра, частенько поднимавшая крышки гробов, хорошо знала их лица. Землистый оттенок их щек казался еще более резким при тусклом свете, а пустые глаза испускали, как девушке показалось, вспышки огня. Перед одним из них лежала большая раскрытая книга, а другие склонились над прогнившим гробом, словно испытывая сильную боль или сосредоточенно чему-то внимая. Не было слышно ни звука, склеп был погружен в безмолвие. «Все так, как написано в книге», – девушка, успев оправиться от первого ужаса, смотрела на неподвижных, как изваяния мертвецов. Сейчас любопытная монашка охотно покинула бы ужасное появление и вернулась в свою келью, или хотя бы закрыл глаза при виде страшного явления, но эксперимент должен быть доведен до конца, и девушка, подавляя дрожь в коленках, произнесла еще одно заклинание. Тут силы покинул ее: Катрин, даже если бы хотела, не могла сдвинуться с места, чувствуя, будто бы вросла в пол. «Куда-то пропал вход!» – подумала девушка, не увидев двери на обычном месте. Теперь Катрин не смогла его найти и понять, как отсюда выбраться. «Попалась!» – сердце монашки отчаянно забилось, внизу живота появился противный холодок. – Матерь Божья, – хотела крикнуть она, но слова застряли у нее в горле. Внезапно бескровный призрак, облаченный в могильное одеяние, медленно вошел внутрь. Ни один звук не извещал о его приближении, он бесшумными шагами двигался к девушке. – Чернокнижник? – Катрина почувствовала, как ее схватила мертвенно-холодная рука, и услышала знакомый голос, шепчущий ей в ухо. – Катрина, – спрашивал призрак, – ты пойдешь за мной в преисподнюю? Нас обвенчает сама Смерть! Мертвецы тем временем вставали из гробов и смотрели мертвыми глазами на девушку, неосторожным заклинанием пробудившую их к жизни. «Вот влипла! – подумала она и замерла без движения. – Заклинания сработали!» – Подойди! – приказал старший из сидевших за столом монахов и сделал ей знак приблизиться. Неверными шагами она преодолела путь до стола и, наконец, предстала перед старшим, и тут же другие монахи подняли на девушку недвижные взгляды, от которых стыла кровь. – Братья, разденем ее! – приказал старший мертвец. В тот же миг костлявые холодные руки сорвали с нее одеяние. – Нет, не надо! – от ужаса и унижения монашка чуть не лишилась чувств. Она не знала, что делать, в такой ситуации ей не приходилось оказываться ни разу в жизни: стоять абсолютно голой перед ожившими покойниками. Конечно, Катрин знала, что богатым мужчинам, посетителям и жертвователям монастыря нравится ее тело, нравится смотреть, как она подпрыгивает во время показательной порки, но никогда ее не раздевали мертвецы! Казалось, Небеса покинули девушку за неверие! Стыдливо прикрыв руками груди, она взглянула на книгу перед мертвецом. Это был большой том в черном переплете с золотыми застежками. Ее название было написано сверху на каждой странице: «Liber Obidientiae». Больше ничего прочитать не удалось. Тогда она посмотрел сначала в глаза того, перед кем лежала книга, а потом в глаза остальных собратьев. Холод склепа подсказывал, что это не сон: тело покрылось мурашками. К Катрине вернулись дар речи и решимость. Она, прикрыв второй рукой низ живота, обратилась к жутким созданиям, перед которыми стояла, на языке духовных пастырей. – Pax vobis, – так она сказала. – Мир вам. – Hie nulla pax, – вздохнув, отвечал самый древний глухим дрожащим голосом. – Здесь нет мира! Вот уже много лет мы тут не видели ни одной голой девушки! Говоря это, она указал себе на грудь, и монашка, бросив туда взгляд, узрела сердце, объятое огнем, который, казалось, питается им, но не сжигает. В испуге она отвернулась, но покойник не прекратил своих речей. – Мы горим в геенне огненной за грехи наши тяжкие! Девушка наклонилась, чтобы поднять одеяние монашки и прикрыться им, но какой-то ловкий мертвец утащил ее рясу в угол склепа. – Hic nоn pax, – послышался в ответ глухой, душераздирающий голос древнего монаха, сидевшего за столом справа. – Нет здесь мира! Взглянув на обнаженную грудь несчастного создания, она узрела то же живое сердце, объятое пожирающим пламенем. Монашка отвел взгляд, и обратилась к сидящему посредине. – Pax vobis, in homine Domini, – продолжила она. – Говори, голая женщина, – мертвец поднял голову, и, захлопнул книгу. – Твое дело спрашивать, а мое – отвечать. Несмотря на отсутствие одежды, остатки уверенности и прилива смелости не покинули ее. – Кто вы? – спросила она, прикрыв одной рукой грудь, а другой – низ живота. – Кто вы такие? – Нам не ведомо! – был ответ. – Увы! Нам не ведомо! – Нам не ведомо, нам не ведомо! – эхом отозвались унылые голоса обитателей склепа. – Убери руки, дай нам посмотреть на тебя! – Что вы здесь делаете? – продолжила она, так и не убрав рук. – Мы ждем последнего дня. Страшного суда! Горе нам! Горе тебе! – услышала она голоса со всех сторон склепа. – Подними руки вверх! – Горе! Горе! – прозвучало со всех сторон. Монашка была в ужасе, но все же продолжила: – Что вы содеяли, если заслужили такую судьбу? Каково ваше преступление, заслуживающее такой кары? Как только она задала этот вопрос, земля под ними затряслась, и из ряда могил, разверзшихся внезапно у ног девушки, восстало множество скелетов. – Они – наши жертвы, – ответствовал старший монах, – они пострадали от рук наших. Эти молоденькие невинные девушки были нашими игрушками при жизни, а потом мы убивали их, чтобы найти новых! Мы страдаем теперь, пока они покоятся в мире. И будем страдать. – Как долго? – спросила монашка. – Веки вечные! – был ответ. – Веки вечные, веки вечные! – замерло в склепе. – Помилуй нас, Бог! – вот все, что смогла воскликнуть монашка, и тут снова десятки рук обхватили ее и разложили на досках гроба! – Ты поможешь нам! – девушка почувствовала, как холодная ослизлая плоть вторгается внутрь ее лона. – Скоротаем приход суда! – Нет! Нет! Не хочу! – монашка мотала головой и пыталась вырваться, но вокруг видела только оскаленные скелетные улыбки. – Хороша девчонка! – десятки мертвых рук не позволял ей стать. – Давненько мы так не веселились! Целую вечность! – Но я обманулся в твоей наивности, – призрак чернокнижника смотрел на то, как покойники терзают Катрину. – Ха! Чары действуют великолепно, и вскоре ты увидишь, моя милая, с кем связала свою бессмертную душу, ибо пока в природе сменяют друг друга времена года... пока сверкает молния и гремит гром, твое наказание будет вечным. Посмотри вниз, и увидишь, на что ты обречена! Она посмотрела туда: пол в склепе раскололся по тысяче различных линий, земля разверзлась, и послышался рев могучих вод. Океан расплавленного огня пылал в пропасти под ней и вместе с криками проклятых и победными кличами демонов являл собой вид более ужасный, чем можно себе вообразить. Десять миллионов душ корчились в горящем пламени, а когда кипящие валы бросали их на несокрушимые черные скалы, они от отчаяния разражались богохульствами. И эхо громом проносилось над волнами. – Отпустите ее! Теперь моя очередь! – призрак чернокнижника бросился к своей жертве. Какой-то миг он держал ее над пылающей бездной, потом с любовью взглянул ей в лицо и заплакал, как ребенок. Но это была лишь мгновенная слабость. Он вновь сжал ее в своих объятиях, а затем в ярости оттолкнул от себя. А когда ее последний прощальный взгляд коснулся его лица, он громко возопил: – Не мое преступление, но религия, что исповедуешь. Ибо разве не сказано, что в вечности есть огонь для нечистых душ, и разве ты не подвергнешься его мукам? В этот миг сомнения и страха монашка вспомнила о молитве «Pater Noster» и, как только сотворила ее, ощутила в себе неведомую доселе уверенность: океан огня пропал, руки мертвецов сразу убрались с ее груди, и теперь только холод склепа напоминал о том, что она стоит голая среди ожившего мяса и костей. Был только слышен голос чернокнижника из-под плиты: – Судьба свершилась, и жертва может удалиться с честью. Потом ей показалось, что потолок прохудился, и густые капли липкой, вонючей слизи потоками полились сверху вниз. Девушка стремглав бросился из комнаты. Матушка Изольда обнаружила ее на полу церкви. – Боже! Спаси меня! – успела сказать монашка, прежде чем призрак сэра Гая толкнул ее в бездну. Ave Maria, gratia plena! – читала она молитву. – Dominus tecum; benedicta tu in mulieribus, et benedictus frustus ventris tui, Jesus. С каждым новым словом мертвецы исчезали, могилы над ними смыкались. – Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus nunc et in hora nostrae! Призрак чернокнижника ушел между плит. – Pax vobis, in homine Domini, – сказала она вновь. – Мир вам, во имя Господне. Старики исчезли из вида, тела упали в гробы, свет померк, и обитель смерти опять погрузилась в свою обычную тьму. Она не помнила, как выбралась из страшного склепа. На западе была видна одна-единственная яркая заезда. Это была та самая звезда, под которой родилась несчастная Катрина. «Вот сейчас она упадет, и вместе с нею порвется ниточка моей жизни!» – думала Катрина, неподвижно уставившись на нее, затаив дыхание, и смотрела на небо до тех пор, пока плывущие облака не скрыли из вида ее свет... Придя в чувство, монашка обнаружила, что лежит в церкви, голая, у самого алтаря. Брезжил весенний рассвет, и девушке захотелось как можно быстрее, тайком удалиться к себе из боязни, что ее застанут здесь. Катрина пошла в свою келью. Рассвет был темным и угрюмым, плотные слои сумрачных облаков неслись по небесной тверди, а рев ветра ужасным эхом отражался от леса. В тот же день она покаялась в грехах матери-настоятельнице, а та, в свою очередь, решила, что девушке в качестве покаяния придется перенести суровую порку, заодно и весомый повод появился. Книгу сэра Гая она предусмотрительно сожгла в печи. «Мой сон оказался вещим! – поняла Катрина. – Меня публично высекут на аналое!» Нравственно Катрина был раздавлена, уничтожена. Затворившись в своей келье, она, в ожидании расправы, предавалась строжайшему покаянию. Глава тринадцатая. Расправа – Катрина, зачем же ты ходила в склеп? – призрак девушки и с петлей на шее сел на краешек кровати Хелен. – Я же предупреждала тебя! – Хелен, я глупая женщина, – плакала Катрина, – сама заслужила расправу! Гореть мне в геенне огненной! – Мы больше не увидимся! – призрак исчез. – Боже, прости меня грешную! – Катрина молилась перед неизбежной расправой. – Прости несчастную Хелен! В церковь собирались прихожане. Они проходили, восклицая: – Laudetur Jesus Christus! [Слава Иисусу Христу! – лат.] – In omnia saecula saeculorum! [Во веки веков! – лат.] – отвечали монашки. Торжественную мессу проводил священник-приор, который вначале прочитал вместе с народом и монашками некоторые простые молитвы, потом фрагмент из Евангелия по собственному выбору, и произнес проповедь, подходящую моменту. Катрина не слушала священника. Ее колени мелко дрожали от вида аналоя. Дальше приор прочел несколько псалмов, после чего наступила очередь Катрины получать покаянное наказание. При виде толпы Катриной овладел ужас, и ей стоило большого труда побороть его. Она почувствовал близость Врага, замыслившего ее погибель и упорно толкающего ее снова в пучину, из которой она еле выбралась. Но вот Катрина вновь обрела мужество, обрела решимость лечь на страшную подставку и подставить свое прекрасное тело под страшные удары, на потеху толпе... Вокруг молились монашки и толпились миряне, желающие смотреть на порку во всех подробностях. – Confutatis maledictis flammis acribus addictis! [Проклятые богом будут ввергнуты в геенну огненную – лат.] – воскликнул отец Джон. – Раздевайте эту кающуюся грешницу! – приказал он. Катрина, увидев женщин и мужчин, собравшихся поглядеть на расправу, открыла, было, рот, чтобы возмутиться, но, заметив, что монашки готовы силой сорвать с нее одежду, предпочла раздеться сама. Она позволила рубашке соскользнуть на плиты, и гордо выпрямилась. Теперь она стояла голая, перед десятками глаз, устремленных на нее. Толпа выдохнула как один человек при виде ее красоты. Во взоре этой женщины сиял устремившийся к небесам дух, собравшимся мнилось, она испрашивала прощение преступной и дерзостной грешнице, и этой грешницей была она сама! – Теперь ложись животом на аналой, и спусти руки вниз! – распорядился приор. – Линда, привяжи ее! Катрина не раз и не два за свою монастырскую жизнь ложилась на приспособление для порки, и каждый раз ее страшила не столько боль, сколько публичное обнажение. – Voca me cum benedictis [Призови меня в сонм блаженных – лат.], – молилась Катрина, закрыв глаза, и ей чудилось, будто она видит на озаренных солнцем небесах свою покойную матушку Эллен, в сияющем звездном венце. – Крепись дочка, – та посмотрела на нее, а затем, подняв голову, устремила взор вверх. – Тебя простят! – Oro supplex et acclinis cor contritum quasi cinis! [Бременем грехов согбенный, молит дух мой сокрушенный – лат.] – шептала Катрина, позволяя себя привязать. – «В конце концов, я это заслужила!» Несчастная монашка встретила жестокий приговор со смирением, тронувшим сердца всех присутствующих, кроме отца Джона. – Сегодня Господь покарает моей рукой грешницу Катрину! – отец Джон пошел выбирать плеть. «За грех пощады не будет! – подумала девушка. – Боже, как стыдно лежать вот голой и совершенно беззащитной! Мало того, что монашки здесь, так и окрестные крестьяне пришли! Все, что мне осталось, так это молиться!» Девушка закрыла глаза, но слезы все равно потекли по ее щекам. Прохладный ветерок царапнул ее напряженные ягодицы, и тело сразу покрылось гусиной кожей. Она вздрогнула, бросила взгляд назад, и увидела приора и зрителей, столпившихся позади нее. – Помолимся, сестры, – приор поднял треххвостую плеть, но не торопился пускать ее в ход. – Пусть Господь помилует душу нашей заблудшей сестры! Сестра Линда, пристегните наказуемую к аналою, – презрительно процедил приор. – Confiteor Deo omnipotent, beatae Mariae semper Vrgini, – читали сестры. На самом деле приор решил продлить удовольствие, любуясь страданиями Катрины. – Beato Michaeli Archangelo, beato loanni Baptistae! «Ведь не каждый день юная монашка лежит вот так, на аналое, готовясь принять наказание от моей руки!» – думал он, любуясь картиной: высоко выпяченная пышная попка молодой женщины, а на приоткрытых складках пухленьких половых губок выступила предательская влага. – Sanctis Apostolis Petro et Paulo, omnibus Sanctis, et vobis, fraters, ettibi pater, quia peccavi nimis cogrtatione, verbo et opera… – MEA CULPA, MEA CULPA, MEA MAXIMA CULPA, – молилась мать настоятельница, глядя на то, как сжимаются в предвкушении порки белые половинки монашки, – смилуйся над ней, грешной! Хитрая женщина знала, что наказание плеткой может быть и слишком суровым, но монастырю нужны приношения. Крестьяне уже внесли посильную лепту, да и Катрина вполне заслужила наказание, но, самое главное, это священная реликвия, что обещался подарить отец Джон обители. «Ради священной реликвии можно любую монашку к нему в постель положить, – думала она, – не говоря уже о том, чтобы высечь! Реликвия, это прихожане, чудеса и постоянный доход!» – Ideo precor beatam Mariam semper Virginem, beatum Michaelem Archangelum! На этот раз привычные слова покаянной молитвы показались Катрине нестерпимо длинными… – Beatum loannem Baptistam, sanctos Apostolos Petrum et Paulum, omnes Sanctos, et vos! …и наполненными дополнительной пыткой. – Fratres (et te, pater), orare pro me ad Dominum Deum nostrum! – Amen! Да свершится воля господня! – ответил приор. – Я лишь недостойное Его орудие. Катрина знала, что приор, далекий потомок сэра Томаса, обожал, по примеру предка, сечь монашек, смотреть, как они краснеют, раздеваясь, любоваться маленькими капельками крови в местах, где кончики ременной треххвостки касались нежного тела. «За такое зрелище не жало и жертвовать в монастырь, – думал отец Джон. – Прав был сэр Томас! Ну, где еще можно получить такое удовольствие, да заодно и совершить богоугодное дело!» – Раз! – посчитала настоятельница, когда страшное орудие свистнуло в воздухе, и гибкие хвосты впились в ягодицы Катрины. Церковь огласилась отчаянным воплем. «Господи, прости меня, грешную! – успела подумать она. – Впрочем, я это заслужила своим поведением в адском склепе!» – Два! Плеть опустилась чуть выше бедер, хвосты тяжело влипнули в тело и почти обвились вокруг него. Катрина завизжала как поросенок под ножом повара от обжигающей боли. Удары сыпались один за другим, жаля нежнейшую плоть. Приор плетью владел виртуозно: каждый удар был продуманным и точным. Боль казалась разрывающей, словно ее киску разрывали на части сотни раскаленных железных крючков. Приор, полюбовавшись пляской ягодиц и первыми капельками крови, нанес еще один удар. – Три! – настоятельница улыбнулась, глядя, как девушка подпрыгнула на аналое. «Мои розги куда как слабее, – подумала она, – но по греху и покаяние!» – Ой, мамочка! – Катрина зарыдала навзрыд. Бедная девушка пыталась ерзать по аналою, но это не спасало попку от страшной плетки... – Козочка то наша заблеяла, – шептались монашки. – Хорошо ее отец Джон пробирает! Они не могли простить Катрине того, что чернокнижник пользовался только ее услугами. – Бедная монашка, – шептались крестьяне, пришедшие в монастырь, – видимо, велика ее вина перед Господом. Но больше всех порка потрясла Бертрана, молодого пастушка, впервые видевшего порку молодой голой женщины так близко. – Прости ее грешную, – подумал он, смахивая набежавшую слезу. В этот момент ради обладания Катриной Бертран готов был отважиться на все. У него было такое чувство, будто он поднялся над своей собственной жизнью и, вознесенный на крыльях любви, мог ничего не бояться и, следовательно, мог на все дерзать. Приор взмахнул плеткой еще раз, да так ловко, что гибкие хвосты впились в щель между ягодиц. «Бедная девочка, – думала Линда, – теперь она долго не сможет сидеть! Ну да ничего, я ее приласкаю, вылижу!» – Четыре, – командовала настоятельница. Казалось, с каждым ударом из тела прутья высекают кусочки мяса. – Пять! – плеть взлетела еще, и тело ее, казалось, задрожало все целиком, когда она приняла страшный удар вдоль спины. Не было других ощущений, способных сравниться со жгучей болью, и не было в мире никаких звуков, кроме шипения страшных хвостов. Девушка уже не кричала, из ее горла вырывался отчаянный визг. – Шесть! – Катрина почувствовала жгучую боль, идущую вглубь тела, концы хвостов впились в бедро. Все тело свело, и она не смогла держать крика. – Семь! – очередной удар пришелся самое чувствительное место – по нижнему краю ягодиц, почти на бедрах. Катрина завизжала так, что у зрителей заложило уши. – Восемь! – удары сыпались один за другим, жаля нежнейшую плоть, они были настолько продуманными и точными: что боль казалась разрывающей, словно тело раздирали на части сотни раскаленных железных крючков. Что было дальше, Катрина толком не помнила. Ужас куда-то ушел. Осталась только боль, страшная боль, разрывающая ягодицы и бедра. – Хватит! – вдруг произнесла мать-настоятельница, увидев, что девушка перестала кричать и подпрыгивать. Девушка потеряла сознание. – Принесите ведро воды, а лучше два! – приказала матушка-настоятельница, вспомнив лечебный метод чернокнижника. – Сомлела грешница! Развяжите ее! Толпа зрителей недовольно загудела: всем казалось, что наказание слишком быстро кончилось. Только Бертран поспешил уйти из церкви. «Я еще жива?» – подумала Катрина, открывая глаза. – На колени! – приказал отец Джон, протягивая наказанной плетку для поцелуя, и она прижалась к окровавленным хвостам трясущимися губами. «И все-таки я люблю Катрину, – думала настоятельница, любуясь унижением молодой монашки. – По большому счету, ее выходка в склепе заслуживает костра!» Гуманизм матушки настоятельницы был объясним и с практической точки зрения: реликвия перешла в собственность монастыря. «Хороша девка, – думал приор, отпаиваясь после порки пивом. – Интересно, какая она в постели? Надо будет попробовать!» – Да, сегодня вряд ли Катрина сможет молиться вместе с вами ночью, – вздохнула матушка-настоятельница, – может, возьмете другую девушку? – Нет, – желание отца Джона обладать полностью этой женщиной, с каждым часом все больше занимало его мысли, – я должен молиться о спасении ее души! «Все равно она будет в моей власти, – подумал он, – она должна покориться мне!» Отец Джон, войдя в келью Катрины, увидел монашку, лежащую на животе. Широкая кровать была сделана по примеру матушки Изольды, и уже не раз богатые дарители пользовались ею в своих целях. – Извините, – Катрина повернулась, и посмотрела на вошедшего. В глазах у нее стояли слезы. – Можешь лежать, дочь моя, только перевернись на спинку! – руки приора блуждали по ее телу, задерживаясь на набухших сосках. Катрину наполнило такое безудержное желание, что она разрыдалась, ненавидя себя за неспособность противостоять жадному напору сладких ласк. Каждое движение давалось Катрине с трудом. Вся попа и бедра предательски болели, тело вздрагивало от пережитого унижения. – Вот в таком виде ты мне нравишься еще больше! – отец Джон in dulci jubilo [сладостно ликуя – лат.] любовался своей работой. Девушка, привязанная за руки и ноги. Выглядит совершенно беззащитной и такой желанной, что мужчина сглотнул набежавшую слюну. – Ну, девочка, сейчас будем изгонять беса! – он провел рукой по предательски вздрагивающему телу, и глубоко проник в нее. – Apage Satanas! [Изыди Сатана! – лат.] – отец Джон снова и снова входил в монашку. Ритм его движений ускорялся, и Катрину, против ее воли потряс оргазм. «Что со мной происходит?» – она стыдилась предательства и желаний поротого тела. Краска стыда залила ее щеки, но боль в ягодицах напомнила о порке, полученной накануне. – Еще в глубокой древности розга почиталась как целебное средство, и многие врачи того времени назначали применение ее при различных душевных заболеваниях и расстройствах умственных способностей. Целиус говорил о том, что умалишенных полезно бить розгами для того, «чтобы разум снова посетил их, ибо теперь он у них вовсе отсутствует». Ну а нам надо продолжить изгнание беса! – отец Джон налил в стаканчик немного эликсира. По жилам Катрины заструился огонь, она почувствовала себя достаточно здоровой, чтобы раздвинуть ноги. Его естество вонзалось в нее, вызывая сладчайшие ощущения, подпорченные болью от рубцов и полос на нежных частях тела. А он наслаждался своей победой над ней. «Через неделю я снова высеку ее! – думал приор, одеваясь. – Жаль, что надо уезжать по делам! А может, найду себе и другую монашку!» Склеп по распоряжению властей был замурован, чтобы не искушать слабых духом. Впредь Катрина не читала черных книг, а мать-настоятельница сожгла и ту, что осталась от сэра Гая. «Хоть и грех это, – думала настоятельница, – но жалко такую молоденькую, такую красивую девушку отдавать инквизиторам, а вдруг под пыткой она весь монастырь оговорит?» Утром, когда отец Джон покинул гостеприимную обитель, Катрина пошла посмотреть на священную реликвию, заработанную ею таким страшным образом. – Неужели, – спросила Катрина матушку Изольду, – это подлинная святыня? Быть может, алчные и бесчестные люди обманули отца Джона, выдавая это за священную реликвию? Существует же монастырь, обладающий честным животворящим крестом Спасителя нашего, а повсюду показывают такое количество кусков древа Господня, что кто-то из наших братьев, и сестер, конечно, кощунственно утверждали, будто ими можно было бы весь год отапливать нашу обитель! – Ad majorem dei gloriam [К вящей славе Господней – лат.], – возразила матушка Изольда, – вот старинные пергаменты с подписью римского папы и печатью Ватикана, подтверждающие подлинность дара нашему монастырю. И вообще, не подобает нам, грешным, подвергать сомнению подлинность этой святыни! Конечно, откровенно говоря, и я полагаю, что, невзирая на свидетельства, лишь немногие из святынь в наших монастырях представляют собой именно то, за что их выдают. Кто верует от всего сердца, не мудрствуя лукаво, тот преисполняется неземного восторга, и ему отверзаются врата в царство блаженства, которое здесь, в мире дольнем, он мог лишь прозревать! – А как же получается, что мнимые реликвии творят чудеса? – не поняла Катрина. – А дело не в реликвии, а в самой Вере! – матушка погладила рукой серебряный ларчик, казавшийся почему-то теплым. – Так, при воздействии даже мнимых реликвий в человеке возгорается духовная сила того или другого святого, и верующий почерпает крепость и мощь от Высшего существа, к которому он всем сердцем воззвал о помощи и утешении. Эта воспрянувшая в нем высшая духовная сила превозмогает даже тяжкие телесные недуги, вот почему эти реликвии творят чудеса, чего никак нельзя отрицать, ибо нередко они совершаются на глазах у целой толпы народа. Глава четырнадцатая. Приключение на рыбалке Матушка Изольда старалась не прерывать общения с внешним миром, считая, что для сестер это очень полезно. Щедрый приток вкладов позволял время от времени угощать в трапезной монастыря его друзей и покровителей. В таких случаях посредине залы для них накрывали длинный стол. Монашки усаживались за узкими, придвинутыми к стенам столами и довольствовалась по уставу простой глиняной посудой, меж тем как стол гостей был изысканно сервирован серебром. Монастырская повариха – кстати, ведьма, спасенная матушкой Изольдой от костра [расскажу как-нибудь в другой раз – прим. переводчика] превосходно готовила постные лакомые блюда, очень нравившиеся гостям и монашкам. По особому разрешению матушки Изольды ведьма «превращала» мясо и кур в рыбу. Слава о фирменной ухе на курином бульоне, осветленном белком куриного яйца, гремела по всей округе. Матушка Изольда перед дегустацией читала «Благословите» [католическая молитва, читаемая перед принятием пищи – прим. переводчика] благословляла трапезу, и пища становилась пригодной для употребления. Пиво варили свое, а вино доставляли гости, и после сытной трапезы происходили в монастыре приятные дружеские встречи светских лиц с монашками, весьма не бесполезные для обеих сторон. – На вот, возьми, – матушка Изольда принесла Катрине старинную книгу в кожаном переплете. – Это тебе вместо той, что мы сожгли. Сама понимаешь, я должна была поступить с тобой так, как поступила. Но, надеюсь, ты искренне раскаиваешься в своих грехах. Эта книга поможет тебе восстановить силы! – Спасибо! – Катрина лежа ни животе, открыла старинный фолиант. Это оказался «Сборник монастыря Святого Альбиона», 1496-го года от Рождества Спасителя. Строчки прыгали в глазах Катрины, но она взялась за чтение. Самым интересным оказался раздел «Наставление по рыбной ловле удочкой», написанный настоятельницей женского монастыря. В этом разделе подробно описывалось, как и из какого материала можно изготовить маленькие, средние и большие рыболовные крючки. Их, кстати, и для любительского, и для промыслового лова требовалось великое множество. «Надо будет получить разрешение и поудить рыбку в нашей реке, – подумала Катрина. – По крайней мере, никто не будет ко мне приставать с нравоучениями, и мешать молиться о спасении моей едва не загубленной души!» После общения с приором монашка старалась не попадаться на глаза богатым жертвователям на нужды храма, чтобы не попасть на ночь к ним в гостевую келью. Удочка и благословление матушки Изольды на рыбалку оказалась спасением: можно часами сидеть, смотреть на поплавок, читать молитвы, а рыба пополняла стол монашек. В жаркие дни она любила купаться. Она наивно думала, что никто не нарушит ее уединения, но молодой крестьянин Бертран, пасший стадо овец на берегу, не остался равнодушным к виду голой монашки. После жестокой порки, свидетелем которой он стал в монастыре, монашка не выходила у него из головы. Бертран увидел купающуюся Катрину и невольно залюбовался девушкой, которая, наигравшись в воде, вылезла на берег и, обернувшись в пол-оборота к нему, принялась выжимать свои длинные рыжие волосы. Молодое тело было восхитительно. – Я столько времени проводил, любуясь тобою! – Бертран, подождав, пока монашка вновь возьмется за удочки, набрался смелости и подплыл к Катрине. – Хочешь, искупаемся вдвоем? – Почему бы нет? – Катрина уже не была той молоденькой девчонкой, стесняющейся раздеваться перед мужчинами. Пунцовые от стыда уши пастушка ей очень понравились. «Похоже, у этого мальчика не было женщин, – подумала она, – а не соблазнить ли мне его просто так, для собственного удовольствия?» – она бросились в поток освежающей воды. «В конце концов, мужчины меня имели, как хотели, должна же наступить и моя очередь, – думала Катрина, нежась в воде. – Ну, будь, что будет!» Замерзнув, они стали с хохотом бегать друг за другом по мелководью. Затем, прижавшись, друг другу, лежали на мягком теплом песке, согреваясь под полуденным солнцем. Повернувшись набок, Бертран снова стал любоваться лежащей на спине, блаженно закрывшей глаза Катриной. – Тогда, в церкви, глядя на то, как тебя сек отец Джон, в безумном отчаянии я впал в безнадежность и проклял твои обеты! – Бертран, прекратив признания, тут же потянулся губами к брусничным соскам обнаженной груди. – У меня чуть сердце не разорвалось от твоих криков! Неужели ты совершила столь тяжкий грех? В тот момент я понял, что люблю тебя! Каждое слово деревенского парня хватало Катрину за сердце, когда он признался, что питает запретную любовь, с которой долго и тщетно боролся, и любовь эта тем греховней, что возлюбленная носит монастырское одеяние. Тело уже весьма опытной женщины стало ломить от желания. Она была полностью во власти чувств. Он же, не отрываясь, продолжал ласкать груди. «Ну, что же он медлит? – Катрина поняла, что если она не проявит инициативу, то сегодня снова ничего не свершится. – Придется ему помочь!» Она обняла пастушка в диком порыве не знающего удержу сладострастия... Огонь забушевал в Бертране, кровь закипела, и неизъяснимое блаженство, восторженное безумие затуманило юноше сознание. Катрина в это время приподнялась на локте и, скосив взгляд, с любопытством смотрела на обнаженный член юноши. – Ну, что же ты, – ласково обняв парня за талию, она потянула пастушка на себя. Он понял, что сейчас произойдет то, о чем мечтает каждый юноша бессонными ночами. Он послушно лег на мокрое тело, целуя в губы, щеки, шею. – Я не вершине блаженства! – Бертран, вздрогнув, застыл от неожиданности. «Я соединяюсь в плотском грехе с самой красивой монашкой в Англии!» Бертран в первый момент стыдился, но как только мягкая ладонь Катрины коснулась члена, он ощутил сильный, словно удар тока, прилив страстного желания. – С того самого дня, как я видел тебя распятой на аналое. Я люблю тебя. Оторвавшись от тела девушки, Бертран встал на колени. Член выскользнул из руки Катрины. Катрина гибко выгнулась, приподняв ягодицы от земли. Бертран, стоя на коленях над лежащей перед ним женщиной, восхищался великолепными обнаженными формами. – Катрина, любимая, тебе было хорошо? – спросил Бертран. Она, молча, хлопнув и ресницами, показала, что да. «Похоже, реликвия действительно творит чудеса, – думала Катрина, нежась в объятиях пастушка. – За мои муки мне все-таки послано простое женское счастье» Рыбалка для Катрины превратилось в дивное развлечение. Целую неделю Катрина учила пастушка любви, а Бертран оказался способным учеником. Сказка неожиданно кончилась. – Я еще вернусь! – пообещал Бертран и нырнул в воду. – А теперь мне надо к моим барашкам! Бертран хорошо плавал, но на этот раз река сыграла с ним злую шутку: ногу влюбленного пловца свела судорога, и он с головой ушел под воду. – Бертран! – закричала монашка, и слезы потекли из ее глаз. По воде шли круги. Пастушок так и не выплыл… – Бертран! – Катрина расплакалась. – Наверное, это священная реликвия явила одно из своих чудес, сделав меня несчастной! Она еще не знала, что любила по-настоящему в последний раз в жизни. Эпилог Многочисленные мужчины, разделявшие с нею ложе, в монашеской келье получали в распоряжение тело, но никак не душу. Катрина проводила все время в молитвах, и через десять лет заняла место матушки Изольды. На этом ее приключения не заканчиваются. Последняя просьба призрака Хелен выполнена, и он нашел вечное успокоение. Монастырь ее стараниями достиг пика величия и славы. Катрина сделала так, что за монастырскими стенами находили себе приют не только не вышедшие замуж дворянки, но и женщины, забеременевшие неизвестно от кого. Галантная интрига иногда приводила к последствиям, которые требовали быстрого и не бросающегося в глаза исчезновения с поверхности жизни – опять-таки и в этом отношении, что могло быть удобнее монастыря. Вдова, желавшая демонстративно подчеркнуть свою печаль по усопшему мужу, также не находила лучшего средства, как на год запереться в монастыре у Катрины. Очистить загрязненное слухами и пересудами имя можно было лучше всего, уединившись на некоторое время в покаянном настроении в монастырь. Кроме того, нервирующая обстановка постоянных праздников вызывала потребность во временном покое и отдыхе, а где их лучше обрести, как не тут. Так и получилось, что тихая обитель превратилась в «санаторий», куда на время уединялись женщины отдохнуть от утомления, вызванного слишком рассеянной жизнью. Умерла она в чине настоятельницы, в благоухании святости и была похоронена на самом почетном месте, у церкви. Развалины замка сэра Мартина существуют и поныне. Но теперь их обычно избегают, считая, что они – обиталище духов умерших. День за днем эти развалины медленно осыпаются и служат убежищем лишь ночному воронью да диким зверям. Над ними витают суеверия, а предания населили их всеми ужасами. Странник, проходящий мимо них, вздрагивает, когда видит эту заброшенность, и восклицает, шагая дальше: «Наверняка это место, где может безопасно процветать лишь порок или изуверство, завлекающее заблудшие души». Переводчик приносит извинения всем добрым католикам. Работая над текстом, я не ставил перед собой задачу их обидеть. КОНЕЦ! В этой темке будут другие жестокие и интересные рассказы!

DeMonica Просмотр профиля	11.12.2009, 18:41 Сообщение #15
Ответить автору Секс-диктатор Группа: Активные форумчане Сообщений: 3046 Регистрация: 25.5.2008 Из: Москва Пользователь №: 83440 Спасибо сказали: 1751 раз Пол: Женщина Репутация: 312	минет со сливками Утро выдалось хорошим. Вообще-то звучит очень неестественно, в самой этой фразе есть внутреннее противоречие, утро добрым не бывает! Однако именно то утро действительно выдалось хорошим. Я вчера вроде и пил, но как-то без крайностей, особого бодуна не ощущаю. Наоборот – легко как-то. Помню, возвращался вчера домой, почти трезвый. На моей автобусной остановке подружка попала в поле зрения, одна стояла. Я и подошел. Помню, сказал что-то совершенно примитивное: – Девушка, вы одна стоите, можно с вами поговорить? – Нельзя, – говорит, – я вас боюсь. Я почему-то улыбнулся: – Вы знаете, я вам признаюсь, ничего не могу с собой поделать, мне нравится, когда меня немножко боятся. Она тоже улыбнулась: – Вы из большинства! Дальше слово за слово, мы обсудили, что каждый мужчина уникален и не хочет быть из большинства, хотя это и правда. Потом гуляли по парку. Потом оказались около моего подъезда. Сейчас, утром, она спала в моей кровати. С ней было как-то легко, смешно, беззаботно... Вчера прикалывали друг друга, трахались, дурачились, потом снова трахались. В голове теперь пусто и чисто. Я посмотрел на нее спящую, улыбнулся, почувствовал нарастающую эрекцию. Утренняя эрекция – это особенное чувство, это как бы независимо от тебя. Вечером ты хочешь трахаться – член не против. Утром хочет чего-то член, он как бы торчит сам по себе, ты не против, тебе проще согласиться с членом, чем спорить. Не оттрахать кого-нибудь – а просто позасовывать. Пожалуй, можно этим и заняться. Я привлек свою случайную симпатичную подругу, пообнимал немножко. Хоть я вчера и был почти трезвый – вкус не пропьешь, очень симпатичная баба, все тело на месте, личико аккуратненькое, волосы мягкие, спит красиво. Да, надо потрахать. Привлек сильнее, помял ей спинку. Говорит сквозь сон: – Можно, сначала в душ схожу? – Можно, – говорю, и начал мять ее сильнее, начал целиться, начал слегка засовывать. Попал. Прав член – хорошее занятие придумал. Легко так, классно! Спускал не в нее, она еще вчера просила. Мне это не сложно, даже дополнительное чувство уважения к себе возникает, такой я классный, так женщин люблю и берегу, что не в них кончаю. Ощущения отличаются незначительно, любая нормальная женщина в этот момент в ручки возьмет и еще помнет немножко, оно даже и удовлетворительнее. Эта была нормальная. Лежим, отдыхаем. – Иди, – говорю, – в душ. – Ага, – отвечает, а сама прижимается ко мне еще теснее, ручками по груди гладит. Не отпускает. Одной ручкой яички нежно трогает, другой мои мужские соски мужских грудей мнет. Потом за эти соски целовать начала. Расторомошила еще раз. Оттрахал я ее уже более конкретно, чтобы чувствовала, что ее имеют. С пристрастием. С мыслью о том, что я тебя, существо специально приспособленное, сейчас использую. И чувствуй ты мой член так, как тебе положено, чтоб ни одной мысли в тебе больше не было. Трахаемой будь! Лежим, отдыхаем. Прижалась опять ко мне, довольная, как стадо китайцев. – Иди, – говорю, – в душ. Чмокнула, ушла. Прикольная баба, и красивая, и так все просто с ней! Я включил телевизор, пощелкал программами. Долго решал вопрос – закурить в постели, как я не люблю, или все-таки сесть в кресло около окна. Победила лень. Нашел пепельницу, лежу в постели, курю. Вернулась. Посмотрели вместе телевизор, покалякали. Спокойно так... Спрашивает: – До завтра будем валяться? Или пойдем куда-нить позавтракаем, готовить ненавижу, а жрать люблю. – Ну, пашли. Оделись, поймали такси под домом, она попросилась кафе выбрать. А мне пофиг – у меня дел сегодня особых нет, днем надо с одним человечком встретиться, а до и после свободен. Человечек – это звучит горденько! Приехали в какую-то кафешку. Ничего вроде, кафешка как кафешка. Столы темные, скатерти длинные, уютненько. Музыка – спокойненькое "ретро". Не помню песню, помню из нее одну фразу: "Не с тобой, а с Наташкой в кино". Сели за столик. Подошла официантка. Я очень часто оказываюсь с подругами в кафешках – до сих пор не знаю, сначала заказывать самому, или сначала дама должна? Тут заказал сначала сам: – Кофе. Варёный. 50 грамм коньячку – больше не выпью. Стакан минеральной водички. – С газом или без газа? – Девушка, – говорю официантке, – хорошая официантка всегда лучше клиента знает, что ему нужно. Посмотрите на меня. Принесёте то, что я закажу – получите по счетчику. Угадаете то, что я хочу – мои чаевые вам запомнятся. Официантка улыбнулась. Доброе сегодня утро. Моя подруга была более конкретна: – Мне зеленой водички. Сейчас выскажусь. Фа... Фу... Фейхоа! Официантка кивнула. Тут моя подружка произнесла странную фразу: – Это наверх, ну и банановый десертик. Нормально. Фиг их знает, этих женщинов, жрать мясо они не умеют, всякими десертиками питаются, жидкими водичками и цветными капусточками. Ладно, мы их любим не только за это. А вообще ситуация начала меня тяготить. Ну, провели ночь, ну, классно было, но пора от нее отделываться. Я позвонил своему клиенту: – Сан Саныч? Мы сегодня встречу намечали, звоню договориться, в районе обеда вам удобно? Да, в два вполне. Отлично, там же. Сан Саныч, скажу сразу, я пока ничего по вашему вопросу не написал, но думал довольно много, у меня несколько вопросов появилось. Да, вопросы продуманные. Спасибо за понимание, до встречи, тексты рано или поздно от меня будут. Мои заказчики любят правду. И я люблю им правду говорить – ну, не написал я ничего, пусть теперь он ворочается! Принесли кофе. Минералочка оказалось удачной, такой, как я люблю. Почувствовала клиента официантка, с меня чаевые. Сижу, кайфую. Вдруг такое интересное чувство возникло – сижу и свои яйца чувствую. Смешно так, ни разу не больно, но просто яйца чувствуются. Вот они висят, вот упираются в трусы, вот в штаны, вот даже лежат немножко на стульчике. Пошевелился. И яйца пошевелились, посоприкасались – забавно так. Наверно, я переспускал сегодня. Никогда такого не было – яйца чувствовать. Но – забавно! Решил поддержать разговор: – Слушай, а у тебя яйца есть? Она рассмеялась: – Если скажу нет, будешь проверять? Ситуация разрядилась. Прикольная баба, с ней легко и просто. – Тебе не понять, а мне яйцам хорошо. Тепло так, щекотно... Даже не знаю, как тебе передать. Слышал, что у вас грудь устроена почти так, как у нас яйца, правда? Она опять посмеялась. Потом приложила пальчик к губам – молчи. Повернула какую-то ручку на столе. Стол стал прозрачным! Чертова индустриализация, это вовсе не темное стекло! Под столом – целое большое помещение, под скатертью не видно. Моя подружка была уже без нижней одежды, слегка раздвинула коленки. Все-таки красивые у нее ножки! Кожа такая гладкая, новая, мясо под ней нежное и мягкое. Раздвинула. Официантка была уже под столом, там просматривалась какая-то лесенка вниз. Она аккуратно вставила между ног моей подружки что-то белое и явно сладкое. "Банановый десерт!" – догадался я. Подружка улыбалась: – Там нет органов вкуса, но есть слизистая оболочка. Оно так интересно чувствуется... Заказать что-нибудь для тебя? – Хм... Валяй, пожалуй. (Яйца этому решению явно обрадовались). Через несколько минут официантка появилась сверху, как ни в чем не бывало. Моя подружка сказала: – Молодому человеку мешочек, пожалуйста, какую-нибудь фантазию на тему вишни. Потом нижнее меню. – Конечно. Этот набор слов был мне не очень понятен, однако всё вскоре прояснилось. Официантка появилась снизу, расстегнула мне штаны, нежно и деловито. Я инстинктивно приподнялся на сидении, она всё сняла. И – опустила мои яйца в мешочек, не большой и не маленький, как раз для этой цели. Нежно затянула мешочек под членом. В моих эротических фантазиях такого еще не было. Подружка еще добавила прозрачности стола, откровенно смотрела на мои половые органы. Я – на ее, она слегка пошевеливалась, пытаясь ощутить половыми губками вкус бананового десерта. Моим яйцам стало тепло. Потом появилось другое чувство – что-то нежное, щекочущее, доброе. Мешочек действовал на меня, заводил меня. Могу поклясться, что я яйцами чувствовал вкус вишни – хотя логика подсказывает, что такое невозможно. Мне было хорошо, я улыбался. Член напрягся. Она заметила. – Сейчас внизу подружки пройдут, ткни ногой, какая тебе понравится. Её как будто услышали – хотя, вероятнее, просто мой торчащий член был замечен. Под столом появилась симпатичная мордашка, посмотрела на меня через стол, потом посмотрела на мой член, без слов прося разрешения прикоснуться. Я молчал. Мордашка удалилась. Через несколько секунд появилась следующая, вела себя более уверенно, приоткрыла ротик в нескольких сантиметрах от моего члена. Я не двигался. Мордашку явно оттолкнули, она куда-то там упала. Почти все пространство под столом заполнила копна ярко-рыжих волос. Что-то во мне ёкнуло, я тут же пнул ногой обладательницу этой копны. Она через стол благодарно посмотрела на меня, прикоснулась своим язычком к кончику моего члена. Именно так – не сразу губками, а язычком к кончику. Мой член просто воспрянул навстречу ей, хотел стать еще длиннее, тянулся. Она не мучила меня, приблизилась губками, взяла в себя головку. Пожевала меня губами. Откинула назад свои роскошные волосы, на ее шее стал заметен тоненький серебряный ошейник. К ошейнику две цепочки – обвила меня руками, защелкнула цепочки на моей спине. Начала аккуратно сосать. Я взглянул на свою подругу за столом. Та внимательно наблюдала, но этот взгляд совершенно не мешал, с ней было легко, мы были вместе. Она сказала: – Цепочка – знак того, что она твоя. Она не отойдет от тебя, пока ты сам не снимешь цепочку. Я кивнул. Потом спросил: – А ты? Так же? Или тебя мужчина внизу целовать будет? – Нет. Тоже девушка. Девушки целуют значительно приятнее, мужчины другое хорошо делают. Через несколько минут я развалился на спинке сиденья, чувствуя, как нарастает напор в моих подготовленных яичках. Мне ничего делать и никуда спешить не надо, все происходит само – скоро из меня будет большой напор. Краем глаза видел, как под столом к моей подруге тоже приблизились, чьи-то маленькие и быстрые губки высасывали банановый десерт из ее мохнатенького органа. Кончил я очень сильно, при почти полной потере сознания. Копна рыжих волос под столом меня не отпускала, схватилась за меня руками, жадно пила. У меня уже ничего и не осталось – а меня все целовали и сосали, алчно, увлеченно. Я отпил кофе с коньяком. Копна рыжих волос болталась на цепочке между моими ногами, волосы стали довольно жесткими, они щекотали мне колени. Я не шевелился. Девушка под столом, вероятно, знала этот эффект – начала делать головой круги, все больше и больше, волосы перестали колоться, стали ласкать, мне опять стало легко и тепло. Я сжал голову коленями. Опустил руку под стол, благодарно погладил по голове. Хотя смешно, конечно, благодарить специальную женщину за секс – но мне захотелось это сделать. Заметил, что у моей подружки под столом уже никого нет. Отстегнул и я цепочку, копна рыжих волос моментально исчезла. Попили кофе и зеленый лимонадик. Попрощались, она спросила, можно ли ей прийти сегодня вечером. Я сначала согласился и обрадовался, а потом подумал, что лучше не надо. Ночь и утро получились великолепными – лучше уже не будет, не нужно их портить. Она поняла мои мысли, чмокнула в щечку и убежала. Я еще покурил, потом пошел к заказчику. Сан Саныч был в словесном ударе, подкалывал меня в каждой фразе, хоть и был беспрецедентно вежлив: – Привет, гнилая интеллигенция. Чем занимался, опять пьянствовал? Или медитировал? Или девочки нравились? Мне, падло, главное – чтобы ты хорошо думал, а я для тебя все сделаю, ты меня понимаешь? Любых девочек организую. Думать, падло, будешь? Уважаемый человек Сан Саныч. Старая он сволочь. Я люблю своих заказчиков.

DeMonica Просмотр профиля	13.12.2009, 19:20 Сообщение #16
Ответить автору Секс-диктатор Группа: Активные форумчане Сообщений: 3046 Регистрация: 25.5.2008 Из: Москва Пользователь №: 83440 Спасибо сказали: 1751 раз Пол: Женщина Репутация: 312	МОРОЖЕНОЕ Выслушав хозяина, Маришка испуганно прикрыла рот ладошкой. Заметив реакцию новенькой рабыни, Граф снисходительно потрепал ее по щеке: – Малыш, ты еще сама не знаешь, насколько выносливо твое собственное тело! Поверь моему опыту, ни малейшего вреда твоему здоровью это не нанесет. Зато, как я обещал, к концу обучения ты станешь великолепным образцом красоты, послушания и привлекательности! Маришка привычно опустилась на колени и снизу вверх пролепетала: – Да, господин Граф! – Вот и хорошо. С рассвета – натопить баню, разбудить меня и получить утренние указания. – Будет исполнено, господин Граф! Будильник вырвал ее из короткого сна в такую рань, что это скорее была ночь, чем утро. Быстро и старательно умывшись, аккуратно подкрасив соски (Граф не любил блеклого цвета), Маришка поправила плотно сидящий ошейник и тихонько приблизилась к кровати, на которой изволил отдыхать ее господин. Отогнула край одеяла, приоткрыла рот и, облизав губы, совершила ритуал пробуждения хозяина. Граф потянулся, приоткрыл глаза, некоторое время смотрел на старания юной рабыни и, наконец, лениво поднялся. Накинул прямо на голое тело курчавый овчинный тулуп, обул короткие валенки и, сняв со стены обрезки вожжей, велел Маришке: – Возьми две свечки, малыш. Дождавшись, пока принесла требуемое, толкнул тяжелую дверь и вышел на крыльцо. Снег за ночь укрыл толстым покрывалом недавно чищеный двор. Между приземистой просторной баней и каменным сараем, почти невидимая в утреннем сумраке, полузасыпанная снегом, ждала собранная из бревен перекладина. Граф кивнул на нее Маришке и та, как была босиком, в одном лишь ошейнике, коротко вздрогнув, спустилась с крыльца в снег. Провалилась сразу выше колен, у перекладины вообще шла едва не по самые бедра, но старательно пробивала дорожку, сразу начав крупно дрожать от кусачего холода. Не издав ни звука, вскинула руки к перекладине, поморщилась от жесткой хватки примерзших как фанера кожаных петель, которые распяли ее на весу. Ноги – в стороны, снова вожжи петлями растягивают стройное тело. Дрожь сильнее и резче, но деловито работающий Граф никакого внимания на мороз не обращает: голая и послушная рабыня готова к утреннему уроку. Вытащив из кармана свечи, коротко усмехнулся: – Чтобы мороз тебе там ничего не повредил, мы не дадим ему войти в тебя. Маришка едва-едва сдержала стон, толстая свеча туго и властно, рывком, забила узкое влагалище, а вторая, чуть не до хруста, медленно вошла в попу. Запечатав рабыню, Граф проверил, хорошо ли закреплены петли на перекладине. Провел рукой по щеке Маришки: – Ну вот. Постарайся выдержать побольше. И верь мне: ты можешь много! Развернулся и, больше не оборачиваясь, ушел в дом. А на морозе, бесстыдно распятая, с торчащими из отверстий свечами, осталась обнаженная девушка. Начался день «мороженого». Граф совершенно спокойно вернулся в кровать, деловито переставил будильник и с чувством хорошо выполняемого долга (перед необученной девчонкой, конечно!) провалился в сон младенца. Второй раз вставать было не так приятно – будила не ученица, кандидатка в совершенные женщины, а механический звон. Но делать нечего: обязанности настоящего господина сложны и ответственны. Натянув удобный и теплый шерстяной костюм, Граф второй раз за утро вышел на крыльцо. Снег не падал, сумерки почти расступились, но белое тело на фоне белого снега в глаза не бросалось. Хотя кто тут ее увидит – мельком подумалось Графу, – в такую-то рань. А тетка Назаровна давно к моим девицам привыкла! Пробираясь по узкой тропинке, пробитой босыми ногами Маришки и его валенками, подошел к распятой. Девушка была еще в сознании – услышав шаги, трудно подняла безвольно опустившуюся голову и попыталась что-то сказать белыми губами. – Погромче! – строго велел Граф. Снова невнятный шепот. Он и так знал, что может сказать воспитанница, но закон требовал четких и ясных ответов. – Не слышу! Маришка сумела выдохнуть морозным паром едва слышного дыхания: – Холодно. – Конечно, холодно, – кивнул Граф, – минус пять. А где холодно? – Гру-уди, – шепот измученной Маришки. Господин тщательно осмотрел полноватые, мягкие груди девушки. Подкрашенные утром соски неестественно ярко темнели на белых от холода полушариях. Граф взял их поочередно в руки и сильными сжатиями размял, разогревая: – Ничего, все нормально. Отпустил груди, обошел вокруг распятой, так же тщательно проверил состояние ягодиц и ляжек. Вчерашние полосы хлыста выделялись на заду темно-синим узором ровных рубцов: хозяин сек своих девушек мастерски, укладывая удары точно по линейке. Спина и ляжки были не тронуты, а попа могла выдержать еще пять вчерашних «доз». Граф остался доволен состоянием ученицы и лишь напоследок легонько потрогал забитые внутрь тела свечи: – Все хорошо, малыш, ты в норме. Даже дрожать перестала. Терпи, девочка – урок не окончен, и не волнуйся за меня – я сам приготовлю завтрак! – Спасибо, мой господин, – едва слышно шевельнула губами ледышка-Маришка. Позавтракал он быстро – конечно, следовало поддержать уверенность девушки в ее силах, но и перегибать палку не стоило: ее тело было еще не настолько вышколено, как у лучшей из лучших, прекрасной Светочки, на которую убил едва ли не полтора года неустанных трудов. К концу обучения этот поначалу некрасивый ломкий "бутон" расцвел в образец тщательно сделанной фигуры, а насчет «мороженого» – Светочка оставалась пока лучшей и тут: почти сутки совершенно голой, с редкими заходами в парной жар, купаниями в ледяной проруби и по десять плетей каждый час на ледяной скамье. Хотя… Хотя и у Маришки задатки – ого! Надо, надо работать… Снова вышел, удовлетворенно отметил, что Маришка так и не дошла до обморока – снова приподняла голову при его шагах. Неторопливо отвязал, видя, что девушка почти не понимает происходящего. Идти сама она бы уже не смогла, и господин не поленился отнести ее в баню на руках. Уложил на пол парилки, махом окатил едва теплой водой и быстро вышел – не любил мученических криков, которые, он знал, сейчас не удержать отходящей от мороза девушке. Ее тяжелые стоны и громкий плач были слышны даже снаружи – господин хорошо представлял, как корчится и катается она сейчас по мокрому полу в облаках горячего пара. Дождался, пока пошатывающаяся фигурка не показалась в предбаннике. Еще раз осмотрел распаренно-красное тело ученицы, аккуратно убрал из отверстий свечи: сама Маришка не посмела бы вытащить их. В знак поощрения сам накинул на плечи легкую простыню: – Вот и молодец! Ровно три часа, малыш. Я тобой почти доволен. – Почти? – тихонько спросила девушка, тут же скользнув на колени, когда говорила с господином. – Пришлось переспрашивать тебя утром, пока ты тренировалась, а рабыня должна всегда отвечать четко и ясно! Маришки взмела волосами пол, склоняясь в позе покорности: – Я виновата, мой господин! – Иди в дом, завтракай, займись делами... Тебе полчаса, потом, малыш, ты уж прости строгого господина – но это все для твоей пользы. Чтобы голосок позвончее был, десять розог на «мостике». – Да, мой господин! Спустя полчаса старательная девушка закончила все работы по дому, ради которых рабыне разрешалось надеть маленький передничек и передвигаться не только на коленях. И, помня наказ господина, сразу по окончании работ прошла на середину большой комнаты, потянулась гибким тренированным телом и изящно сделала мостик, широко раздвинув ноги. Поза была очень удобной для коротких наказаний – господин мог наказывать любое место спереди девушки, а короткая порка вполне позволяла ей удержать мостик, не падая на спину от усталости или напряжения. Выход из «мостика» без позволения или в процессе наказания карался строго. Но сейчас кара и не потребовалась – Граф взял длинный мокрый прут, несколько раз провел его концом от лобка до шеи напряженно замершей девушки. Определил, как она будет наказана, деловито сообщил Маришке: – Детка, разрешаю немножко стонать. Вынужден для твоего же блага высечь твои соски. Конец розги сочно и хлестко впился в темный кружок соска. Девушка конвульсивно дернулась всем телом и тут же замерла. Розга сечет второй сосок. Опытный господин наказывал не груди – конец в несколько сантиметров гибкого моченого прута с коротким посвистом расчеркивал только соски и сосковые окружности, оставляя злые горящие рубчики острой, пронзительной боли. Маришка застонала лишь в самом конце, когда оставалось два удара по левой груди и один по правой. Закончив порку сосков, господин Граф разрешил девушке выйти из мостика. Гибко и грациозно начинающая рабыня встала на коленки, опустив голову и ожидая новых приказаний. Они не замедлили – пора было снова на «процедуры». На этот раз она была не совсем голой, если все-таки считать за одежду короткие валенки. Граф отвел ее к колодезному вороту и показал на засыпанное снегом неглубокое, но длинное корыто: – Малыш, выгреби снежок и накачай сюда водички. До краев. И вообще – нам с тобой не везет с погодой. Для слабеньких девочек… Утром было минус пять, а сейчас всего два! – Да, мой господин. – Ну и молодец. Как наполнишь корыто, подожди меня здесь. А вот эту плеточку сразу положи себе на спинку, чтобы вы ждали меня вместе, – и он подал ей плеть, сделанную из обычного хвоста резиновой скакалки. – Рабыня виновна? – Маришка спросила не поднимая глаз и даже перестала дрожать от снова накатившего холода. Хотя только что высеченные соски еще пылали болью, наличие вины интересовало ее больше. – Нет, малыш, – он даже удивился. – Это просто входит в закаливание! Плеть на морозе согреет тебя. Слегка отодвинув занавеску, он наблюдал, как ученица с натугой проворачивает ворот колодца, ёжа плечи и сильно дрожа, вытаскивает ведро за ведром и выливает темную, слегка парящую воду в корыто. Ей было очень холодно – она то и дело терла руками бедра, ноги, сжимала ягодицы и согревала дыханием мокрые от ведер пальцы. Зрелище голой девушки, таскающей по снегу ведра с водой, было восхитительным – и Граф в очередной раз порадовался удачному выбору начинающей рабыни. Когда выглянул в окно снова, черная вода в наполненном корыте слегка дышала морозным паром, а рядом на кленках замерла девушка. Черной змейкой выделялась свесившаяся по спине плетка. Спешить не следовало – рабыня сейчас должна мечтать о плетях, считая секунды кусачего мороза. Песчинки в часах текли неторопливо и размеренно. Лишь когда последняя скользнула в нижнюю стекляшку, господин вышел на крыльцо. Ожидание у корыта досталось Маришке куда тяжелей, чем три часа распятия на раме – там она была хотя бы привязана, а тут убийственная дрожь перешла в крупные судороги. Когда господин взял с ее спины плетку, казалось, что длинная резиновая полоса примерзла к телу – мертвенная неподвижность рабыни была хорошо знакома Графу. Ученица сейчас в полной морозной прострации – даже ягодицы расслаблены, а не стиснуты судорогой. Она даже не сумела скрыть удивления, когда вышедший на крыльцо господин не пришел к ней, а позвал издали в дом: – У тебя готовка обеда, у меня легкий отдых. На четвереньках, девочка, к крыльцу. И попку повыше! Красивее идем! Стараемся! Вот так! Умница! Он действительно прилег отдохнуть, читая какую-то книжку. На этот раз тело Маришки отошло от холода быстрее и уже не так мучительно, как утром в бане – по крайней мере, девушка сумела зажать руками рот и погасить стоны. Слезы рабыни – ничего, это нормально. Это почти разрешается! Поясок передничка, аккуратный бантик над голым крепким задом. Вздутые следы свежих полос на спине и ляжках. Послушная девочка у горячей плиты. Звон тарелок, стук посуды. Обед в полном молчании – ее тарелка на табуретке, она на коленях у стола. Короткий звоночек будильника, мелькнувший страх в глазах и покорно опущенная голова. – Пойдем, малыш. Продолжение водных процедур... Она снова шла впереди, на этот раз без валенок, а он сзади, придерживая бутыль с хвойным шампунем, ковшик и мочалку. Возле корыта остановились. – Упрись руками в край, наклонись. Ножки пошире. Бедра красиво отставлены… Набрал в корыте ковшик воды и медленно, неторопливо облил ледяной струей дрожащее тело Маришки. Еще раз и еще, пока от горячего молодого тела не пошел леденящий пар – лишь тогда, недовольно кривясь от холода в пальцах, набрал пригоршню шампуня и стал тщательно намыливать все тело девушки. Пена плохо поднималась на морозе, но тело под руками скользило гладко и приятно. Блестевшая от шампуня, девушка походила на чудесную ледяную статую – если бы статуи могли так жалобно стонать и судорожно дрожать каждой клеточкой тела. Хорошо растерев Маришку мочалкой и доведя тело до розового цвета, господин аккуратно втер шампунь между ягодиц и в аккуратно бритые губки ученицы. Девушка безропотно подставляла интимные местечки, не переставая тихо стонать и вздрагивать. Но даже опыт господина был излишним, чтобы понимать – от холода и боли так не стонут… И так бедрами не играют… Редкостная будет девочка! – Хорошая у меня ученица. Но сейчас постарайся громко не плакать и не кричать – на морозе далеко слышно. И голову держи повыше – корыто мелкое, но безопасность, как мы с тобой знаем, превыше всего. Она и не пыталась возразить, но невольно вздрогнула, вызвав его неудовольствие: – Ты крепкая и здоровая девушка! И ты не имеешь права показывать страх! – Простите, господин, – сквозь дрожь проговорила Маришка и вступила в корыто. Оно мертвенно отсвечивало ужасной ледяной водой. – В воду!– плеткой стегнула команда. От воды хотя бы шел пар – наверное, поэтому в ней казалось теплее, чем на снегу. К удивлению и вящему удовлетворению Графа, Маришка больше не медлила ни одной лишней секунды – встала, шагнула в корыто. Длинный громкий стон «Да-а-а!!!», запрокинутая голова, зажмуренные глаза – Маришка скользнула, вцепившись руками в передний край, и с тихим плеском вытянулась в сразу посветлевшей от белого тела воде. Вода едва покрывала спину, красиво очерчивала полушария спелого зада. Вытянутыми вперед руками девушка схватилась за передний край и уже автоматически, как было на многих порках до этой, приподняла бедра. Господин учитель отошел на пару шагов, утаптывая глубокий снег, развернул плеть в длину, крутанул над головой, распрямляя застывший резиновый хвост, и коротко хлестнул чуть наискось спины. Дальний конец плетки взметнул брызги – Граф поморщился от легкого промаха, а Маришка рыбкой сыграла в воде, выгибая спину и плотно сжав ляжки. – Ох ты моя русалочка... – длинная плеть прочертила снова белое на снежно-белом, потом полоска заалела, налилась багровым и горячим, а девушка приняла удар с застывшей неподвижностью – хотя если бы он видел ее лицо и сжатые губы, он бы не стал усиливать удар длинной резиновой полосы... Полная неподвижность девушки после пятого-шестого удара сменилась короткими мучительными рывками – плеть на морозе шпарила кипятком, полосуя то спину, то шары ягодиц, а вода охотно лизала тело, искристыми каплями растекаясь по плечам и бедрам, скользя вдоль припухших линий рубцов. Маришка держалась очень хорошо, покорно купалась в волнах плетки и ледяной воды – лишь один удар, последний и с оттяжкой – даже сквозь тоненький слой воды сильно прочертил гибкую спину, заставив не только выгнуться дугой и свести лопатки, но и подать, наконец, негромкий стон. – Хорошо, малыш! – искренне сказал господин. – Ну как, понравилось? – Да-а... – отчетливо выговорила девушка, помня утренний урок. В баню ее пришлось, как и утром, нести на руках. Несмотря на греющую порку, купание довело Маришку почти до обморока, и Граф несколько раз недовольно морщился, наблюдая, как мечется под горячей водой стонущая ученица – по его расчетам, в корыте она могла провести час-полтора, а было значительно меньше –да-а, явная недоработочка… Отогрев и оттерев ее в парилке, проверив состояние высеченных утром сосков, Граф наконец убедился – девушка «воскресла». До вечернего занятия они жили нормальной жизнью – и случись в доме гость, он бы так ничего не и понял. Разве что подруга хозяина дома почему-то была голая, и на ее теле горели свежие рубцы вперемешку с уже старыми, сходящими на нет. Ну, может ей так нравится – дома голышом ходить, а ошейника под волосами почти и не видно! Ровно в девять они снова были у рамы между сараями. Термометр так и застрял на двух-трех градусах – кожаные ремни затянулись легко, вновь распиная голую Маришку классической позой женского распятия. Выдохнув пар, впервые за сегодня рабыня нашла в себе силы сказать: – Спасибо мой господин! – на что Граф ласково потрепал ее по щеке и ушел. Теперь он просто и деловито дожидался, пока не перевернется в третий раз талия песочных часов. Выходил каждые полчаса, сильно мял груди и зад, растирал водкой промежность, соски и вновь уходил в дом. В половине первого ночи ни водка, ни пощечины результата не дали. «Три с половиной!» Средненько, но все-таки – из нее будет классная женщина! И – не в силах пошевелиться, она хрипло застонала на кровати, лежа в той же позе, как снятая с распятия. Он лег на нее сверху, коснулся головкой напряженного сильного члена словно смерзшихся губок. Утопил чуть-чуть головку, и когда Маришка приоткрыла полные нетерпеливой мольбы глаза, шепнул ей на ухо: – Ты мое вкусное мороженое! – и полностью вбил член в мороженое, зовущее, жадное до ласки, изумительно сладкое и холодное лоно девушки.

oxxxxana Просмотр профиля	12.1.2010, 1:09 Сообщение #17
Ответить автору Новенький Группа: Пользователи Сообщений: 6 Регистрация: 10.1.2010 Из: москва Пользователь №: 197878 Спасибо сказали: 68 раз Пол: Женщина Репутация: 4	А тема рассказа весьма неплохая, лично мне было бы интересно прочитать

« Предыдущая тема · Архив форума эротические рассказы и эротические истории · Следующая тема »

Режим отображения: Стандартный · Переключить на: Линейный · Переключить на: Древовидный

Подписка на тему · Сообщить другу · Версия для печати · Подписка на этот форум

Текстовая версия

Сейчас: 18.9.2019, 1:24